Судьба моя – море. Из цикла «Три моих жизни»

Станция Слюдянка – это конец Байкала (или начало – смотря куда едешь), там все было забито рыбой: и копченой, и жареной, и маринованной, и даже с душком. Пробовал омуля с душком – понравился, очень вкусный, но запах!

Утром, часов около шести, поезд пришел в Находку. Дождался восьми утра – и пошел в «кадры». Меня тут же отправили на т/х «Посьетская» матросом первого класса. Судно по классификации является шаландой, а это значит, что у него раскрывается днище, а борта, как воздушные подушки, удерживают его на плаву. Как это происходит? В каком-то месте, углубляя дно фарватера, работает землечерпалка, к ее борту швартуется шаланда; черпалка грунт, который она зачерпнула, поднимает наверх и через лотки направляет в шаланду. Когда шаланда наполняется грунтом, она отходит от черпалки и идет в район сброса; здесь матрос со специального устройства открывает днище, грунт вываливается, потом днище закрывается и шаланда снова идет под черпалку, и все повторяется.

Проработал я на шаланде около трех месяцев, и меня перевели на т/х «Гидрострой». Этот буксир работал как спасатель в системе «Дальморгидростроя». Как-то мы тянули три баржи со взрывчаткой в район Большого Камня – мы там углубляли дно, а наши специалисты проводили взрывные работы. В тех местах была зона и работали заключенные. Я стоял на вахте у трапа, когда ко мне подошел один из зэков и попросил: «Чаем не угостишь?» Я сказал: «Постой», – и пошел на камбуз. Титан у нас всегда был горячий, я налил кружку чая, бросил туда кусков шесть сахара и вынес ему. Он посмотрел, молча выплеснул чай и отдал мне кружку. Вечером я рассказал этот случай – все долго смеялись, а потом объяснили, что ему нужна была заварка: они чай в обычном понимании не пьют, а заваривают целую пачку чая на такую кружку, как я ему дал, и это называется чифирь. А я ему чай с сахаром…

У нас что-то сломалось в машине, мы стояли у себя в порту, и рабочие с судоремонтного завода чинили машину. Мой товарищ (мы жили вдвоем в каюте – у нас, у рядового состава, все каюты были двухместные) предложил пойти с ним и его друзьями в тайгу. Я, конечно, согласился – я впервые увидел, что такое уссурийская тайга. Мы сначала ехали автобусом, потом некоторое время шли пешком и зашли в лес. Сначала ничего примечательного, но потом начались кедры и другие необычные деревья, а у цветов, которые там росли, никакого запаха не было. Я удивился, а мои новые знакомые на это ответили: «На Дальнем Востоке, чтоб ты знал, цветы без запаха, а женщины без груди». Я подумал: насчет цветов жаль, что без запаха, а насчет женщин – рановато, по крайней мере для меня.

Дня через три меня начал беспокоить живот – вернее, кожа на животе. Посмотрел – там какая-то сыпь. Пошел к врачу, показал эту сыпь, он долго смотрел, и тогда я спросил: «А может, это сифилис?» Врач подумал и сказал: «Может. Давай дуй завтра к кожнику». На следующий день я пошел в поликлинику моряков (мы к ней были приписаны), взял направление и встал в очередь к врачу. Мне было как-то не по себе от того, как все на меня посматривают, и вдруг сосед по очереди спрашивает: «Пацан, а ты-то к кому?» – «К врачу, – отвечаю, – к кому же еще?» Затем он интересуется: «А что у тебя?» Я говорю: «Сифилис». Вижу, толпа зашевелилась, и один из очереди говорит: «Ты давай иди через сопку, там поликлиника рыбаков – сифилисом занимаются там».

Ну, я вышел и пошел в поликлинику рыбаков, снова записался к врачу, пришел к нему – никого нет. Постучался и зашел. Врач, молодая девушка, спрашивает: «У вас что?» – «Сифилис», – говорю. Она сразу надела перчатки, маску, показала на угол кабинета – там была штора. Сказала: «Раздевайтесь». Я спросил: «Догола?» – «Естественно, догола». Разделся за ширмой, врач зашла, посмотрела на сыпь и только спросила: «Вы давно сюда приехали?» – «Месяца четыре», – отвечаю. «А кто определил, что у вас сифилис?» – «Судовой врач». Сказала: «Одевайтесь, садитесь», – сняла перчатки, маску и что-то начала писать. Потом глянула на меня и говорит: «Да не волнуйтесь вы так, нет у вас никакого сифилиса. Вы в тайге давно были?» – «Был неделю назад». – «Вас просто покусал клещ, но он сейчас незаразный. Все, что у вас высыпало, это от него. Я вам выпишу мазь, три-четыре дня помажете – и все будет хорошо». А я-то уже собирался лететь в Одессу, выловить Румянцева и грохнуть его. Но раз все нормально – пусть живет.

