Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова

– Мама, а правда, что папа изменил нам? – спросил Кирюша.

– Да, дети, изменил. Он изменник, – ответила Людмила.

– Сыночки, это не так, я сейчас всё объясню, – быстро заговорил Константинов.

– Папа, ты предатель, – сказал ему Ваня.

– Ты предал не только свою семью, но и меня, – произнесла Нина, – ты изменник и предатель.

Дети достали яблоки и начали кидать в него. Константинов стоял не уворачиваясь. Яблоки попадали ему в лицо, в голову. Было больно, но он стоял. Потом медленно повернулся и пошёл дальше. Внезапно перед ним возникли девочка и мальчик.

– Юлка, ты пледал нас, меня и Костю, – картавя произнесла девочка. Константинов узнал маленькую Леночку и Костю.

– Юрка, ты обманщик, – произнёс Костя.

– Пледатель, пледатель и ещё обманщик – выкрикнула Леночка.

«Предатель, предатель, предатель!» – разнеслось незатухающее эхо. Константинов закрыл уши руками и пошёл дальше. Брошенные яблоки попадали ему в спину и голову. А он уходил от людей всё дальше и дальше. Внезапно он увидел, что зелёный луг заканчивается и перед ним открывается пустота. Её край был ярко выделен. Изумрудно-зелёная трава обрывалась чем-то чёрным. Что это было? Или изменялся цвет луга или это был провал в неизвестность? Даже подойдя ближе, Константинов не мог этого понять. Но летящие в него яблоки заставили сделать последний шаг. Нога провалилась в пустоту, и через мгновение Константинов полетел в бездну.

От падения захватило дух и Константинов резко проснулся. Он лежал на своей кровати весь мокрый от липкого пота. Сердце учащенно билось. Он сел и попытался прийти в себя. Какой странный и страшный сон. Он увидел всех людей, которых предал в этой жизни. Всё его существование разделилось как бы на различные жизни. И вехой, разделом служили эти люди.

Его сыновья. Ваня и Кирюша. Очень сложно понять, предал ли он их? Да, он ушёл от жены, которую не любил и которая не любила его. Их ненормальная жизнь продолжалась очень долго и, наверное, продолжалась бы ещё, если бы не Нина. Нину он любил. А может, нет? Просто она оказалась палочкой-выручалочкой в сложной жизненной ситуации. Ему было хорошо с ней. Очень хорошо. Как никогда не было с его Людмилой. А любила ли она его? Наверное, нет. Он также оказался для неё отдушиной, куда она смогла выплеснуть своё нерастраченное женское тепло. Ей было необходимо о ком-то заботиться. На полигоне не хватало общения, не было новых лиц. А когда она вырвалась на просторы большого города, он стал ей не нужен. Так же, как и она ему. Расстались без сожаления. Так же без сожаления и даже с облегчением он расстался с Людмилой. Но его дети? Они были в чём виновны? За что он предал их? Просто они оказались мелкой разменной монетой в его конфликте с Людой. Уходя от неё, он не подумал, как будут жить его сыновья. Кто сможет, да и сможет ли, заменить им отца? А это уже предательство. Строить своё счастье за счёт несчастия других. Особенно если другие – это его собственные дети. Да и построил ли он счастье, оставшись один, тоже большой вопрос. Константинов вытащил из книги фотографию своих детей, положил на табуретку и встал перед ней на колени. Он молил их о прощении. Хотя точно понимал, что прощения быть не может. Слезы лились по его лицу, он их не вытирал, а только повторял, как заклинание: «Прости меня, Ванечка, прости меня, Кирюша». В камере было почти темно. Простояв на коленях достаточно долго, он поднялся, спрятал фотографию в книгу, подошёл к умывальнику, умылся и снова лёг на кровать. Этим предательством закончилась семейная жизнь Константинова.

