Крадущие совесть

Но почему же? Ведь в письме старой крестьянки тревога и боль за судьбу сыновей перерастает в тревожную боль за судьбу родного села. Земли. И еще мне подумалось, потому так хочется нам иногда оперировать понятиями более мелкими, что поступать с ними можно легче и проще – без особой ответственности.

Строгий разговор

Долго колебалась Ольга, о многом передумала, прежде чем приняла предложение Вячеслава. Однажды она уже сделала опрометчивый шаг – вышла замуж за малознакомого человека. И вот осталась одна с маленькой дочуркой на руках. Соседки, подружки судачат: сама, небось, виновата, не смогла с мужиком поладить. И попробуй объясни им, что не могла она вытерпеть, когда увидела, как ее благоверный из детской копилки медяки на похмелье вытягивал.

И вот Слава…Какой он? Вроде бы ласковый, к Лариске тянется, гостинцы приносит девочке. Веселый. Работа у него приличная – художественный руководитель в доме культуры. Но главное – за все время знакомства не видывала она его пьяным.

…Он сорвался после свадьбы, точнее вовремя ее. Ольга была потрясена. Первым ее желанием было поступить с Вячеславом так же, как и с отцом Ларисы. Но вдруг она представила себе деревенскую улицу и бабий шепоток: «Ишь ты, и второй не угодил. Все, видите ли, пьяницы кругом, одна она хорошая». И смирилась Ольга.

После запоя Слава был тих и ласков. А женское сердце податливое, отходчивое. И Ольга с надеждою и облегчением стала думать: то, что произошло на свадьбе, – случайность. Но не очень долгими оказались ее покой и радость…

К моменту моей встречи с Бронниковым в селе, куда я выехал по очень тревожному письму о пьянстве, это был уже опустившийся человек. Давным-давно уволили его за развал дела из Дома культуры. И кем он только не работал после этого: сакманщиком, плотником, стригалем…

Ольга все силы отдает пятерым ребятишкам, работает не покладая рук по хозяйству. Ведь надо обшить, обмыть семью, позаботиться о хлебе насущном. На мужа, считающего жену и детей своими иждивенцами, особые надежды возлагать не приходится.

…Наверное, можно было бы более подробно рассказать о взаимоотношениях в этой семье. И все же мне хочется повести речь о другом. Сообщая о «художествах» Бронникова, которые творит он в пьяном угаре, автор письма в редакцию замечает: «Бесчинства Вячеслава происходят на глазах у представителей местной власти, но все смотрят на них сквозь пальцы, считая пьянство личным делом. Вмешиваться в которое не стоит. Вот если бы Бронников избил кого-нибудь на улице, его привлекли бы к ответственности. Но он дебоширит и издевается над женой и детьми дома, а не на улице. Но разве можно относиться к этому спокойно?»

Нет, к этому спокойно относиться нельзя. Согласен со мной и секретарь партийной организации местного колхоза «Пограничник» Николай Васильевич Мичайкин – человек молодой, энергичный. Он достает из стола папки с заседаний правления колхоза, выписки из милицейских протоколов. Штрафы, выговоры, вызовы в милицию – весь этот арсенал административных мер был применен к Бронникову полностью, Выходит, автор письма не прав? Но не будем спешить с выводами.

На поведение Бронникова внимание обращали, его наказывали. Но все это делалось только после того, когда его поступки начинали сказываться на производстве. Например, не раз случалось – из-за невыхода Бронникова на работу гибли ягнята в отаре, в которой он был сакманщиком. И тут меры принимались незамедлительно. Штраф, возмещение ущерба – все как надо. Но на этом, к сожалению, дело и кончалось. Проступок пьяницы даже не выносился на обсуждение коллектива, где он работал. И получалось: человек нарушил дисциплину, правление приняло определенные меры, а товарищи по работе промолчали. Хуже того, находились и такие, что соболезновали провинившемуся. А ведь норма нашей жизни: коллектив в ответе за человека, человек ответственен перед коллективом.

В колхозе «Пограничник» этот принцип нередко нарушается. Подтверждением служит не только история С Бронниковым. За нынешний год правлением колхоза за всевозможные нарушения, связанные с выпивками, наказаны 14 человек. Но никто из них не был осужден ни в бригаде, ни в звене, ни на общем собрании колхозников. И, как ни странно, факты пьянства не стали предметом разговора ни в профкоме, ни в партбюро, ни на заседании исполкома местного Совета. Борьба с «зеленым змием» носит прежний характер: натворил что-либо по пьянке – получи взыскание. Если все обошлось без особых происшествий – никто тебе слова не скажет.

Не давали должного эффекта и товарищеские суды. Почему? Да все по той же самой причине, что проводились они в основном узким кругом лиц, без огласки, без привлечения общественности. И совсем чрезмерную деликатность проявляют в колхозе, когда дело касается пресечения пьянства в семье.

