Хитон погибшего на кресте

Пилат ожидал от вызова в Рим чего угодно: от наказания до награды, но услышанное от Тиберия сразило его напрочь. Принцепс назначил безвестного всадника прокуратором Иудеи. От неожиданности Пилат, вместо того чтобы выразить благодарность за оказанную честь, принялся всеми силами отказываться от высокой должности:

– Император, мое место среди легионов. Только там я смогу быть полезен Риму.

– Я знаю, дорогой Понтий, что ты великолепный боец и прекрасный командир. Но позволь мне решать, где твое место.

– Назначение слишком необычно для меня, – продолжал сопротивляться Пилат. – Император, я сомневаюсь, что справлюсь со своими обязанностями. Нельзя браться за дело, когда нет уверенности.

– Так обрети ее немедля, – посоветовал Тиберий. – У тебя на это есть два дня. А затем в путь!

Пилат упрямо молчал, даже когда пришло время исполнить повеление императора. Он понимал, что вот-вот разозлит Тиберия, и тогда может случиться самое страшное. Но тут Пилат просчитался: своей непосредственностью, искренностью он убедил императора, что должность прокуратора обязана достаться именно ему. Тиберий даже позволил себе пооткровенничать с всадником, которого видел в первый раз:

– Поверь, доблестный Понтий, я бы не стал навязывать против твоей воли сию должность, на которую, кстати, имеется множество желающих. И более опытных в деле управления, чем ты.

Лицо Пилата самопроизвольно исказила гримаса удивления, и вместе с тем, суровый воин производил впечатление ученика, не вызубрившего заданную тему. В таком состоянии его нельзя было отпускать, и Тиберию невольно пришлось развивать мысль, причем делать это честно. Иначе невозможно было вселить веру в собственные силы в этого простодушного человека:

– Слишком мало у меня людей, которым я могу доверять. И лишь в твоей преданности мне и Риму не возникает сомнений. Не столь важно, хорошо или плохо ты исполнишь свои обязанности. Главное, в неспокойной провинции будет человек, которому я бесконечно верю.

– Императору не придется сомневаться в моей преданности, но ее мало для должности прокуратора Иудеи. Нужен опыт…

– Он у тебя есть, – прервал Тиберий Пилата. – Этот мятежный народ уважает только силу, а ты ее имеешь. Силу не совсем обычную – расчетливую, неотвратимую… У меня много военачальников, которые, не задумываясь, пускают в работу меч. Иной раз убивают ради развлечения, чтобы показать свою власть, или по привычке. Там нужно действовать иначе. Иудеев все эти гордецы не запугают, но лишь озлобят, – печально промолвил император. – Ты пока еще сам не понимаешь, что идеально подходишь для этой провинции. Во время недавней войны ты показал пример мудрой жестокости, именно она необходима Иудеи.

Вдохновленный императором Пилат отправился к месту нового назначения с полной уверенностью, что справится со своей задачей. Он не придал значения словам Тиберия о некоей исключительности народа, которым придется управлять, и лишь спустя несколько лет прокуратор Иудеи поймет их смысл.

Слова Тиберия вселили в Пилата веру в свои исключительные способности. Бедняга не понял, что Тиберий назначает на высокие должности людей отнюдь не блещущих талантами, и совсем не организаторские способности были высшим критерием. Провинции получали те, кто, по мнению принцепса, был не способен составить заговор, не способен на предательство.

Иудея

Последние две тысячи лет этот клочок земли привлекает внимание всей планеты тем, что здесь родился Спаситель человечества. Как ни парадоксально, с явлением Иисуса Христа связана радость надежды на спасение всего христианского мира, но с этим событием связаны и длительные разрушительные войны, на этом клочке земли сошлись различные цивилизации и мировые религии. Крестовые походы – одна из самых трагических страниц мировой истории; причем велись они за то, чего нет: за Гроб Господень, в котором нет ни тела, ни останков. Здесь, в Палестине, столкнулись христианская Европа и мусульманский Восток. Впрочем, место, на котором находятся святыни многих религий, всегда было в центре внимания планеты.

