Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья

– Может, Борис, я тоже приглянулся одной молодушке, но пока помог ей довезти из магазина кухонный агрегат.

– Довезти?

– Да, коллеги по работе подарили мне рысака, чтобы не загрязнять атмосферу, машины в газокомплексе не приветствуются.

– Оригинально. А под нашими седоками, сам знаешь, целый табун лошадей, и как они портят воздух. Я смотрю, Владимир, ты мне маловато денег дал.

– Так, деноминация же?!

– Не слышал. В магазинах, видимо, тоже о ней не знают, цены прежние.

– Я в растерянности, Борис. Кажется, вокруг те же дома, но когда успели навалить кучи мусора, в которых копошатся бомжи, да и газоны не подстрижены.

– Боже, а не попал ли ты, Владимир, в иной мир, параллельный или даже пусть перпендикулярный? От столкновения поездов, вероятно, искривилось пространство, и открылся портал. Надо срочно проверить. Если так, Абрамовичами станем: в твоем мире продукты намного дешевле. Бежим к дубу.

– Не успеем, железнодорожники кран пригнали, уберут платформу, и портал может сдвинуться.

– Побежали, нам хотя бы туда проскочить. Возможно, в параллельном мире и жены характером другие, ворчать не будут и сами нам водочки нальют.

– Вот этого, Борис, точно никогда не может быть.

Дядя Федор и Гек

Дядя Федор был очень высокий, широк в кости, и когда выбросил дырявые сапоги, в них сделал себе конуру щенок Кузя. А в галошах, которые он носил в грязь, свободно умещался трехлетний Вовка, плавая в них в глубокой луже.

Мать оставила его, уехав куда-то на заработки с таджиком, подарившим Вовке тюбетейку, которую он почти не снимал, боясь потерять единственное богатство.

Многие, особенно свои дворовые, засматривались на Вовку, сидящего посреди лужи в галоше.

– У – у – у! – гудел он, разбрасывая ладошками грязные волны.

– А где гастарбайтеры? – интересовались прохожие.

– Это наш, Вовка, мать на заработках, я присматриваю за ним, даже сплю в его комнате, – объяснял дядя Федор.

– Он же маленький?

– Зато я большой, – а что он мог ответить им, такова реальность. Все видели, что дядя Федор действительно очень большой и удовлетворялись ответом. Вытаскивали из сумок и протягивали мальчугану снадобья, даже железные рубли. Их дядя Федор отбирал сразу: Вовка же не купит себе ничего, мал еще, а ему надо на махорку, цедил как паровоз, и радовался – дареных продуктов хватало и ему, по крайней мере, голода не испытывал, но чувствовал себя неловко: великана с высшим гуманитарным образованием кормит дитя. В новой жизни, где почти все гуманитарии, дядя Федор оказался не нужным, постепенно потерял все – и стал бомжем. Но не ковырялся в мусорных бачках – под его рост не подходила ни одна выброшенная вещь. Брюки обрезал и носил как шорты. Еще шло в жару, а настали холода, обматывал ноги онучами и на кого был похож – не спрашивайте. С Вовкой стало легче, но ненамного, и он стал искать выход из создавшегося положения. Тем более вернулась мать Вовки, и дядя Федор снова опустился в подвал на свое место, где знакомые пауки щекотали его голые пятки, лишь сунет их в паутину. Другие бомжи боялись пауков, и место у горячей трубы всегда было свободным…

И его голову теперь украшала тюбетейка, Вовка подарил, так как таджик привез ему новую – поменьше размером.

Вовка частенько спал в подвале с дядей Федором, особенно когда мать с сожителем напьются – тогда из паутины торчали две тюбетейки, и за ночь пауки протягивали между ними несколько серебряных нитей. Приходилось их разрывать: один спешил к луже, другой – никуда.

В обстановке медленного течения времени все изменилось мгновенно. Вовка даже поначалу не узнал дядю Федора, пред ним стоял настоящий Гулливер – в ботфортах, шляпе, с огромным пакетом конфет. Мальчик еще не знал об этом герое из-за своего малолетства, но был удивлен, как удивились бы и мы, встретив во дворе у своих луж Гулливера.

– Дядя Федол, конфетки мне? – спросил Вовка и заплакал, протирая грязными ручонками глаза, когда услышал:

– Тебе, Владимир Гаврилович, только тебе, давай, греби к берегу. Не продырявилась лодка, осадка большая?

– Я чичас, – ответил мальчик с таджикским акцентом и, опираясь руками о дно лужи, придвинулся к ботфортам Гулливера…

Случилось невероятное, что многим может и не присниться. Увидел он однажды паука иной раскраски – золотого. Откуда он в подвале, где все пауки серые, невзрачные, им бы только тенета плести. А этот светился изнутри, как новогодняя лампочка или индикатор телевизора. И осенило дядю Федора: паук из иного мира, значит, там, в углу за паутиной, портал, вход в этот мир.