– Знаете, – говорили мне, – очень редки случаи, когда кто-то из домочадцев пьющего человека обращается к вам за помощью. Взять хотя бы Ольгу Бронникову: «гоняет» ее пьяный муж, а она тем не менее ни разу никуда не заявила об этом. Она не заявила, соседи-то знали о дебошах, знали об этом и руководители, Почему же не пресекли зло?

Слышал я, будучи в селе и рассуждения об этаком свободном времени, которое каждый, дескать, волен использовать так, как ему заблагорассудится. Заблуждение!

Все мы знаем, что пьянство – это добровольное безумие – постоянно калечит и губит людей. Всем известно: пьяница в семье – горе для семьи, а выпивоха в коллективе – беда для коллектива. Так почему же миримся мы с такими людьми, как Бронников, которые наносят немалый моральный и материальный урон обществу? Эти вопросы в колхозе «Пограничник», когда я был там, наконец-то решили вынести на общее собрание тружеников. Интересным получился разговор. Чувствовалось – у людей гнев против пьянства. Но в то же время проявлялась и какая-то осторожность в суждениях – впервые ведь «отважились» говорить открыто на эту тему.

– Почему пьют мужики у нас? – поднялась с места Зинаида Михайловна Трухина. – Да потому, что сами их к этому приучаем. Приедет с поля супруг, а мы ему стаканчик. Как же, прозяб. Привез тракторист кому-то сено или дрова – угощение хозяин выставляет, хотя за работу колхоз оплатил по наряду. У меня у самой муж механизатор. Скоро начинается вспашка огородов, посадка картошки. Боюсь, честное слово, боюсь за мужика. Посудите сами: за день сколько он участков вспашет, сколько раз угостится. Да я бы наказывала тех, кто взятки-магарычи выставляет. Да и тех, кто их принимает…

– Что греха таить, уж больно добры мы к выпивохам, – продолжила мысль Трухиной Нелли Павловна Пронина. – Вспомните-ка про лишение прав Зои Андреевой. Сколько защитников у нее оказалось!

Не дело, говорят, у родной матери детей забирать. А хоть кто-нибудь поинтересовался, как жилось у пьяницы ребятишкам, чему учились они у нее? Добры мы, сердобольны, и не ведаем того, что этим только способствуем росту зла.

– Мне, учительнице, хорошо известно, насколько трудно живется детям в неблагополучных семьях, – поддержала выступавших И.В. Мыльникова.

– Я всегда удивляюсь вот чему, – сказал Григорий Федорович Саватеев. – За кражу ягненка против вора возбуждают уголовное дело, а вот если по пьянке чабан загубил не один десяток овец, то с него лишь штраф взыщут. Построже, построже надо быть в таких случаях.

– У нас в селе довольно большой депутатский актив, – говорил Вячеслав Иванович Щербина, – создана добровольная народная дружина – словом, немало общественников, обязанность и долг которых дать непримиримый бой пьянству. К сожалению, некоторые из «общественников» сами не прочь попустить лишнюю рюмочку. Каждому к себе следует повысить требовательность. Пора бы создать в селе специальную комиссию по борьбе с «зеленым змием» Действенную и строгую, чтобы все знали: есть, работает такая.

Допоздна затянулось собрание в «Пограничнике». Решение его было единодушным: нельзя уповать только на то, что у людей, злоупотребляющих спиртным, сами собой пробудятся совесть и чувство ответственности – их надо воспитывать. Воспитывать всем коллективом.

…В день отъезда из хозяйства мы снова встретились с Ольгой Бронниковой. В глазах этой измученной домашними неурядицами женщины чуть-чуть искрилась теплинка:

– Муж? На работе. В строительной бригаде. Трезвый ходит все эти дни. Ведь пьяницы почувствовали, что разговор о них в селе идет строгий.

Две судьбы

Передо мной лежат два письма. Два письма, две судьбы. Одно – из Ивановской области – отклик на статью «Дом с голубым фронтоном», где шла речь о готовой распасться семье, в которой пьянствует отец. В письме примерно такая же история, что и в Горьком. Незнакомая женщина рассказывает, что и ее жизнь сложилась нескладно из-за пьяницы мужа.

«Ушла я от него, хоть и очень любила, – откровенно делится Анна Васильевна. – Решила: пусть, как хочет. И, наверное, зря. Сейчас он совсем опустился. Увидела его недавно, и у самой на душе горько стало: как же мы легко со своей любовью подчас расстаемся! Неужто ничего не может сделать она, которая во все века всемогущей считалась? Наверное, и мы, женщины, виноваты в том, что теряем друзей, в час беды не все делаем, чтобы помочь оступившимся. Ведь одной руганью много ли сделаешь?..»

Читал я письмо Анны Васильевны и вспоминал другую историю, которая имела самое прямое отношение ко второму письму. Но о нем – в конце рассказа.

