Судьба моя – море. Из цикла «Три моих жизни»

«Моя фамилия Иванов, а твою я запомнил»

У меня аппендикс, который просит его удалить

Операция на плавбазе во время шторма

Дня два я ждал подхода «Чернышевского» из Владивостока, а когда он прибыл, отправился на катере на судно, доложил капитану, отдал направление. Мне показали мою каюту, и я начал располагаться. Ко мне зашел третий штурман, вкратце рассказал о судне, о команде, о моих служебных обязанностях. А минут через десять после его ухода в дверь ко мне постучали.

Я открыл – передо мной стояла женщина. Я поздоровался, а она спросила: «Это вы наш четвертый штурман?» И сразу: «А вы ели красную икру?» А я ее вообще даже не видел. Я сказал, что не ел. Она мне: «Это мы сейчас поправим». И вскоре приносит большую деревянную миску с красной икрой, дает мне большую деревянную ложку и предлагает сразу есть. Как я ни пытался затащить ложку, полную икры, в рот – у меня не получалось. Но все же я кое-как справился с этим заданием, думая при этом, что сейчас мне станет плохо, но не подал виду, поблагодарил и сказал, что очень понравилась. Икру я отдал третьему штурману, и он отнес ее в холодильник.

На следующий день после первой своей вахты я сидел в каюте и переживал новые впечатления. Мне показали судно, рассказали, что я должен делать. Половину своих обязанностей я даже не запомнил – только основное: что я должен каждый день с судовым врачом осматривать судно на предмет чистоты, поэтому мне подчиняются все уборщики помещений и буфетчицы. Оказалось, что на плавконсервном заводе обычно работает восемьсот пятьдесят – девятьсот человек, а на промысле краба число сотрудников доходит до тысячи двухсот. Во время моей работы на «Чернышевском» трудилось около девятисот человек, при этом около двухсот работали с женами, остальные – это девушки в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Третьим штурманом был Володя Путинцев – я с ним сразу сдружился. Он был старше меня, да и все мои коллеги были старше: когда я пришел на судно, мне было двадцать три года. Так я начал новую жизнь на рыболовном флоте Советского Союза.

Прошло несколько дней. Мы стояли на якоре севернее Холмска, принимали красную рыбу – горбушу и делали консервы: горбушу в собственном соку, рагу и красную икру. В один из дней ко мне подошел третий штурман и сказал: «Завтра в 8:30 приходи ко мне. Там будут старпом, второй и я – будем с тобой знакомиться». Я отвечаю: «Володя, я вроде со всеми с вами уже знаком». Он засмеялся и сказал: «Что это за знакомство? Знакомство будет завтра в 8:30».

Утром я надел форму и пошел к третьему. Захожу. За столом сидят старпом, второй штурман и Володя. Стол пустой, но в центре стоят бутылка спирта и четыре стакана. Я поздоровался, а третий наливает в стакан спирт, смотрит на меня влюбленными глазами и говорит: «Пей». Я просто опешил. Смотрю на них: лица у всех серьезные. Думаю: проверяют, что ли? И как-то замешкался, а Володя снова говорит: «Пей». – «Весь стакан?» – спрашиваю. Он мне: «А что тут пить? Смотри», – выдохнул воздух и выцедил в себя весь стакан. Потом поставил его на стол и спрашивает у меня: «Слабо?» Я говорю: «А запить?» – «Может, еще закусить дать?» – «Было бы неплохо», – отвечаю и наливаю в стакан столько же. Выпиваю и не спеша иду к раковине. Пью воду и слышу: «Вроде ничего парень». Другой голос: «Хиляк попался». Так я прошел «знакомство», то есть прописку на новом месте. Правда, старпом сразу сказал: «На вахту сегодня не пойдешь. Иди и ложись спать».