Судовую машину отремонтировали. До этого рейсы у нас были то во Владивосток, то в мелкие бухты, где работала наша организация. А тут дали команду подготовиться и идти в Углегорск на Сахалине, взять плавкран, идти в Совгавань и подготовить его к буксировке во Владивосток, а затем отбуксировать. Вышли мы на Сахалин часов в шесть на вахте старпома, в двенадцать я заступил на вахту и стоял ее со вторым помощником.

Погода была хорошая, море спокойное, буксир делал узлов пятнадцать. Через несколько дней мы пришли в Углегорск. Недалеко от порта увидели небольшой магазин, зашли посмотреть, чем торгуют, и удивились: из магазина можно было перейти в павильончик, где было разливное пиво (все остальное нас не интересовало). Мы взяли по кружке, вышли – возле павильона можно было попить пива. В этот момент из школы на улицу во время перерыва высыпали ученики, и среди них были ученицы старших классов. Мы все обратили внимание, что они очень красивые, и я сказал: «Все, заканчиваю мореходку, приезжаю и здесь женюсь».

В Углегорске мы были недели две, пока из башни высыпали песок, готовили кран к отправке в Совгавань для дальнейшей подготовки к буксировке во Владивосток. В средине декабря мы вышли в Совгавань, а по приходе туда нас поставили к стенке на заводе Ильича. И в первую очередь мы вызвали представителя Регистра СССР на предмет осмотра понтона крана. Инспектор проверил сварные швы и после осмотра дал заключение, какие работы провести, чтобы мы могли начать буксировку крана.

Во Владивосток мы вышли только после Нового года – так затянулась подготовка, взяли курс на Находку, и пока шли Татарским проливом, начался шторм, а когда подошли к Японскому морю, у нас первый раз оборвало буксирный трос. Меня так укачало, что сначала вырвало всем, что было в желудке, потом пошла желчь, потом кровь. Мне было так плохо, что я проклинал тот день, когда начал мечтать о флоте. Вахтенный матрос не мог меня поднять на вахту: я спал на втором ярусе, вцепился руками и ногами в койку и только мычал: «Не могу». Тогда поднимать меня на вахту пришел боцман. Он просто меня бил, срывал с койки, пока у него это не получилось. Я грохнулся на палубу, и боцман погнал меня на вахту. Я думал: все, приходим во Владивосток – я увольняюсь, еду в училище и забираю документы. Зачем мне такая жизнь?

Дня через два мы зашли в бухту Ольга отстояться от шторма. Мы там стояли около недели, я немного отошел и чувствовал себя более-менее сносно (или, как я себе объяснял эти ощущения, словно на третий день после пьянки). Затем было несколько рейсов Владивосток – Гайдамаки и в другие места. Мне становилось все легче и легче, и я понял, что вестибулярный аппарат у меня постепенно во время штормов тренируется. Желание уйти с флота постепенно пропадало. Уже заканчивалась практика, я взял отпуск с последующим увольнением и выехал домой.

В сентябре 1963 года мы уже учились на четвертом курсе. Я пошел в ДОСААФ, где занимался парашютным спортом, встретился с теми, с кем я начинал, и понял, что при моей жизни я этим спортом заниматься не смогу: многие из них уже имели первый разряд, некоторые готовились защищать звание кандидата в мастера спорта, прыгали уже совсем с другими парашютами. И я просто ушел.