Другая жизнь, школьная, закончилась предательством своего лучшего и единственного друга Лёньки. И снова он не хотел верить, что совершил предательство. Просто так сложились обстоятельства. Ведь Лёнька мог погибнуть, и не уйдя в армию. Но получилось так, что Константинов был виноват в том, что ему пришлось пойти служить. Он со своим отцом решили, что лучше армия, чем тюрьма. Они решили за Лёньку. «Но почему, почему я не чувствую своей вины за то, что мы пошли в тот магазин? – в который раз спрашивал себя он. – Вот где была первопричина случившегося». Он его предал тем, что предложил пойти с собой. Во сне Лёнька пообещал приходить к Константинову постоянно. «Пусть приходит, пусть не даст покоя моей совести или что там останется после смерти. Его душе. Я заслужил это. Прости меня, мой школьный друг. Прости, хотя нет мне прощения за предательство».

Вспомнился добрый и мудрый Леонид Парфёнович. Ведь это он сделал из Константинова учёного. Он доверил ему заниматься разработкой системы. Только благодаря Леониду Парфёновичу Константинов стал тем, кем стал. Ведущим специалистом, с мнением которого считался Главный. А теперь Леонид Парфёнович бросил в него яблоком и назвал предателем. «Но не предавал я Вас, мой учитель. Я просто хотел отомстить этому выскочке, Анатолию Васильевичу, – Константинов встал и начал ходить по камере, – но получилось так, что я предал дело, которому Вы служили многие годы, которому я служил всю свою жизнь». Константинов зажал голову руками и завыл, как собака. В этот вой он вложил всю ненависть к себе. За то, что предал своих мальчиков, за то, что предал очень хорошего человека, который бросил в него яблоко. Ваня и Кирюша тоже бросили в него яблоки. Яблоки бросали и Лёнька с Наташей. Почему яблоки?

И тут перед ним предстала картина, как он, Юрочка Константинов, сидит на стульчике в раздевалке детского садика и торопливо ест яблоко. Оно было прекрасно. Всё золотисто-жёлтое, только один бочок был ярко-красный. Константинов вспомнил его сладковато-кислый вкус. Было ощущение, что он только что откусил от него кусочек. И он понял, что вот он, Рубикон, который отделял его от предательства. Это яблоко. Съел его, затаившись как вор. Потом он стал предавать своих друзей, своих детей, своих женщин. Свою Родину. Не будь того ЯБЛОКА, всё могло бы пойти иначе. Его бы не перевели в другой садик, они бы не переехали в другой город, у него не было бы друга Лёньки, он не поступил бы в Бауманку, не женился на Люде, не было бы сыновей, не было бы работы в институте. Но, к сожалению, история не имеет сослагательного наклонения. Что было, то было. За все свои предательства всю свою жизнь он старался оправдывать себя. За всё, кроме съеденного яблока. Этому не было и не могло быть никакого оправдания. Было ЯБЛОКО, и была та жизнь, которую он прожил. И которая скоро, очень скоро закончится. Хорошо, что его расстреляют. Как бы он жил дальше, если бы его помиловали? Постоянно с грузом своей памяти о людях, которых он предал? Забыть этого не удалось бы никогда. Все прожитые им жизни заканчивались предательством. Последняя, четвёртая жизнь, или какая там по счёту, закончится его смертью.

Каким-то чувством он ощущал, что конец близок. Не зря ему приснился такой страшный сон. Говорят, что перед смертью человек вспоминает всю прошедшую жизнь. Вот и он вспомнил. У всех попросил прощения.