Дни проходили однообразно. На вахте я следил, как принимают рыбу и чтобы рабочие вовремя спускали ее в цех, дабы не было простоев. Как-то раз мы принимали рыбу с левого борта, подходит ко мне матрос и говорит: «Геннадий Васильевич, там с правого борта подошел баркас с рыбой, и они просят вас». Спрашиваю его: «Ты сказал, что у нас нет места?» Он отвечает: «Конечно, говорил, но они требуют вас». Подхожу к другому борту, мне человек снизу кричит: «Рыбу принимай!» Я говорю: «Вам ведь сказали – нет места». А он мне: «Принимай! Я Иванов». – «А я Лобок, и говорю еще раз: места нет». Минут через пять на мостик поднимается капитан вместе с Ивановым и дает команду рыбу принять, объяснив, как это сделать, и добавив, что такие перемещения грузов – только с его разрешения. А Иванов, уходя, сказал мне: «Еще встретимся. Запомни: моя фамилия Иванов, а твою я уже запомнил».

На Сахалине горбуша уже почти не шла, и нас перебросили на Курилы. Мы стояли у Итурупа и принимали рыбу, я нес вахту со старпомом (как я уже говорил, вахта четвертого штурмана не самостоятельная, но я сам так просил, так как перерыв между мореходкой и работой у меня был четыре года и мне необходима была практика). Вахта у нас была, как и на всех судах, с 4:00 до 8:00 и с 16:00 до 20:00 в связи с тем, что мы стояли на якоре. Я сам принимал вахту, старпом приходил позже. И вот около семи часов у меня появилась боль в животе. Позвонил врачу, ответил на все его вопросы, он в чем-то засомневался и сказал: «Ложись на диван, сейчас подойду». Пришел, подавил на живот, и боль прошла. «Вот это специалист, – говорю. – Помассировал живот, и болеть перестало». Он качает головой: «Рано радуешься, надо посмотреть в динамике». Отвечаю: «Мой живот в твоем распоряжении, проводи свою динамику», – засмеялся и пошел сдавать вахту Путинцеву. С Володей мы поговорили с полчаса, потом я отправился на завтрак, а затем с врачом – осматривать судно на предмет чистоты и отдыхать. А на следующий день живот начал болеть еще сильнее и как по расписанию – снова около семи утра.

Снова пришел врач и после очередных манипуляций изрек: «У тебя аппендицит. Я терапевт и, как ты понимаешь, сделать операцию не могу. Пойду доложу капитану, пусть решает». Посмотрели на карте: прямо на траверзе на острове поселок и стоит знак больницы – небольшой крестик. Решили: спускаем бот, и мы с доктором идем на берег, в больницу. Больница, как и все дома, деревянная, зашли – там небольшой «предбанник». Я остался, а врач пошел дальше внутрь. Не знаю, сколько прошло времени, но слышу голоса, все громче и громче, но разобрать, о чем говорят, невозможно. Потом они, видно, перешли в соседнее помещение, и я отчетливо услышал сначала женский голос, который матом посылал нашего врача подальше, а затем голос доктора, изъяснявшегося в том же стиле. Тут открывается дверь, выходит дама, пьяная в дым, и говорит, показывая на меня: «Я ему хоть сейчас сделаю кесарево сечение, я тебе сказала, что я хирург-гинеколог». Доктор только огрызнулся на нее и сказал мне: «Пошли». Вижу, настроение у него хреновое, и иду на бот молча.

Пришли на судно, врач положил меня в госпитальный отсек – у меня постоянная боль, и он колет мне антибиотики. Вечером обрадовал, что связались по радио с авиационной базой на другой стороне острова и оттуда выслали вездеход, так что не позднее завтрашнего утра должны меня прооперировать. Утром же пришли невеселые вести: где-то около полуночи начался шторм, и военные сообщили, что машины дошли до перевала, а потом с ними пропала связь и на их поиски направлена группа спасателей. А мне тем временем все хуже. Тогда было принято решение об этой ситуации доложить в управление – и тут завертелось: нам дали команду идти навстречу спасателю, который сняли с какой-то экспедиции, а им, в свою очередь, приказали бежать к нам. Мне уже было настолько худо, что я плохо воспринимал эти передвижения. Доктор постоянно делал уколы.

Наконец к нам подошел буксир, меня в сопровождении врача переместили туда, и мы побежали на север вдоль Курильских островов, а навстречу шла плавбаза, которую сняли с промысла и послали к нам. Я сейчас думаю, что жив тогда остался лишь потому, что это был Советский Союз: страна могла себе позволить снять две базы с района промысла, что означало огромные убытки, и все ради одного человека.

