Оценить:
 Рейтинг: 0

Жили два друга

<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 14 >>
На страницу:
3 из 14
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Ишь ты, за словом в карман не полезешь. – И рассмеялся. А глаза строго и ощупывающе смотрели в лицо Николке. «Небось на допросах он так и на арестованных смотрел, чтобы правду выпытать. Вишь, как сразу лицо изменилось», – подумал Николка и не отвел взгляда. Долину понравилась эта минутная борьба.

– В тебе что-то есть от деда, Варвариного отца.

– А вы его разве знали?

– Знал, – как-то неохотно признался Долин. – Щеку мою видишь? Это он меня, окровавленного, из-под коня тогда вытащил, в лазарет под пулями доставил. А я ему и спасибо сказать не успел. Его в тот же день… на Сиваше снарядом. Хороший у тебя был дед. – Долин помолчал и так же неожиданно спросил: – А почему ты, собственно говоря, идешь в летчики?

– Хочу Чкаловым стать, – стрельнул в него зелеными глазами Николка.

– Чкаловым? – усмехнулся Долин и нахмурился. – Чкалов у нас один, понимаешь? Это великий летчик. Если ты идешь в авиацию, чтобы обязательно стать Чкаловым, лучше сразу забери заявление обратно. Не каждому суждено Чкаловым стать, и не для того мы проводим этот набор. Другое наступило время, и главное сейчас – не в перелетах дальних и не в рекордах.

– А в чем же? – озадаченно спросил Николка.

– В том, что фашисты готовятся к войне. И она разразится, эта проклятая война. Не таков Гитлер, чтобы отказаться от своих планов. А если война случится, один Чкалов с врагами, разумеется, не справится. Нам нужны тысячи воздушных солдат, и чтобы каждый из них учился мужеству и отваге у Чкалова. И чтобы каждый шел на полеты, как на работу. Нелегкую, но нужную для человечества. Шел, как твоя, скажем, мать, Николка, выходит на сев или на покос. А теперь дуй домой. Вызов, если примем решение, получишь.

И случилось так, что он действительно получил вскоре повестку, где предлагалось ему явиться в райвоенкомат еще на одну комиссию – самую главную. Что же касается Петьки, то и ему был прислан зеленый конвертик, только с уведомлением, что медицинская комиссия по состоянию его здоровья не имеет возможности рекомендовать его в летное училище. После этого Петька несколько дней не показывался на глаза ребятам, а мать Николкина, узнав о решении сына, не находила себе места: то ревела в три ручья, то грозилась его побить, а потом снова начинала реветь. И так продолжалось, пока дядя Тихон не урезонил Варвару:

– Аль ты всю жизнь под подолом держать его собралась? Смотри, богатырь какой вымахал. Разве такого удержишь! Пусть вылетает из родимого гнезда. Гляди, еще комбригом каким авиационным станет, по струнке будем при ем ходить…

И уставшая от горя Варвара обессиленно согласилась.

Да, подходящие были бы кадры, если б заснять все это на пленку и показывать в разных городах и селах. А если прибавить еще рассказ и про летную школу, про его первых инструкторов и товарищей, про то, как обучали они его летать на тяжелом бомбардировщике СБ (он по старинке именовался скоростным). Потом по учебным эскадрильям пронеслась весть – СБ снимается с вооружения, как устаревший тип боевого самолета, и курсанты будут переучиваться на штурмовик Ил-2.

– Что такое Ил-2? – тихо спросил тогда Николай Демин у своего соседа. Тот округлил глаза и таким же шепотом пояснил:

– Да это же «черная смерть». «Летающий танк». Понимаешь?

Им прибавили год обучения. А уже гремела война, и на полях Подмосковья генерал Панфилов совершил свой исторический подвиг – прикрыл самый трудный участок нашей обороны под Москвой, а комсомолец Талалихин погиб в ночном бою над столицей. Уже лилась кровь, а они еще только начинали летать на новых самолетах. Взлет, круг над аэродромом и посадка. Взлет, пилотаж в зоне и посадка.

Лежа под нагревшейся плоскостью штурмовика, Демин вспомнил, как он рвался из училища на фронт. Но завершить программу обучения удалось лишь в начале сорок третьего. Это уже была весна нашего наступления; фашистская Германия только-только успела оплакать армию Паулюса, разбитую под Сталинградом, были уже освобождены Ржев, Вязьма, Гжатск. Выбили немцев и из родной его Касьяновки, находившейся на стыке Вяземщины и Смоленщины. Демин, давно не имевший известий от своих, наконец получил от матери письмо. Сердце его заледенело, когда он прочитал его. Где-то поблизости гремела артиллерийская канонада; уже второй день шло сражение на Курской дуге, уставшие за день летчики спали в землянках, а Демин, дежуривший на командном пункте, все повторял и повторял про себя корявые материнские строки, и перед ним вставали картины одна другой страшнее. Злые слезы текли по его лицу. Маленькая сестренка Верка! Он рос с ней вместе и по обязанности старшего брата стирал ее платьица и чулки, пришивал оторванные пуговицы и провожал в школу. Даже щи хлебали они из одной миски. Давно ли это было! А потом – война, бомбежки и железные фашистские танки с крестами, ворвавшиеся в Касьяновку на утренней заре октябрьского дня. Возле их дома, изрыгая пороховую копоть, остановился танк с вмятиной на броне, поднялась крышка, из люка высунулся белобрысый немец и закричал:

– О! Русише матка! Красный армия капут! Немецкие танки будут шпацирен по Красной площадь! Матка, давай млеко и яйки!