…Лошадь, тащившая воз березняка по льду реки, запорошенному поземкой, неожиданно провалилась задними ногами. Пытаясь выбраться из полыньи, она резко вскинулась, окрошила кромку и оказалась в воде. Сопротивляясь течению, которое тянуло ее под лед, испуганная лошаденка в отчаянии била передними ногами, увеличивая полынью вокруг себя, втягивая в нее и воз с дровами, и Сашеньку Морозову, сидевшую на нем. Оцепенев от страха, та не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

Пашка Пилатов кубарем скатился с речной кручи, прыгнув на передок саней, вырвал топор, воткнутый в березовую плаху, и несколькими сильными ударами перерубил санные оглобли. Лошадь, освободившаяся от груза, легко выбралась на лед, а сани с дровами теченьем прибило к краю полыньи.

Потом Павел и Александра вместе вытаскивали на лед дрова, сани, делали новые оглобли и отогревались в избушке перевозчика Игната.

Пашка, вместе с родителями уехавший из той деревни, где жила Сашенька, еще в раннем детстве и работавший теперь в локомотивном депо слесарем, часто наезжал в родные края. Здесь у него жили дед и бабка – старики добрые и хлебосольные. И, конечно друзья-сверстники. При встрече они шумно обнимались, наскоро «соображали» и навеселе ходили потом с гармошкой по сельским улицам. В кителе из черного шевиота Пашка был всегда в центре внимания деревенских девушек, которые женской душой своей чувствовали, что за его ухарством кроется характер мягкий и нежный. Выпивает? Так что же – в гости приехал. Резковат? Рисуется малость, но это пройдет.

Вечером того памятного дня Пилатов впервые за все свои приезды к старикам пришел в сельский клуб совершенно трезвым. «Из-за меня», – почувствовала Сашенька, и сердце ее затрепетало от страха и гордости. Около двенадцати ночи, когда она шла к дому задворками, он догнал ее…

А наутро, когда дед с бабкой садились завтракать, внук посмотрел на стариков цыганскими глазами и бухнул:

– А я женюсь!

Дед, не обращая внимания на слова внука, подвинул тарелку и взялся за ложку. Но Пашка, сказав «ерундовину», не расхохотался довольный, как бывало раньше, – ловко, мол, разыграл, – а уставился выжидательно глазами на деда. И тот не вытерпел:

– Невеста-то где?

– А вон у поленницы стоит.

Дед с бабкой – к окну. И правда: у поленницы во дворе девчонка лет семнадцати. Бабка охнула, засуетилась:

– Чего ж на улице морозишь – зови!

Город, в который Сашеньке пришлось переехать к мужу, походил на деревню, только очень большую. Те же деревянные домики, неширокие улицы. Правда, не было той тишины. Ее здесь все время тревожили сиплые гудки локомотивов. Не могла она привыкнуть и к другому: постоянным гостям в доме. Вернее, не к гостям, гости – хорошо, а к выпивкам, которыми сопровождались посещения товарищей Павлика. Вначале она успокаивала себя тем, что люди приходят поздравить их. Без выпивки тут вроде и неудобно. Но вот прошел со дня свадьбы не один месяц, а гулянки не прекращались.

Зиму Сашенька не работала. Павлик все не мог найти для нее подходящего места. Оставаясь одна, она под грустные напевы проводов телефонной станции, что стояла рядом с их домом, предавалась горько-нежным размышлениям о муже. Ласковый, с каким-то извиняющимся видом, он уходил по утрам на работу. Это были часы трезвости. Шумный, кичливый возвращался вечером. Это говорил в нем хмель.

– Паша, ну как же так можно, – выговаривала она ему на следующее утро.

Павел с лицом страдальца объяснял:

– Сашенька, друга встретил, он и предложил…Как тут откажешься? А потом я угостил. Иначе ведь скажут: скуп.

Шло время. Встречи с друзьями не прекращались. И перешел Павел незаметно для себя ту черту, за которой угощают пьющие друг друга уже не из благодарности, ложной, конечно, а для того, чтобы прикрыть свое пристрастие к выпивке.

Как-то весной отправили Павла в командировку. В дни одиночества притупились неприятные воспоминания о пьянстве. В памяти вставал веселый и бравый говорун, нежный и ласковый Павлик.

За городом разлилась речонка. Над ней целыми днями кружили чайки. Их пиликающие голоса доносились до дома. Приправленные звуками и запахами весеннего ветра, они будили в душе необъяснимые чувства. Это говорила любовь, не высказанная за время нескладного житья с Павлом.

В ночь перед приездом мужа прошел теплый тихий дождь. Под утро сквозь дымку тумана Сашенька из окна своей комнаты увидела на ветках старого тополя, что рос перед домом, зеленые бутончики. «Почки лопнули». И беспричинная, как в детстве, радость вдруг наполнила душу. Захотелось выбежать в этот чистый обновленный мир, распахнуть окно, чтобы ветер, бьющий горячо по клейким листочкам тополя, ворвался в комнату и заполнил ее терпким ароматом весны.