Но вот мы встретились. Был шторм, и меня передавали со спасателя на базу в корзине, при помощи лебедки. От лебедчика в таких условиях потребовалось немалое умение. Как только я оказался на палубе базы, меня достали из корзины два матроса, подхватили – и сразу в операционную. Операционный стол был стабилизирован. Тут нужно объяснить, что это значит. Все вы, наверное, видели, хотя бы в фильмах, как проводятся операции. Но это на берегу, и там ничего не шевельнется, а как хирургу делать операцию, если операционный стол просто пляшет? Поэтому на судах есть специальное устройство для стабилизации стола. Судно всегда можно удерживать в каком-либо направлении, удобней носом на волну, поскольку проще стабилизировать килевую качку (у моряков рыбного флота есть такая шутка: «Рыбу – стране, деньги – жене, а сам носом на волну»). Поэтому операционный стол стабилизирован по килевой качке. Он стоит горизонтально по отношению к земле: нос судна поднимается, корма опускается, а стол неподвижен.

И вот я лежу на столе под местным наркозом. Сверху, над столом, громадная зеркальная люстра, а у меня перед головой высокий щит. Нос судна идет вверх, и я вижу в зеркале люстры свой распоротый живот, и даже кишки просматриваются. Врач говорит: «Не напрягайся! Тяжело работать». Потом вдруг медсестре: «Маску срочно!» Мне что-то прижали к лицу, и я провалился. Как я потом узнал, у меня там что-то лопнуло и разлилось. Операцию делали почти четыре часа: женщина-врач стояла на широкой подножке с одной стороны, а сестра с другой. А потом я еще месяц валялся у них в госпитальном боксе: долго не могли сбить температуру, а когда наконец сбили, то появились свищи.

Когда я пошел на поправку, за мной пришел СРТ, и на нем меня отправили в Малокурильскую бухту, а мне необходимо было в Крабовую. Диспетчер предложил мне остаться и переночевать, а завтра он даст команду и меня доставят на мою базу. Но я сказал, что неплохо себя чувствую, перевалю через сопку и там на любом добывающем судне доберусь до «Чернышевского» – вне очереди подойдет, сдаст рыбу и заодно меня доставит. Но пока я переваливал сопку, у меня разошлись швы. И меня передали на «Менжинский»: нашего врача куда-то отправили, а там госпиталь был укомплектован. Оба судна – и ПКЗ «Чернышевский», и ПКЗ «Менжинский» – были однотипными базами нашего управления, я и там провалялся почти месяц.

Через месяц меня выписали, и я вновь приступил к работе на «Чернышевском». В первый рабочий день пошел на обед (командный состав судна принимает пищу в кают-компании, а рядовой состав – в столовой; когда заходишь в кают-компанию и там уже обедает капитан, подходишь, спрашиваешь разрешения – он дает добро, и ты садишься на свое место), сел, кушаю, и вдруг капитан говорит: «Вот дожили! У капитана зарплата за этот месяц около тысячи рублей, а у четвертого – тысяча двести». Все над этим посмеялись, поздравили меня с выздоровлением и с тем, что я уже на своем судне, в своей каюте.

Вы, должно быть, удивились, почему у четвертого штурмана зарплата оказалась больше, чем у капитана. Дело в том, что для моряков был другой закон, касающийся оплаты больничного листа: им выплачивали сто процентов месячного заработка, а капитан получил только тысячу, потому что в это время был шторм и рыбаки не ловили рыбу, а соответственно, и не сдавали – значит, выход консервов был небольшим. Зарплату же платили в соответствии с количеством отгруженной потребителю продукции.

Четыре друга. Слева направо: второй штурман Владислав Цыбуля, третий штурман Геннадий Лобок, главный механик ЗРС «Зверобой» Владимир Костин, первый помощник капитана Александр Левченко

Судно «Зверобой»

Глава 6

Дама, которой моя болезнь спутала все карты

Ночные приключения с женским полом

Экспедиция за деньгами

Землетрясение так напугало, что и о деньгах забыл

Как старпом тренировал мою память

Почему я не встречаюсь с молодыми девчонками

Совет Яковлевича «послать» капитана

Вечером сидел в каюте Володи Путинцева, а он мне и говорит: «Твоя болезнь спутала все карты одной нашей даме». Спрашиваю: «Как это? Не успел я тут ни с кем познакомиться». – «А тебе ничего и делать не надо, тем более знакомиться. У этой дамы (ее Людмила зовут) страсть на новых руководителей – она сама запрыгнет к тебе в постель, а на следующий день будет рассказывать своим подружкам: мол, я от четвертого штурмана пошла ко второму, а потом к кочегару; первые два слабаки, а вот кочегар – титан. Так что ты девочку не обижай».