В том же году нас предупредили, что на 1964 год запланировано сокращение армии и флота на 1,2 миллиона человек, у нас и еще в некоторых учебных заведениях ликвидируется военная кафедра и нас призовут в армию. Так оно и случилось: в октябре мы получили повестки. Тогда проходил пленум ЦК КПСС, и мы написали коллективное письмо о том, что государство на нас затратило большие деньги, но специалистов в нашем лице не получит; что многие из нас поступали с неполным средним образованием, а диплом дает полное среднее образование – многие из нас и этого лишатся, ну и все в таком духе. С пленума пришел ответ: «Ваше письмо направлено в приемную Министерства обороны СССР». Через неделю нас собрали в актовом зале училища, и военком Одессы сначала нас стращал, мол, если бы мы уже приняли присягу, то уже служили бы в дисбате за коллективные письма, а потом сказал: «За это мы вам вручим повестки на 31 декабря: 29-го вы получаете дипломы, а 31-го уже будете служить срочную службу».

Глава 4

Срочная служба на Военно-морском флоте России

Курс молодого бойца

Предложение служить три года, но на берегу

Штурманский электрик

Встреча с Мартой

Очаков. Консервация кораблей

Я на гражданке. Поездка на Сахалин

31 декабря нас погрузили на т/х «Колхида», и часов в шесть вечера мы отошли от пассажирского причала и взяли курс на Севастополь. 1 января мы начали службу, получали обмундирование, подгоняли, подшивали подворотники, а 2-го уже на плацу учились ходить – как говорят, «рубали строевую». Так мы проходили курс молодого бойца: это и наряды на кухню, и выполнение всяких технических работ, а через тридцать или сорок дней мы на Малаховом кургане принимали присягу.

После присяги мне сказали, что меня вызывает командир части, где мы проходили курс молодого бойца. Я пришел и доложил, что матрос Лобок прибыл, а он в кабинете предложил мне сесть и сообщил, что они всегда присматриваются к матросам нового призыва, потому что им нужно пополнение для части, потому что старослужащие уходят в запас. Сказал мне: «Вы нам понравились, и я предлагаю остаться у нас служить. Это трехгодичная служба на берегу. Мы сразу направляем вас на учебу, и после нее вам присвоят звание старшины второй статьи или первой – как закончите старшинскую школу». Я поблагодарил его и сказал, что корабли – моя мечта и пусть четыре года, но на кораблях. На что он мне ответил: «Я с уважением отношусь к вашему выбору. Счастливой службы!» На этом и расстались.

На следующий день нас, человек двадцать, забрали и увезли в Поти, а там распределили по кораблям. Я попал на противолодочный катер 204-го проекта; конечно, это был не большой корабль, но все же море. Командиром катера был капитан третьего ранга. Сначала меня определили в сигнальщики, и со мной было человек шесть, но нужно было только два. Вот двух и оставили, а меня отправили к гидроакустикам. Я сразу сказал, что из меня гидроакустик не получится, как и радист, потому что в детстве слон прошелся по моим ушам. Так и получилось: я многие шумы не мог распознавать. Потом я взял свой диплом, обратился к командиру БЧ-1 и сказал, что в этом году уходит в запас штурманский электрик, а я закончил мореходку – вот мой диплом, по всем приборам у меня или хорошо, или отлично. Он ответил: мол, кто же знал. И через два дня я уже нашил на карман три цифры – «1-2-1»: боевая часть первая, боевой пост второй, боевая смена первая.

Прошло полгода моей службы. Если что-то случалось с техникой на моем корабле или на других – не работает эхолот, не запускается автопрокладчик или нужно проверить лаг, – командира БЧ просили прислать меня посмотреть, в чем дело, и, если можно, отремонтировать. Ситуации иногда были анекдотичными: во время вибрации какое-нибудь реле приподнималось и пропадали какие-то контакты. Я приходил и первое, что всегда делал, это шевелил все приборы, включал их, и вся система работала. Но бывало и серьезнее: например, тестируешь прибор «Грот» и видишь, что какой-нибудь блок не работает – он залит, этот блок, а прибор секретный. Докладываешь командиру БЧ, он дает заявку, и на судно приходят два матроса – один с автоматом, другой с дипломатом, – вынимают из прибора неработающий блок, достают из дипломата новый, ставят, тестируют и, если все работает, расписываются в журнале и уходят. Мной были поданы рацпредложения по гирокомпасу, по лагу, по автопрокладчику, и эти предложения были распространены по флоту.

