Юмористические рассказы. Первая часть

– Тоже одне бабы остались. Летом раком на огородах, зимой самогонку глощут.

Порыв ветра донес далекий рокот машин.

– У вас ишо работают, а у нас Кузькин, не видеть бы его мать, все межи и доли наши распахал и засеял озимкой. Себе зерно – нам солому.

– Жук-кузька, – рассмеялся Устим. – Будя о нем. Ты вот скажи, Пахом, как у вас в Суслах поживает моя родня Алевтина Маркеловна со своим непутевым мужем Кузьмичом. Бывало, напьется, все расколет. Алевтина последние тарелки за образами прятала.

– Теперь угомонился, на погосте он, как и остальные мужики закрывши рот лежат. Да ну их всех к лешему, земляк. Давай пообедаем, чем Бог послал. У меня есть лук, сало, вареная картошка.

– У меня самогон.

В степи всегда ветер. Кружился он вокруг них, гоняя волны травы, хотел сгоряча свалить дерево у засохшего пруда, схватил за ветви, но мало было силенок, сорвал только листья.

Они не замечали потуги ветра, окунувшись в приятные воспоминания.

– Помнишь, Пахом, учетчицу бригады Аксинью. Заря завидовала ее румянцу. Мы обои за ней ухаживали, а она тянулась к Григорию. Не знаешь, как жизнь у нее сложилась?

– Эх, дорогой Устим! В чем наша беда. Все интересуемся, как ее, твоя, моя жизнь сложилась. Тольки на старости лет я понял: слаживать ее надо самим…

Они пошли, обнявшись, к далекому опоясанному узкой лентой Малого Узеня горизонту, напевая песню втроем – Пахом, Устим и ветер.

Удачный розыгрыш

Деревня прижалась к кладбищу, вокруг которого разрослись деревья. А вот ограда осыпалась: заржавели гвозди, упал сгнивший штакетник.

Каждый, кто ехал по дороге, видел разрушенную временем ограду, но по привычке надеялся на хозяйство. Хотя остался в деревне вместо колхоза один фермер.

Говорили ему:

– Поправь ограду, ночью все чаще снятся мертвецы. Скоро навещать будут.

– Мертвые не ходят, – успокаивал стариков успевший разбогатеть фермер.

– Вон к Агафье, постучался муж, а уж лет двадцать как замерз в сугробе. Жалился: собаки кресты отметили, коровы тревожат мертвецов. Не гоже так. Вот придут к тебе – узнаешь, ходят или нет.

Ночью фермер услышал в сенях тяжелые шаги.

– Это дед твой Пахом, – послышался глухой голос, – когда ты, сукин сын, оградку поставишь на кладбище, все себе и себе. Смотри у меня.

На другой день стучали топоры и звенели пилы на погосте, который к вечеру огородили. Больше других старался фермер, сбивая штакетник дрожащими руками. Вместе с ним работали старшеклассники, разыгравшие его так удачно.

А дед, кажется, ухмылялся с могильной фотографии.

Как-то я встретил фермера у кабинета психиатра.

– Покойники шьют дело, – шепнул мне, – говорят: земляков обманул, присвоил их земельные доли. И за аренду только десять процентов плачу.

– Ты так психиатру не говори, заметут еще в психушку.

– Что же делать? – смотрел на меня как на последнюю надежду.

Попросил его рассказать о своих невзгодах и печалях поподробнее.

– Под Рождество приходили трое в саванах, с косами. Попил, говорят, кровушки народной, обобрал всех. Если не составлю справедливые договора с пайщиками, не построю часовню у кладбища и не положу по селу асфальт, дело будет у прокурора. Сам туда с повинной побегу, – фермер действительно верил во всю эту чепуху. Надо было его спасать. Переборщили селяне, скорее всего опять ученики. Но в чем – то они правы. Надо всех примирить благими делами.

– Тебе трудно проложить по улице асфальт? – спрашиваю.

– Конечно, нет.

– А часовенку построить?

– Еще легче.

– А больше людям, твоим же односельчанам, за арендуемую землю платить?

– Нет вопросов.

– Так в чем же дело? Начинай, а я с душами умерших договорюсь.

– Сможешь?

– Нет вопросов.

– Верю тебе, а сделаешь так, чтобы они больше ко мне не приставали?

– Еще легче.

Дня через два приехал я в школу к старшеклассникам.

– Ребята, – говорю, – человек с ума сойти может, очень уж впечатлительный. Где милосердие?

Договорились: с этого дня ни одного розыгрыша не будет.

А асфальт в селе и часовенка у кладбища появились. Повысил арендную плату за землю фермер. И все стали жить спокойно и мирно.

Я в этой истории прибавил только часовенку у кладбища. Так захотелось.

Старше города

Слесарь-электрик Михалыч перерыл все старые ящики, чтобы найти нужную гайку. В слесарке чего только не было, многие годы из нее ничего не выбрасывали. Попадались детали даже от «овечек» – это такие маленькие паровозы с большими – большими трубами.

Но подобного Михалыч никак не ожидал: под пылью одного ящика он отковырнул… копейку – думал поначалу шайба. Почистил ее и застыл в недоумении: 1853 год.

Как такое может быть? Ершову всего 115 лет. В то время в степи на его месте только сайгаки бегали. Копейка была старше города на сорок лет…

Размышляя о находке, еще больше запутался слесарь. Ящику никак не может быть полтора века, он типовой, стандартный, да и люди столько не живут. Много десятилетий прошло после революции, когда сменились деньги. До сих пор не может отгадать загадку старый железнодорожник.

Еще была одна памятная находка у Михалыча. Бочку водки откопал он в тине старой балки, где вода жарким летом всегда высыхала.