Дня через три меня Володя спрашивает: «Ну что, была у тебя Людмила?» – «Была», – отвечаю. «И-и-и?» – «Володя, никаких „и-и-и“ не было. Я ей сказал, что себя не на помойке нашел и что не то развлечение она себе выбрала. Она только сказала, что я об этом пожалею». – «Правильно она тебе сказала. Ты дурак, Геннадий Васильевич, ведь она тебе подлянку запросто может сделать – уже не одному подпортила карьеру». Но она, слава богу, не приходила ко мне больше, да и Володя этот вопрос не поднимал.

Но вот другая дама однажды меня подставила, и очень круто. Начну с того, как я обычно уходил в море. Рейсы в то время были по девять-десять месяцев, я покупал сто – сто пятьдесят пар носков, сотню пар трусов, десяток рубашек, два костюма (костюмы, правда, покупал, когда возвращался из рейса). Носки я два-три дня носил, потом бросал в рундук, надевал новые, нижнее белье носил дольше, а когда рундук наполнялся, я брал это белье и нес в стирку: у нас были большие промышленные стиральные машины и паста вместо порошка – черта отстирает. После третьей но?ски носки? летели за борт, так же я расправлялся и со всем нижним бельем, а по приходе в порт покупал новое по необходимости. Но в то время, когда я пришел на судно, денег у меня было немного, и белье я вынужден был стирать.

В тот день я сходил после вахты в душ, постирал трусы и майку (до вахты они должны были высохнуть) и лег спать в чем мать родила. А вахта была тяжелая, я зверски устал и ночью спал как убитый. Вдруг просыпаюсь от того, что с меня содрали простыню. Пытаюсь найти ее руками – не могу. В каюте сильный запах алкоголя. Включаю ночник над головой и вижу: стоит дама с моей простыней и говорит: «Я хочу тебя!» Пьяная вдрызг. Она мне: «Дай воды». У командного состава буфетчицы заваривали чай и наливали в графины. У меня, как у четвертого, каюта была очень маленькая, и графин стоял в специальном устройстве со стаканом. Я налил ей чаю, она берет его и швыряет мне в лицо: «Мудак!» Стакан вдребезги, я в воде и осколках стекла. Тут во мне проснулась злость, и я бросился за ней, чтобы хоть пинка дать.

Пробегаю за ней по всему командному коридору (там жили все судоводители во главе с капитаном), по трапу на нижнюю палубу, потом через кают-компанию и вылетаю на основную палубу, по которой можно пройти с бака на корму. И только там я осознаю, что на мне ничего нет. Надо быстрее бежать в каюту – не дай бог, кто-то увидит. Я-то надеялся, что в третьем часу ночи моего забега никто не заметил, но впоследствии оказалось, что это не так. Завод работает круглосуточно. Тем более там был вход в цех и в помещение к микробиологам.

Вскоре я заметил, что буфетчицы в кают-компании хихикают, показывая на меня своим подругам. Я вызвал к себе в каюту старшую буфетчицу и спросил, что это они так развеселились при виде меня, что во мне смешного? Она сначала отнекивалась, но я ее дожал. И она мне поведала, что вместе с другими буфетчицами сидела во время смены на кухне у окна раздачи и видела, как я несся в непотребном виде за дамой. А потом они об этом рассказали еще и Диме, моему матросу.

Я немного отвлекусь, чтобы пояснить: с каждым штурманом на вахте стоят два матроса: один на руле, второй – смотрящий вперед, через час меняются. Одного моего матроса звали Дмитрий, второго – Владимир. Надо сказать, что Дмитрий был очень талантливый парень. Я удивлялся, как хорошо он рисует, и всегда говорил, что ему надо учиться.