Пошел уже третий год службы. У нас, как, думаю, и на всех кораблях, службу называли по годам так: первый год – «без вины виноватый», второй год – «плата за страх», третий – «веселые ребята», четвертый – «у них есть родина». Мне почему-то в начале третьего года предложили заполнить анкету на секретную службу. Заполнил. Проверяли около месяца, затем вызвали в штаб и сказали: «На тебя пришло разрешение. Приказа еще нет, но на днях будет, тогда тебя переведут на берег на обучение, а сегодня можешь с оружием сопроводить на корабль главстаршину с секретными документами». Идем мы по базе, а навстречу капитан третьего ранга – флагманский штурман. Он увидел меня с автоматом и главстаршину СПС (я тогда и не знал, как расшифровываются эти три буквы) и обратился ко мне: «Золотце (он ко всем матросам обращался „золотце“), это что за дела?» Я докладываю, что меня переводят в секретный отдел, а он: «Да ты что, золотце! Переводят? Ну-ну, следуйте дальше». Я еще удивился: все на корабле вроде бы знали. А на второй день пришел главстаршина из секретного отдела и говорит: «Отбой! Ты остаешься на корабле». Я спросил: «А в чем дело?» И он рассказал, что флагманский штурман дошел до командующего Потийской военно-морской базой, с тем чтобы с флота не забирали лучшего штурманского электрика.

В это время нам должны были менять двигатели, и мы ушли в Севастополь. В один из выходных мы с друзьями пошли в увольнение, и на танцплощадке я увидел Марту. Она мне рассказала свою историю. После техникума ее направили на работу в Камышовую бухту – там формировалась команда для получения во Франции построенной там плавбазы. Она попала в эту команду и работала в Атлантическом океане, познакомилась там с матросом, влюбилась в него и начала с ним жить, а когда вернулись в Севастополь, узнала, что у него жена и двое детей. Но он предупредил, что, если поднимет шум, ее могут лишить визы, поэтому она должна молчать. Мне стало не по себе, но через два дня мы ушли в Керчь, на судоремонтный завод, нам меняли двигатели, и как-то все затихло.

После замены двигателей наш корабль перевели на консервацию в Очаков, и раз в шесть месяцев приходили «партизаны» (так называли переподготовщиков). Корабль расконсервировали, и они на нем выполняли свои задачи: пуск торпед, стрельба по подводным лодкам из РБУ, стрельба из пушки. Затем «партизаны» уходили, мы снова консервировали и ждали следующих.

В новый, 1968 год меня почему-то назначили Дедом Морозом: я должен был поздравлять детей офицеров и сверхсрочников. Меня познакомили со Снегурочкой – она была ученицей десятого класса, и мы с ней провели несколько репетиций. В тот день, когда за мной должна была прийти машина со Снегурочкой и подарками (я уже оделся Дедом Морозом), вдруг объявляют боевую тревогу. Я, как все, бегу в оружейную комнату, хватаю свой автомат – и на построение. Команда: «Бегом в порт!» Я как был в одежде Деда Мороза, так и побежал. Представьте: бежит по городу группа военнослужащих с оружием, и с ними Дед Мороз с автоматом. Прибежали, а наш корабль по палубу в воде. Сразу определили причину. Бортовые кингстоны были разобраны, а входное отверстие в борту было закрыто специальной крышкой, которую шкертом закрепили за леерное ограждение. Ночью рядом швартовался буксир, а бухта была замерзшая, и при швартовке крышку кингстона оторвало льдом.

Когда меня призвали в армию и направили на корабль, командир БЧ расспрашивал, какими видами спорта я занимался. Помимо тяжелой атлетики и парашютного спорта, я еще был инструктором по подводному плаванию. И тут я понял, что командир помнит этот разговор и идти под воду придется мне. Я попросил, чтобы принесли вазелина, разделся и, намазавшись вазелином, в чем мать родила пошел под воду. Раза три всплывал подышать, затем все же нашел крышку. Мне дали прокладку с клеем с двух сторон, одной стороной прокладка клеилась на крышку, другой – к корпусу корабля. Я еще раз ушел под воду, прижал крышку к выходу кингстона и держал ее, пока мог не дышать. Всплыл, поднялся на пирс, меня оттерли от вазелина, дали стакан водки и повели на буксир. Машина на буксире была паровая, а котлы – на твердом топливе. Меня там развезло, и пришел в себя я уже в экипаже, на своей кровати в кубрике.

