Малый бедекер по НФ, или Книга о многих превосходных вещах

3

На станции Тайга, куда в начале пятидесятых переехали мои родители, мир не стал менее интересным.

Большая Медведица волшебно лежала над низким горизонтом, весело покрикивали на путях маневровые паровозы. Один за другим тянулись чудовищной длины составы с востока на запад и с запада на восток. Хлюпающих носами, простуженных, драчливых, нас выгоняли на перрон в пионерских галстуках и в пилотках. Маршал Ворошилов, первый красный офицер, возвращаясь из Монголии в Москву, хотел приветствовать нас. Так нам обещали. Мы здорово волновались, но маршал из вагона не вышел. Потом нас опять гнали на мокрый перрон. На этот раз ехал в Монголию из Москвы другой маршал – Чойболсан.

Этот тоже не вышел.

Его везли в Монголию хоронить.

Не вышли на перрон и знаменитые слоны Рави и Шаши, когда их депортировали из Индии в Москву.

Все равно встречи запомнились.

Я писал стихи, рисовал стенгазету, пел в школьном хоре. Однажды в исцарапанной школьной парте я нашел сложенную в четверть записочку. «Ты будущий писатель и поэт». Почерк был девчоночий, округлый. Эти козы всегда облизывались на людей искусства. Да и немудрено. Людей тянет к непознаваемому. Даже в дневнике А. С. Пушкина (1833, 17 декабря) я, например, нашел такое. «В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В. Долгорукий снарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. Об этом идут разные толки. N сказал, что мебель придворная и просится в Аничков.»

4

В начале 50-х годов прошлого века воображение советских людей было занято двумя основными темами: Атлантидой и снежным человеком. Ну, понятно, сперва шла борьба за мир, а уж потом Атлантида и сноумены. Академик Обручев и профессор Жиров беспрерывно комментировали проблему, а академик Л. С. Берг даже прямо написал: «Я поместил бы Атлантиду не в области между Малой Азией и Египтом, а в Эгейском море – на юг до Крита. Как известно, в настоящее время признают, что опускания, давшие начало Эгейскому морю, произошли, говоря геологически, совсем недавно, в четвертичное время, – быть может, уже на памяти человека.» И далее: «Платон рассказывает о войне между „греками“ (т. е. обитателями Балканского полуострова) и жителями Атлантиды. Эта война (допуская, что сведения о ней не есть плод фантазии) могла происходить только в том случае, если Атлантида находилась в непосредственной близости с Балканским полуостровом.»

Балканы, Балканы. Кругом одни Балканы.

Понятно, я не мог пройти мимо таких актуальных тем. Тем более (я перешел в седьмой класс) в городской газете «Тайгинский рабочий» только что появился мой первый научно-фантастический рассказ «Остров туманов».

В известной библиографии Н. Мацуева после указания: Поповский А. Дружба. Повесть. М. «Сов. пис.», 1935, указаны всего три рецензии: «Так называемый писатель Павловский», «Жив Курилка» и «Еще о так называемом писателе Поповском». Если бы на мой рассказ откликнулись критики, боюсь, тремя рецензиями дело бы не закончилось.

К счастью, критики не откликнулись, и я один за другим написал несколько научно-фантастических романов, актуальных, как я полагал: «Под игом Атлантиды», «Горная тайна» и «Contra mundum».

Единственное, что могу сказать в оправдание, что, как это ни странно, не в столь уж далеком будущем из указанных выше набросков вышли научно-фантастические повести «Разворованное чудо», «Мир, в котором я дома» и «Шпион в юрском периоде», что безусловно подтверждает любимый мною тезис о том, что человек полностью проживает всю свою будущую жизнь в период где-то с пяти до пятнадцати лет.

После этого уже ничего не происходит.

Ну, может, некоторый упадок.

5

«Первым из европейцев увидеть снежного человека посчастливилось греческому путешественнику Тамбоци,– смело писал я в романе «Горная тайна». – Тамбоци увидел сноумена в районе пика Кобру, на высоте примерно в пять тысяч метров. Грека сильно поразила огромная согнутая тень, нагнувшаяся над хрупкой веточкой рододендрона, а потом быстрота, с какой слинял в сторону ледяных развалов испуганный сноумен. Никогда больше, – писал я с несколько преувеличенной озабоченностью, – грек не встречал сноумена.»

Шерпы, сообщал я будущим читателям, смелый и выносливый народ.

Они живут в горах. Среди них нет ни одного, кто не имел бы пары сильных, мускулистых ног и мощной спины, привыкшей к переноске тяжестей. «Шерп Тарке, – писал я, – брел по гладкой, как зеркало, поверхности ледника Бирун. В одном месте – (очень похожем на заснеженный пустырь за ремонтирующимся рабочим клубом имени Ленина) – шерп наткнулся на большие следы босых ног.» Если бы нашего соседа машиниста Петрова прогнать босиком по снежному пустырю, несомненно, след остался бы не менее крупный. Понятно, шерп насторожился. «Его крепкие руки в любой момент готовы были сорвать с плеча тяжелое заряженное ружье, выхватить из-за пояса кривой тяжелый нож кукри или схватить тяжелую ледяную глыбу, множество которых валялось вокруг.»

Да и сам по себе шерп не был придурком. «Я, блин, гоблин, а ты, блин, кто, блин?» Увидев следы, он рванул подальше от опасного места, тем более, что «…бледное гималайское небо начинало уже темнеть, скрывая в клубящихся тающих облаках заснеженную вершину тяжелого Эвереста».