Увидев большую трещину, дом-то старый, первых застроек, дядя Федор вошел в нее свободно, несмотря на свой рост, даже не пригнулся: портал все-таки. Его встретили два маленьких, не выше Вовки, человечка и с криком: «Гулливер, Гулливер!» потянули за самодельные шорты к городу. Откуда они знали эту сказку Свифта, может быть, потому, что сами были лилипутами? А их дома от наших ничем не отличались. Только размером – одноэтажный дом казался чуть больше собачьей будки, и луж не было на улице, только деревья и цветы. А мальчики плавали в лодочках на голубом озере. Люди в ином мире не пользовались автомашинами, а летали на птицах, и воздух всегда был прозрачен и свеж. Многие одевались как мушкетеры, но носили деревянные шпаги, чтобы не причинить вреда друг другу. Приодели и дядю Федора. У них не было бомжей, наоборот, строили дома человеку до его рождения. А когда дядя Федор рассказал им о Вовке, столько надавали конфет, сразу и не унесешь. Он снял с головы тюбетейку и положил на плоскую крышу башни, которая стала походить на гриб. А что он мог подарить еще, не обрезанные же штаны? Иномирцы, так их назвал дядя Федор, рассказали ему, что золотые пауки – роботы последней модели с проблесками сознания, поэтому их и потянуло к живым паукам. Портал был открыт для него, и больше никто не воспользуется им, разве только Вовка, и то, если будет в тюбетейке, которая станет своего рода паролем.

Малыш, конечно, понял не все из того, что говорил дядя Федор, но поверил ему, так как действительно видел перед собой и сапоги, и шляпу, и конфеты.

– Дядя Федор, а у меня тоже тюбетейки нет, – сказал Вовка.

– Куда она подевалась? – удивился тот.

– Солока унесла.

– Сорока?

– Как вцепится, и унесла, – вздохнул малыш.

А дело было так. Вовка еще только шел к луже, ставшей в два раза больше и глубже после прошедшего ночью дождя. В ней, размахивая крыльями, брызгались два голубя. Он хотел прогнать их, лужа-то его, и уже бросил камешек, как, вдруг, кто-то вцепился в тюбетейку и сорвал ее, унося вверх на макушку дерева. Он видел только крылья и длинный хвост, но догадался: это была сорока. Она постоянно трещала на березе, и он часто передразнивал ее. Наверное, отмстила ему, или за голубей заступилась. Повесила над гнездом на ветку. Такой крыши с золотыми узорами ни у кого из птиц не было. Теперь на скворчат, если они есть в гнезде, не упадет и капелька дождя. Птенцам тюбетейка больше нужна, сделал Вовка вывод, и не стал сильно печалиться о ее потере, дядя таджик купит еще одну. Недавно работу нашел – лопата у него такая огромная – «сопковая».

– Не горюй, Вовка, я тебе в следующий раз настоящую резиновую лодку принесу – больше галоши. Ты же растешь, и уже еле вмещаешься в нее, а у лилипутов полно лодок, на каждом озере. Одну всегда дадут.

– Не надо лодку, дядя Федол, лучше конфет плинеси, вкусные.

– Ты прав, Вовка, слышал я, скоро засыпят лужу, и лодка будет не нужна.

– А где я буду плавать, – чуть не всплакнул малыш.

– Мы, Вовка, сделаем качели, между березками, будешь до самого гнезда раскачиваться.

– И до тюбетейки?

– Само собой.

– Дядя Федол, а возьми меня в иной мил, я же маленький и на озеле буду плавать, на лодке, и конфеты не надо плиносить, там буду их сосать.

– Для других, Вовка, портал пока закрыт, а у тебя пароля, то есть тюбетейки, нет. Представь, все рванутся туда, никакого иного мира не хватит.

– И конфет?

– Естественно, и конфет…

Лучше бы дядя Федор не смотрел ребенку в глаза, наполнившиеся всеми оттенками печали. У него самого выкатилась слезинка, которую он незаметно смахнул в лужу, где плавала его старая галоша счастья.

Гек и Чук

– Гек, а где ты учишься, по слогам афиши читаешь? – спросил толстый модно одетый подросток своего ровесника в растоптанных сандалетах.

– Нигде, я сам грамоту осилил. Философом хочу стать, этого легко добиться, если думаешь не как все. Так Абрам Ибрагимович говорит. Он тоже за партой не сидел, а философию преподавал в ниверситете.