Земля эта не имела почти никаких достоинств, кроме своего местоположения – и оно, в географическом отношении выгодное, для населения имело более отрицательный эффект, чем положительный. Вот как описывает Иудею А. Мень в связи с приходом на ее территорию очередного завоевателя – Помпея Великого:

«Палестина, или страна Израиля, по которой шли теперь когорты (Помпея) и где через сто лет должен был прозвучать голос Христа, расположена на перекрестке Европы, Азии и Африки, что делало ее яблоком раздора. Многие завоеватели на протяжении веков покушались на ее территорию, хотя она никогда не славилась особенным плодородием или природными богатствами.

Эта небольшая полоса земли, протянувшаяся по берегам Иордана и Мертвого моря, включает всевозможные оттенки климата и рельефа. Недаром ее называют краем контрастов. Вечные снега лежат на вершинах израильских гор; зимой снег нередко выпадает даже на юге, а кое-где летом жара достигает почти тропической силы. Пальмы и гранатовые деревья, смоковницы и кипарисы соседствуют с зарослями орешника и ивняком; зеленые равнины чередуются с голыми скалистыми грядами».

Древнегреческий историк и географ Страбон (64–63 до н. э. – 23–24 н. э.) лишь подтверждает, что и две тысячи лет назад, и гораздо раньше земля Иудеи была столь же малопригодна для жизни:

«…Моисей убедил немалое число разумных людей и увел их вместе с собой в то место, где теперь находится поселение Иерусалима. Землей этой ему удалось легко завладеть, так как она была незавидного качества, и за нее никто не стал бы серьезно бороться. В самом деле, это скалистая страна, правда, обильная водой, но окрестные области бедны и безводны, а внутренняя часть страны на 60 стадий[8 - Стадий (греко-римский) – 176,6 м. – Примеч. ред.] имеет каменистый слой под поверхностью почвы.

В то же время Моисей вместо оружия выставлял вперед святыню и божество, которому он желал найти место для почитания; народу он обещал установить культ и священные обряды такого рода, чтобы те, кто принял его, не тяготились расходами, одержимостью божеством или другими нелепыми действиями. Подобными средствами Моисей снискал себе уважение и установил необычного рода власть, так как все окрестные народности охотно присоединялись к нему ради таких поучений и обещаний».

Так, с помощью Страбона мы перешли к вере древних иудеев. Ее главнейшее отличие состояло в том, что Бог был один. Несколько непривычно на фоне многочисленных богов соседних народов, но простота культа пришлась по душе народу. Бог Моисея не требовал дорогих статуй в металле, камне. Напротив, подобное запрещалось, и это не вызывало удивления даже Страбона:

«Кто, будучи в здравом уме, дерзнет создать изображение такого бога, похожее на какой-нибудь из окружающих нас предметов? Напротив, следует оставить изготовление всяческих изображений божества и, отделив священный участок и подобающее святилище, почитать его без изображения».

Ему не нужны были обильные жертвоприношения, он не требовал ритуальных убийств детей, как небожители соседних финикийцев; требования единого бога были очень умеренны, справедливы и разумны, его пожелания более несли пользу людям, чем требовали от них.

«Живущие воздержанно, – рассказывает Страбон, – праведной жизнью всегда могут ожидать от божества какого-нибудь блага, дара или знамения, но прочие пусть не ожидают ничего».