После завтрака Константинов сидел на кровати и ждал. Было такое ощущение, что ему нужно куда-то уезжать и он ждёт машину, которая задерживается. Все вещи собраны, он готов, но машины всё нет и нет. Лежать не мог, читать не мог. Что-то витало в воздухе. Наверное, ощущение приближающегося конца. Смерти он не боялся. Он был готов к ней. Она была избавлением от всех его мыслей о людях, которых он предал. Единственное, чего он боялся, была боль. Он боялся, что будет очень больно, когда пуля вонзится ему в голову. Но он надеялся, что ЭТО произойдёт очень быстро. Как укол, которого боятся все. Константинов встал, оглядел свою камеру. Несмотря на всю невзрачность, он к ней привык. Сколько времени он в ней провёл? Вспомнить не мог. Время в камере остановилось. Может, месяц, может, полгода, а может, и целый год. Календаря он не вёл. Какое время года сейчас, он не знал. Константинов очень ослаб. Прогулка на улице была всего одна. Кормили очень плохо. Двигался мало, спортом не занимался. В основном лежал на кровати. Внезапно загрохотал открываемый замок. Константинов весь напрягся, выступил пот на спине. Руки мелко задрожали – он понял, пришли за ним. В камеру вошёл конвоир с наручниками в руках, вместе с ним солдат в белом халате. Константинов прокричал: «Константинов, статья шестьдесят четвёртая, высшая мера», – и протянул руки конвоиру. Тот застегнул на них наручники. Подошёл другой солдат и задрав ему рукав до плеча, сделал укол в предплечье. «Это зачем?» – спросил Константинов. Ему не ответили. «Следовать за мной», – проговорил конвоир и вышел из камеры. У двери в коридоре стоял ещё один конвоир, он пошёл сзади. Они прошли по коридору и начали спускаться по лестнице вниз. У Константинова закружилась голова и ноги стали ватными. «Это, наверное, от укола», – подумал он. Затем пошли по длинному коридору, где не было ни одной двери. Константинов плохо соображал, его начало качать из стороны в сторону, и конвоир взял его под руку, чтобы он не упал. Наконец они дошли до единственной двери в этом коридоре. Конвоир открыл её и впустил Константинова. Комната была не большой. Впереди стоял длинный стол, за которым сидело несколько человек. На табуретках сбоку сидело двое солдат. Лиц Константинов разглядеть не мог, всё плыло перед глазами. Его посадили на табурет перед столом и сняли наручники. Константинов сделал усилие над собой, напрягся и наконец смог разглядеть сидящих за столом. Полковник, начальник лагеря. Его он видел ещё тогда, когда Константинова высадили из вагона. Рядом сидел старший лейтенант с усами, Антон, правда, теперь он был с капитанскими погонами. Несколько поодаль сидел ещё один подполковник, а рядом с ним поп. С боковой стороны стола сидел доктор. Он был в военной форме и белом халате, погон видно не было. Поп был в рясе и на груди висел большой крест. Константинов поглядел в сторону, где на табуретках сидели двое солдат. Они были, скорее всего, сверхсрочниками, так как оба были не молоды. Поднялся начальник лагеря и повернулся к подполковнику.

– Заключённый доставлен, – и сел на место.

– Назовите ваше имя и фамилию, – обратился к нему подполковник.

– Константинов Юрий Иванович, – спокойно ответил Константинов. Он уже понял, что сейчас его расстреляют и почему-то совершенно упокоился.

– Ваша дата рождения? – вновь спросил подполковник.

Константинов ответил.

– Имя Ваше жены?

– Я не женат.

Подполковник посмотрел в бумаги, лежащие перед ним.

– Имя Вашей бывшей жены?

– Людмила.

Подполковник вновь посмотрел в бумагу.

– Где Вас задержали?

Константинов ответил.

Подполковник что-то записал и передал лист попу, тот тоже поставил свою подпись. Затем капитану и полковнику. Когда все подписались, спрятал лист в папку. Затем вновь поднялся начальник лагеря.

– Согласно решению суда, – он назвал номер и дату, – Вы, гражданин Константинов Юрий Иванович, приговорены к высшей мере наказания. К расстрелу. Приговор будет приведён в исполнение сегодня. Вам понятно, за что Вам вынесен такой приговор?