Но шерпу пошла непруха.

В узком ледяном ущелье он наткнулся на сноумена.

Скажу сразу, сноумен не был взят из головы, у него был реальный прототип в жизни. Я писал своего сноумена с некоего Паюзы – сопливого сволочонка годами двумя старше меня, с сапожным ножом за голенищем. Одежды на сноумене вообще не было (единственное отличие от Паюзы), зато морда в волосах, в синяках, зубов маловато.

И был он глух, как Бетховен.

Последняя находка меня неимоверно радовала, что-то такое я слышал по радио.

Понятно, что шерп в ужасе упал на колени. «Врожденное суеверие и страх костром вспыхнули в его гордом сердце.»

Фраза о врожденном суеверии казалась мне безупречной.

Снежные пики, курящиеся сухим снегом склоны, небесная голубизна, пропасти, разверзающиеся под ногами, – действительно сильная красивая вещь получалась. Вроде тех клеенчатых ковриков с лебедями и русалками в сатиновых лифчиках, которые продавались на местном рынке. Сноумены (галуб-яваны, тхлох-мунги, йети), писал я, были вовсе не глупы, просто опустились из-за недоедания. Снежные Гималаи могли предложить им только голубоватую траву, про которую тогда много писал известный астроном Г. А. Тихов, а спуститься вниз, в теплые, обитаемые долины, напасть на питательных горных коз снежные люди не догадывались. А договориться с редкими путешественниками, вроде того грека Тамбоци, мешала им глухота.

Да и не люди они были, наносил я сюжетный удар будущим читателям.

Межпланетный корабль марсиан потерпел катастрофу на леднике Бирун и в живых остались только два члена экипажа. Один, изнуренный недоеданием, сразу сдался высокогорному пограничному наряду некоей азиатской страны, входящей в агрессивный военный блок СЕАТО.

Понятно, хорошо бедолаге не стало.

Взяли сноумена на болевой прием и приволокли в комендатуру, где он не выдержал допроса с пристрастием и умер.

Зато второй попал в руки советских исследователей.

Теорему Пифагора, начертанную перед ним на снегу, изголодавшийся марсианин принял с таким же восхищением, как и добрый кусок свиного сала. А потом был торжественный прием в Кремле, отправка марсианина на родину, долгие пламенные речи, ну и все такое прочее.

Через много лет на литературном семинаре в Дубултах фантаст Александр Иванович Шалимов, человек деликатный и воспитанный, действительно подтвердил, что в тридцатые годы, когда во многих районах Памира еще хозяйничали басмачи, к советским пограничным заставам иногда спускались с ледников хмурые галуб-яваны. Случалось, что они попадали в руки непреклонных чекистов. Ответить на резкие, в упор поставленные вопросы – кем подослан? на кого работаешь, падла? признаешь ли диктатуру пролетариата? – галуб-яваны, даже при некоторой их инстинктивной расположенности к новым властям, ответить не могли, потому что были глухи, как Бетховен. Ну, их и ставили к стенке. А Александр Иванович (тогда геолог) никак не успевал вовремя поспеть к месту происшествия. «Но однажды… – волнуясь, возвысил голос Александр Иванович. – Однажды… Неподалеку от нашего лагеря… Непреклонные ч-ч-чекисты… Схватили самку… Самку… Самку… – волнуясь повторял он. – Самку…»

Пришлось уважительно подсказать:

– …басмача!

6

Мир был прекрасен.

Он был плоский, он был круглый.

По океану плавали шелушащиеся киты, на другой стороне шарика обитали антиподы. Постоянно хотелось есть, зато интересных книг хватало. Человек-невидимка упускал невидимую кошку, по Луне стреляли снарядом, начиненном людьми, по краю ойкумены бегало вонючее вымершее животное. А иногда и книжка такая прыгала с библиотечных полок.

Не без этого.

Популярный в те годы фантаст В. Немцов работал много и плодотворно.

Читая его книги, я невольно задумывался: зачем людям такая масса невыразительных слов, если существуют слова простые, сильные и выразительные?

Например, слово жопа.

Его вполне хватало для выражения самых сложных чувств, охватывающих человека в школьном коридоре или на катке, залитом на Четвертой улице.

Возвращаясь из школы, я с восхищением оглядывался на цепочку круглых белых облачков, остающихся за мною в неподвижном прокаленном сорокаградусным морозом воздухе. Ноги мерзли, хотелось жрать, как опустившемуся тхлох-мунгу, зато дома ожидала меня поразительная книжка Вильяма К. Грегори «Эволюция лица от рыбы до человека» (Биомедгиз, Москва, 1934). Она была написана так, будто В. Немцова на свете не существовало. С вклеенной под обложку таблицы смотрели на меня злобные глазки доисторической акулы, лукаво ухмылялся опоссум, похожий на провинциальную простушку, убереги ее Господь от писателей, близорукое лицо долгопята с острова Борнео тоже не блистало умом, зато привлекало придурковатостью. Наконец, нахмуренный шимпанзе, не самый близкий, но все же родственник тех несчастных красножопых гамадрилов, которых позже поставили к стенке грузинские боевики, ворвавшиеся в Сухумский заповедник.

Таблица, составленная Вильямом К. Грегори нарушила мои уже сложившиеся представления о жизни. До знакомства с монографией я считал, что в мире ничего особенного не происходит. Киты, поддерживающие плоскую землю, вечны. Глобус Кемеровской области в меру кругл. Настоящая книга бессмысленна.