Нелегкая судьба периодически разбрасывала иудеев по всему миру. Они забывали родной язык, меняли одежду, привычки, города, страны, континенты, но лишь одно объединяло евреев, где бы они ни находились. «Каждый член любой иудейской общины ежегодно должен был посылать в Иерусалим одну дидрахму в виде взноса на храм; взнос этот поступал более правильно, чем государственные подати; каждый был обязан по крайней мере раз в своей жизни лично принести Ягве жертву на том единственном во всем свете месте, которое было угодно Ягве, – рассказывает признанный знаток Античности Теодор Моммзен. – Ни с чем не сравнимое стойкое сознание национального единства в том виде, в каком оно укоренилось в вернувшейся на родину общине изгнанников и затем породило… обособленность иудеев среди греческого мира, не ослабело, несмотря на рассеяние иудеев и раскол в их среде. Всего замечательнее то, что иудейство продолжало жить даже в кругах, порвавших с иудейской религией».

Все совершенное, все гениальное чаще всего просто, но эта простота почему-то толкает людей усложнить законченный предмет, опутать его ненужными украшениями, нарядить в пестрые одежды. Особенным рвением в этом отличаются люди, наделенные умом и властью. Этой категории почему-то кажется: все, что было до них, – не есть совершенно, именно они призваны доставить людям именно то, что им нужно, именно их деяния угодны Богу. Что из этого получается?

Вновь обратимся к современнику описываемых событий – Страбону:

«Преемники Моисея некоторое время оставались верны его учению, ведя праведную и истинно благочестивую жизнь. Впоследствии жреческая должность оказалась сначала в руках людей суеверных, а затем – самовластных. От суеверия пошло воздержание от некоторых родов пищи, от которых даже и теперь у них существует обычай воздерживаться; обрезание мальчиков и вырезание у девочек и некоторые другие обряды такого рода, установленные законом. Из тираний возникали разбойничьи шайки. Мятежники разоряли страны, как свою, так и соседнюю; другие же, действуя заодно с правителями, грабили чужое добро и подчинили себе значительную часть Сирии и Финикии. Тем не менее они сохраняли известное уважение к своему главному городу, так как не чувствовали к нему отвращения как к местопребыванию тиранов, но чтили и уважали его как святыню».

Иерусалим

В 26 г. н. э. Понтий Пилат прибыл в Кесарию. Древний приморский город до римского владычества носил название Стратонова Башня. Во времена гражданских войн римский военачальник Антоний, в числе прочих земель, подарил его любовнице – знаменитой египетской царице Клеопатре. Впрочем, Клеопатра недолго пользовалась подарком, после судьбоносной битвы при Акции, она и Антоний лишились всего, включая жизни.

Октавиан Август передал город царю Ироду, а тот в благодарность переименовал Стратонову Башню в Кесарию (в честь императора – кесаря). Ирод обнес город мощной стеной, благоустроил порт – что способствовало росту торговли, и как следствие, процветанию Кесарии.

Город стремительно заселялся чужеземцами со своими привычками, традициями и своими богами; вскоре иудеи составляли едва ли половину его населения. Прекрасно укрепленный для защиты от внешних врагов, он стал рассадником разноплеменных конфликтов внутри собственных стен. Город требовал силу, способную навести порядок, и она явилась. В 6 г. н. э. Кесария становится резиденцией прокуратора Иудеи.

Иудея для Рима всегда оставалась непонятной и от этого тревожной территорией. Даже всемогущий Тиберий не мог смотреть со своим традиционным презрением на эту далекую землю, не отличающуюся размерами и значением в огромном римском мире.

Несвойственные императору опасения Пилат запомнил из разговора с ним. Прокуратору захотелось сделать эту провинцию понятной, предсказуемой, а значит, покорной; он страстно мечтал отличиться перед Тиберием. Накануне зимы Понтий Пилат оставил половину когорт в Кесарии, с остальными перебирался в Иерусалим.

Прокуратор поселился в одном из великолепнейших дворцов Ирода Великого и скромно поименовал его преторием – так в римском лагере когда-то во времена республики называлась палатка военачальника. Снаружи резиденцию опоясывали мощные стены. Внутри просторные помещения были обставлены с изысканной роскошью, сохранившейся почти нетронутой со времен могущественного восточного владыки. Казалось, даже стены дышали здесь царской властью, и, не отличавшийся знатностью, обычный римский всадник Понтий Пилат с жадностью впитывал источаемый запах могущества и богатства. Избранное место пребывания толкало прокуратора на великие поступки – достойные прежних обитателей дворца.