– Да, – спокойно ответил Константинов. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Из-за стола поднялся поп и подошёл к нему.

– Я протодиакон церкви Святой Параскевы, отец Николай. Сын мой, Вы крещённый? – тихим неспешным голосом заговорил поп.

– Да, батюшка, крещённый. Но в церковь не хожу и в Бога не верю.

– Бог, сын мой, существует в независимости от того, верите Вы в него или нет. Бог есть в душе каждого человека. Даже если Вы отрицаете его.

– Батюшка, не тратьте на меня времени, уже поздно приобщать меня к религии, – перебил его Константинов.

– Сын мой, Вы стоите на пороге Великого таинства перехода в мир иной. Вы должны раскаяться в совершённом грехе и тогда Бог отпустит Ваше прегрешение.

– Батюшка, я уже давно раскаялся. Я просил прощения у всех людей, которых предал.

– Бог милостив, и Вы будете прощены, если Ваше раскаяние было искреннем. Желаете ли Вы совершить Таинство Покаяния? Соборование?

– Извините меня, не желаю.

Встал капитан с усами.

– Я заместитель начальника лагеря по воспитательной работе. Есть ли у Вас какие-либо претензии к руководству лагеря? Может быть, последнее желание. Мы сможем его выполнить, конечно, в пределах допустимого. Может, закурить, выпить?

– Спасибо, не курю. И претензий не имею. А вот выпить можно.

Капитан вышел из-за стола, подошёл к стоящей в углу тумбочке и достал оттуда графин и стакан. Налил полстакана и кивнул на него Константинову. Сам отошёл снова к столу. Константинов подошёл, взял стакан в руку, выдохнул и выпил маленькими глотками. Капитан подошёл и вытащил из тумбочки большое яблоко, разрезал его ножом не четыре части. «Закусывайте», – сказал он. Константинов посмотрел на яблоко. Всё золотисто-жёлтое, только один бочок был ярко-красный. Он вздрогнул: «Вот оно, это яблоко, которое привело меня в такому концу». Его затрясло и он закричал: «Уберите яблоко, я не хочу, не хочу, не хочу!» Махнул рукой, яблоко полетело на пол. Конвоир, стоящий сзади схватил Константинова за руку и хотел её завернуть за спину, но его остановил окрик капитана: «Отставить!» Конвоир отпустил руку и отошёл от него. Капитан налил ещё стакан. Константинов схватил его и, стуча о края зубами, выпил. Отдышался. Успокоился. Поставил стакан на тумбочку и снова сел на табурет. «Ну что ж, все формальности соблюдены», – сказал подполковник и кивнул сидящим на табуретках сверхсрочникам.

Они подошли к Константинову и под руки вывели его из комнаты. Константинов оглянулся. Все стояли, поп шептал молитву. «Идите вперёд», – подтолкнул его один из солдат. Константинов пошёл по длинному коридору. На потолке висела одна-единственная лампочка. Конец коридора вообще не был освещён. Константинов, покачиваясь, медленно шёл. Внезапно он услышал щелчок предохранителя. Весь напрягся, пальцы собрались в кулаки и крепко сжались, до боли в ладонях. Вдруг по полу покатились яблоки. Золотисто-жёлтые, с ярко-красными бочками. Они катились нескончаемым потоком. Константинов боялся наступить на них и остановился. Яркая вспышка ослепила его. Звука выстрела он уже не услышал и, не почувствовав боли, рухнул на пол лицом вниз. Под ним стала образовываться лужа крови. Солдаты подошли к нему. Один из них ткнул носком сапога в его ещё подрагивающую ногу. Другой наклонился, присел на корточки и, задрав штанину, взял его ногу в свою руку.

– Это ты чего? – спросил солдат дрожащим голосом.

– Чтобы ночами не приходил. Подержись за ногу.

– Ещё чего. Ты стрелял, ты и держись.