Верка перекинула за плечи тонкие косички и, показав фашисту дулю, сердито отрезала:

– Вот тебе млеко и яйки!

Немец ничего не понял. Он спрыгнул на землю, утвердил на белобрысой голове пилотку и, сделав точно такую же дулю, весело спросил:

– Вас ист дас? Что это есть?

– Дорога на Москву, – зло пояснила Верка.

Как-то вьюжливой зимней ночью избу Варвары Деминой навестил Павел Артамонович Долин, он о чем-то долго шептался с Веркой. На рассвете оба покинули Касьяновку.

– Ты не плачь, мамочка, – тихо сказала Верка, – я иначе не могу. Все-таки я комсомолка и внучка твоего отца. Мы уходим в подполье. Если кто-нибудь к тебе постучится из наших, приюти и обогрей. Запомни пароль: «Не за горами весна».

Незадолго до наступления наших войск Вера получила задание разведать местонахождение фашистского штаба, но гитлеровцы схватили ее и после жестоких пыток бросили в камеру. В тот же день провокаторы выдали и Долина. Их вешали вместе на площади маленького городка. Начиналась весна, кричали грачи, с крыш звучно падала капель.

– Ты только не заплачь, – шептал, оглядываясь на конвоиров, Долин, когда их вели на казнь. Сжимая исцарапанные кулачки, распухшая от побоев Вера отчаянно шептала в ответ:

– Я им заплачу, Павел Артамонович… я им заплачу!

И когда на Веру набросили веревочную петлю, она успела крикнуть, собрав последние силы:

– Слушайте меня, советские люди! Не верьте фашистской сволочи! Никогда им не взять нашей Москвы! Отомстите за нас!

…Сухими, без единой слезинки глазами всматривался Демин в последние строки материнского горького письма, и возникало перед ним поблекшее, в скорбных морщинах, худое старческое лицо. «И еще об одном хочу сказать тебе, сынок, – писала мать. – Не сплю я теперь ночами, потому нет мне больше покоя. Все про Веру думаю. Знаю, ты теперь летаешь в бой и часто смотришь смерти в лицо. Но я не стану призывать тебя к осторожности. Слез у меня больше нет, а сердце оборвалось в ту минуту, когда увидела на снимке Верочку нашу на виселице. Меня нарочно вызвал немецкий комендант и показал этот снимок. Протянул фотографию и, ухмыляясь, сказал: „Матка, вот твоя дочь. Возьми на память“. Если бы ты видел, Николка, его лицо! Поэтому я не призываю больше тебя к осторожности. Одного требую как твоя мать – ты их побольше убивай за Веру, за таких людей, как Павел Артамонович. Убивай пулеметами, пушками, бомбами. Хоть винтами своей машины руби…»

– Винтами своей машины, – тихо повторил Демин, сидя возле молчавших ночных телефонов.

Он не сомкнул до рассвета глаз, как и подобало на дежурстве, а утром пошел к своему комэска Степану Прохорову проситься на боевой вылет.

– Ты что, с ума спятил? – добродушно осведомился тот. – Ночь без сна – и в полет! Иди отдыхай.

Но шли бои, жестокие, ответственные, пехота требовала настойчиво: Илов, Илов, Илов. Пришлось Прохорову свое решение изменить. В конце дня, перед самыми сумерками, он получил приказание выслать на штурмовку железнодорожного узла четыре пары «ильюшиных». В четвертой не хватало ведомого, и когда командиру этой пары, вспыльчивому, отчаянному в бою грузину Чичико Белашвили, Прохоров сказал, что в резерве у него остался один только сменившийся после ночного дежурства старшина Николай Демин, тот беззаботно воскликнул:

– Скажи пожалуйста, какая проблема. Он ведь ночью не чачу пил, а по штабу дежурил. Значит, голова у него ясная. Пусть просвежится парень после отдыха. Ничего не имею против.

И Николай пошел в свой одиннадцатый боевой вылет. К тому времени он уже научился с небольшой высоты читать землю, как карту. Неровные лесные массивы и полусожженные улочки фронтовых деревень, узкие изломы дорог и степные балки – все привлекало его внимание. Над линией фронта – вспышки от артиллерийской перестрелки, у подножия одной высоты чернели остовы сгоревших танков.