Так для меня начинался 1968 год. Мы уже ждали приказа о демобилизации. И дождались: этим приказом страна переходила на трех- и двухлетнюю службу. Постепенно прошел третий год, прошли и мои годки, а я продолжал служить. Когда не выдержал неопределенности, то пошел к командиру корабля, и оказалось, что пока не придет замена, служить не закончу. Тогда я попросил командира дать мне матроса из числа призванных: я его обучу – и меня отпустят. Мне дали целых пять человек.

Надо сказать, когда мы пришли в Очаков, нас расположили на втором этаже экипажа, и командир корабля, вызвав меня к себе, поручил подобрать комнату для занятий с учетом того, что мы с мичманом радиометристов установим списанную с кораблей аппаратуру. На складе я нашел эхолот, лаг, стол автопрокладчика, нактоуз с репитером, блоки управления гирокомпасом. Все, что можно, я закрепил к стенам, все блоки, какие были, соединил проводами разных цветов. Радиометристы установили свое оборудование, и там с нами офицеры проводили занятия по специальности.

В этом классе я и начал заниматься с первогодками. Ребята в основном попались толковые, понимали предмет быстро, и это меня радовало. Но одного из них я запомнил на всю жизнь. Это вообще было чудо природы; своей тупостью он так доводил меня, что возникало громадное желание где-нибудь выловить его и удавить. Тогда-то я и вспомнил себя в школьные годы и очень пожалел, что вел себя иногда как такое вот чудо. Какие же хорошие были у нас учителя, раз терпели наши выходки. Когда я понял, что четверо моих подопечных сдадут экзамен на штурманского электрика, доложил командиру, что они уже готовы. Флагманский штурман и штурманы провели экзамены, и на второй день был подписан приказ о моей демобилизации. Ко мне подошел мичман службы радиометристов, с которым я очень сдружился, и сказал, что сегодня я ночую у него, а утром он посадит меня в автобус Очаков – Одесса и я уеду домой.

Вечером у него собрались друзья, среди которых был капитан-механик, который лет на десять раньше заканчивал ту же мореходку, что и я. Он расспрашивал меня о преподавателях; я, естественно, не всех знал, потому что специальности у нас были разные, но о ком знал – рассказал. Выпили вина на прощание, легли спать. Утром меня проводили до автобуса, и я уехал в Одессу, затем электричкой в Белгород-Днестровский, а оттуда – в свою Базарьянку. Я как раз успел на второй рейс автобуса и часа в три был уже дома.

Сразу пошел искать одноклассников, но никого не нашел. Тогда отправился узнать у родителей Марты, где она, но они тоже уехали. Дома я пробыл дня четыре, потом собрался ехать в Одессу – покупать билет на самолет. Сначала хотел лететь во Владивосток. Но перед тем, как демобилизоваться, я позвонил друзьям в Одессу и спросил, надо ли ехать за направлением на работу в училище. Мне сказали, что не нужно: я четыре года служил – получается, у меня свободный диплом. И я подумал: что я потерял во Владике? Я там был на практике после третьего курса, вернее, контора наша находилась в Находке. И я решил: раз диплом свободный – еду на Сахалин.

Но внутри у меня было нехорошо из-за Марты. Все думал: ну почему так получилось? Вроде и в любви объяснился. Но еще на службе я запомнил слова хорошей песни (насколько правильно – не помню, парни пели под гитару, а мне в детстве слон на уши наступил, потому только слушал): «Товарищ мой, не надо, не горюй, люби ты так, чтоб от конца до края. На то она и первая любовь, чтоб стала настоящая вторая». Через много лет я с женой и двумя сыновьями приезжал на родину и, конечно, спросил у знакомых о Марте. Мне сказали, что была года два назад и что, когда ее спросили, замужем она или нет, ответила, что выйдет замуж, если узнает, что я женился. «Если приедет, – говорю, – передайте ей привет и скажите, что я женат, очень люблю свою жену и у меня уже двое детей. Пусть выходит замуж». Больше я на родину не ездил, там уже были бандеровцы, и о судьбе своей первой школьной любви ничего не знаю. Впрочем, спустя время я понял, что и ругать ее не стоило: у нее это была вторая любовь, не очень удачная, а я был счастлив со своей женой, и у меня это была вторая любовь.