По прибытии в Иерусалим Пилату захотелось сразу же совершить действие, которое вызвало бы страх у иудеев. А страх и уважение в его понимании были где-то рядом. По крайней мере Пилат знал точно, что слабого правителя уважать никто и нигде не будет. Еще больше ему хотелось отблагодарить императора, столь лестно отозвавшегося о способностях нового прокуратора Иудеи.

Несчастный задумал установить в самых значимых местах Иерусалима щиты с изображением Тиберия. И вот требуемое количество штандартов изготовлено лучшими греческими мастерами. Пилат во главе трехсот легионеров отправился исполнять свой замысел. Первый щит он решил укрепить вблизи многострадального иерусалимского храма.

Народ по пути с молчаливым ужасом взирал на лики Тиберия, которые с почетом несли легионеры на вытянутых ввысь древках копий. За римским отрядом стали брести толпы иудеев разного пола и возраста, превращаясь по пути в огромное людское море.

На храмовой площади была выбрана стена самого красивого дома. Пилат послал легионеров укрепить на ней щит.

Воины поднесли к намеченному месту лестницу приличной длины, захваченную с собой с римской предусмотрительностью. И вот два легионера принялись карабкаться вверх. И тут евреи поняли замысел своего прокуратора. Толпа ахнула, и множество людей рванулось к стене. В мгновение ока был оттеснен командовавший центурион с окружавшими его воинами. Лестница зашаталась, карабкавшиеся вверх легионеры остановились и затем, стараясь не выпустить из рук щит и судорожно цепляясь за ступени, начали спускаться вниз.

Пилат хотел отдать приказ разогнать толпу, но два обстоятельства его остановили. Он никогда не видел столь странного единения. Царские сыновья и первейшие священнослужители, богатые купцы и ремесленники, крестьяне и нищие бродяги – все были полны решимости не допустить святотатства. Толпа окружила маленький отряд Пилата плотным кольцом. Задние ряды напирали, и передние – кто намеренно, кто невольно – приближались к римскому строю. То здесь, то там мелькал в лучах яркого солнца металлический блеск кинжалов. Это бушующее море грозилось поглотить прокуратора вместе с легионерами, словно утлую рыбачью лодку.

Второй момент и вовсе делал такой приказ бессмысленным: он прочел на лицах своих легионеров животный страх. Огромная воинственная толпа угнетающе действовала на легионеров, они теснее прижимались друг к другу. С такими чувствами бессмысленно надеяться на успех. Увы! Только легионеры Гая Юлия Цезаря могли безропотно исполнять его волю и побеждать в любых ситуациях. За капризы Понтия Пилата никто не собирался платить жизнями.

– Стойте! – поднял вверх руки древний тощий иудей.

Толпа послушно замерла.

– Понтий Пилат! – произнес необычно твердым голосом старец. – Вероятно, ты не знал, что наш бог запрещает нам лицезреть изображения людей. Иначе бы не принес на всеобщее обозрение лик уважаемого нами императора Тиберия. Заклинаю тебя нашей покорностью императору: не нарушай обычаи отцов, которые оставались неизменными, сколько стоит иудейская земля, и соблюдались всеми царями и правителями.

Пилат вступил в полемику с этим всевластным старцем, которому покорилась даже неуправляемая толпа:

– Я не имел целью оскорбить ваши традиции. Кроме них существует римский обычай воздавать почести императору во всех провинциях.

На это Пилат получил суровый ответ:

– Перестань дразнить народ и побуждать его к восстанию! Воля Тиберия состоит в том, чтобы наши законы пользовались уважением. Если ты, быть может, имеешь другой приказ или новое предписание императора, то покажи их нам, и тогда мы немедленно отправим послов в Рим.