На пути к станции фашисты встретили их завесой заградительного огня, но Прохоров умело этот огонь обошел, и четверка, ныряя в разрывах, точно вышла на цель. Два эшелона разгружались на железнодорожных путях; вслед за своим ведущим Чичико Белашвили Демин сбросил бомбы и обстрелял вагоны из пушек и пулеметов. Отчетливо увидел, как четыре вагона сразу же загорелись.

Прохоров повел четверку назад. Демин шел в строю самым последним. Нет, его не радовал вылет и пожары, оставленные после их атаки на земле. Разве так надо было отомстить за Веру?! Он беспокойно осматривал небо и землю. До линии фронта уже оставалось совсем мало, когда в левую форточку кабины Николай увидел широкое магистральное шоссе, ровное и прямое как стрела. На несколько километров растянулась на нем вражеская колонна. Это шли резервы к передовой. Шоссе было забито огромными четырехосными немецкими грузовиками, рядами солдат, двигавшихся размеренным шагом по серой асфальтовой полосе к линии фронта. Строки материнского письма всплыли перед его глазами.

– Мама, ты напутствовала меня лучше любого командира, – прошептал он спекшимися губами, – у нас еще никто так не атаковал. Я буду первым!

Ему представилась сестра Верка, застывшая на виселице, с распухшим лицом, на груди фанерный лист с намалеванной надписью: «Рус партизан» – и он, уже не в силах унять буйной ярости, сделал то, на что не имел в боевом полете права. Без команды старшего бросил машину в отвесное пике. В расчерченной на лобовом стекле сетке прицела увидел быстро надвигающееся шоссе, забитое врагами, и ненависть охватила его. Он разом сбросил две бомбы и дал длинную очередь из пулеметов и пушек. Огненные трассы разорвали пыльный нагретый воздух. Две машины запылали на шоссе, третья, четырехосная, перевернулась и, раскалываясь, полетела под откос. Демин жал на гашетки. Но вот грохот пулеметов и пушек перестал сотрясать корпус штурмовика, и Демин понял – боеприпасы кончились. А лавина фашистских солдат продолжала двигаться к фронту. Гибель трех автомашин не в состоянии была нарушить ритма этого движения. И тогда Демин, сделав вид, что уходит от цели, скользнул за потемневший перед закатом край леса, минуту летел курсом на запад и оттуда зашел в тыл медленно движущейся колонне.

– Сейчас вы получите, гады! Смотри, мама, сколько их поляжет за Верку! – подбадривал он себя.

Бреющим полетом называется в авиации полет на высоте от двадцати пяти до пяти метров. Когда штурмовик Демина навис над фашистской колонной, стрелка высотомера стояла почти на ноле. Он настигал колонну на скорости, от которой нельзя уже было спастись ни конному, ни пешему. Строй оцепеневших от ужаса людей наплыл на нос Ила. Демин почувствовал мелкие толчки. «Вот это то, что надо!» – сверкнула мгновенная мысль. Винтом своего «ильюшина» рубил он фашистов, неся врагам страшную, невиданную доселе смерть. Всего несколько секунд продолжалась эта атака, во все стороны прыгали солдаты в грязно-зеленых мундирах, с ужасом застывали на шоссе, поднимая вверх руки.

– Слушай, что тебе говорю! – кричал в эту минуту откуда-то с большой, как показалось Демину, высоты Чичико Белашвили. – Назад, упрямый ишак!

Но Демин, успевший пробрить вражескую колонну от хвоста до головы, и без того резким боевым разворотом ушел на солнце, чтобы тем, кто на земле, труднее было в него целиться. Но ни одного выстрела по уходящему штурмовику не раздалось с земли, до того внезапной была эта невиданная атака.

Всего на пять минут опоздала с посадкой последняя пара. Освободившись от привязных ремней, Чичико Белашвили, ни на кого не глядя, помчался на стоянку деминского Ила, яростно размахивая руками и вполголоса бубня:

– Слушай, упрямый ишак! Ты как посмел атаковать колонну без моей команды? Ты отдаешь себе отчет в том, что ты наделал?

Он готов был грозно обрушиться на младшего летчика, но, добежав до стоянки, замер как вкопанный. Механик Заморин и моторист Рамазанов, окающий казанский татарин, тяжелыми мокрыми тряпками смывали с радиатора кровь. Сам же старшина Демин сидел на пустом патронном ящике. У его ног валялся коричневый, видавший виды шлемофон. Закрыв лицо ладонями, Демин, никого не стесняясь, плакал. Плакал горько и откровенно, как плачут мужчины, когда не могут не плакать. Слезы текли по грязному от пота и пыли лицу, и разъяренный Чичико Белашвили обескураженно остановился.

– Ва! Слушай! – сказал он, облизывая языком сухие, жаркие губы. – Тебе что? Гитлеровцев жалко стало? Бил, бил, винтами бил, а теперь жалеешь?

– Не гитлеровцев, – перестав рыдать, глухо ответил Демин.

– Тогда кого же?
<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 14 >>
На страницу:
3 из 14

Другие аудиокниги автора Геннадий Александрович Семенихин