С поездкой же на Сахалин у меня получился просто анекдот, но обо всем по порядку. Поиски друзей Марты закончились дня через три: кто-то был в море, некоторые учились в Одессе, и о Марте в тот момент я не смог узнать ничего, даже ее адреса. В общем, на четвертый день я пошел в соседнее село – Тузлы, откуда в Одессу летал кукурузник, а там был главный аэропорт, откуда уже отправлялись большие самолеты во все уголки СССР. Я должен был выкупить билеты в Южно-Сахалинск, но по дороге встретил знакомого, который тоже шел в Тузлы, он был года на четыре или пять старше. Мы разговорились – оказалось, он начальник аэродрома в Тузлах. «Зачем лететь в Одессу, – сказал он, – когда мы тебе можем продать билет у нас».

Я так и сделал, купил билет и через два дня вылетел в Южно-Сахалинск. Тогда еще летали Ту-104 и при этом делали много остановок. Мать сообщила родственникам в Новосибирск, и они меня там встречали – две тети и троюродный брат. И практически всегда, когда я потом летал в Одессу или из Одессы на работу, они меня встречали, заказывали столик в ресторане, и пока самолет заправляли, мы сидели в ресторане.

Около половины второго мы сели в Южно-Сахалинске. Смотрю, в самолет заходят несколько милиционеров и спрашивают паспорт и пропуск. Паспорт у меня имелся, а вот пропуска не было. Естественно, меня засунули в машину – и в отделение: расспрашивали, как я, такой шустрый, сумел без пропуска купить билет на закрытую территорию. Естественно, я им рассказал, где и как купил билет, они с кем-то поговорили по телефону, и я понял, что задерживать меня не за что, но когда там, где я буду работать, потребуют пропуск, все равно будут запрашивать у них, и они подтвердят. Поэтому, дескать, пусть едет и работает. Отвезли меня на вокзал, рассказали, как ехать в Холмск, и отпустили.

Утром, часов около восьми (если мне не изменяет память), я приехал в Холмск. Почему я выбрал этот город, ведь мог ехать и в Невельск, и в Корсаков, да в любой другой город? Но мечта моя была поступить на работу в Сахалинское морское пароходство, вот туда к 9:00 я и пришел. Меня приняли, но я попал в неприятную ситуацию. Прежде всего, когда меня принимали, были очень удивлены, что я не офицер запаса, и сразу задали вопрос: почему меня разжаловали? Я объяснил, что, когда Хрущев сокращал армию и флот на 1,2 миллиона человек, у нас ликвидировали военную кафедру. Кроме того, если бы я пришел сразу после мореходки и у меня к тому времени был рабочий диплом, то я, как мне говорили, должен был бы сдать только три аттестационных экзамена – и работай штурманом. Но в связи с тем, что у меня был перерыв четыре года, мне пришлось на аттестации сдавать все предметы.

Денег у меня было негусто, и я поселился в межрейсовом доме моряков – сутки проживания стоили для них десять копеек. Я жил в командном отсеке, в комнате на двоих, вместе со старпомом, ждавшим после отпуска назначения. Как-то мы разговорились, и он мне посоветовал: «Здесь ты будешь еще долго сдавать аттестацию, а у рыбаков сдашь быстро. Уйдешь в рейс, заработаешь – и на следующий год спокойно аттестуешься и пойдешь работать в пароходство». Я так и сделал. Пошел к рыбакам, в течение недели прошел аттестацию, хотя там тоже спрашивали довольно жестко. Но мне сразу предложили сдавать на третьего штурмана на СРТМ, а я, понимая, что действительно много забыл за четыре года, спросил: «А нет ли судна, где я мог бы работать четвертым штурманом?» Четвертый штурман несет вахту со старпомом, вахта считается несамостоятельной. Я и сейчас думаю, что поступил очень правильно: у меня был целый год, чтобы нормально подготовиться. Я, сдавая аттестацию, уже тогда знал, что направят меня четвертым штурманом на плавконсервный завод (сокращенно – ПКЗ) «Чернышевский».

Служба в ВМФ СССР. Проверяю прибор «Грот».

Общая стабилизация корабля

Мой друг Миша Ненов

Мой друг женится

Мои друзья по службе

Глава 5

Работа на судах Министерства рыбной промышленности

Четвертый штурман ПКЗ «Чернышевский»

Предложение попробовать красную икру