Русский Моцартеум

– Как ни странно, мой молодой друг, но именно великая поэзия Пушкина привела меня к гениальной музыке Моцарта. Возможно, когда-нибудь я расскажу вам об этом, – Вера Иосифовна с тревогой выглянула в окно и добавила: – Его музыка завлекла меня и сюда, в Германию, в страну, откуда вышли праотцы Моцарта. А тут революция семнадцатого, железный занавес. И я окончательно поняла, что буду жить тут, поскольку обратного пути в Россию нет… Кстати сказать, мой друг, размышляли ли вы о том, что все страхи, страсти и наваждения – понятия с противоположным смыслом. Они либо приведут вас к истине, тогда нужно будет отречься от всего на свете. Или, наоборот, могут запутать вас буквально в трёх соснах. Потом, знаете ли, Гитлером и Сталиным тоже управляли страсти. Другое дело, что оба они были игрушками в руках мировых сил. Хотя, есть вещи, природа которых из века в век будет оставаться строго охраняемой тайной. Тщеславные, завистливые и с чрезмерной гордыней жаждут власти, благородные и невинные душой молятся о том, чтобы обрели тишину и покой сами, а также своим родным и близким…

Зелёные блестящие глаза Веры Иосифовны будто впились в моё лицо. Я уже перестал понимать, что ей нужно от меня, к чему эти страстные речи.

Но баронесса Лурье, не переводя дух, продолжала свою пламенную речь:

– … На свете немало людей, отмеченных судьбою, но осознавших слишком поздно, что их удел – растительная жизнь; но поворачиваться лицом к тьме им ни в коем случае нельзя. Это будет гибель. – Она перевела дух и добавила: – Я слишком поздно поняла свою миссию, своё предназначение. Теперь я знаю, в чём мой главный просчёт. Я мечтала выкрасить окружающий мир невинной ослепительно-белой краской. Все же чёрное и серое я либо вовсе не замечала, либо, в лучшем случае, считала второстепенным или декоративным. Это было моё фиаско. Недавно я осознала свою ошибку, да что толку? Моё время истекло, стрелки показывают без пяти минут двенадцать…

Вера Лурье говорила слишком туманно, вуалируя фразы, пересыпая речи подтекстом, который мне не хотелось ни понимать, ни расшифровывать. Я был всецело на стороне этой старой изумительной графини, искренне сочувствовал ей, сожалея о том, что у неё всё так нескладно сложилось.

Я поднялся со стула и, вопреки этикету, подал Вере Лурье руку.

– Простите, Вера Иосифовна, но я действительно не могу взять в толк, что вы имеете ввиду. Мне пора идти. Пока я нахожусь в Германии, я смогу быть вам ещё полезен. Созвонимся, наконец? Правда, я скоро улетаю в Россию…

Ноги мои стали свинцово-тяжёлыми и с трудом повиновались мне. Я покосился на свёрток, который вручили мне, – я сейчас держал его в левой руке. И осторожно положил презент на край софы. Моё желание отделаться от всей этой «чертовщины» было так велико, что я даже не поинтересовался содержанием пакета.

Вера Иосифовна отчаянно вцепилась в мою руку так, словно собиралась держаться за неё до последнего вздоха.

– Нет-нет, вы должны это забрать с собой! – баронесса сделала ударение на слове «должны», её глаза блестели. – У меня вышел лимит времени, я не могу держать это у себя! Уже был звонок, предзнаменование!.. Уже случилась непоправимое. И не единожды… как тогда, с доктором Клоссетом… Грядёт другая беда, а ведь ставка выше, чем жизнь!.. А время уходит… Только вы и никто иной. Поторопитесь же, друг мой!

Она умолкла, пристально всматриваясь в мои глаза, потом сказала, как ошпарила кипятком:

– Мне только-что сообщили, а вернее – предупредили – нужно ждать самого худшего. Моим делом – документами, книгами, артефактами занялся сам гроссмейстер Великой масонской ложи Германии. Опять появились эти посланцы в «серых» одеждах. Когда-то они преследовали Моцарта, а потом пришла очередь других, пока, наконец, они не добрались до нашего времени, до меня. И обставили красными флажками и мою терра виту – территорию жизни. И потому, мой друг, главное – не паниковать, быть мужественным и идти вперед с открытым забралом.

Я почувствовал противную слабость, дрожь в коленках.

– Кстати, вот характерный случай, происшедший с моим другом, а точнее- единомышленником. Занимаясь жизнеописанием Моцарта, ежегодно приезжал один русский ученый, москвич. И работал с этими документами, Он в своей деятельности переступил все мыслимые и немыслимые запреты и опасные каноны, о которых был прекрасно информирован. Он регулярно печатал в статьях, журналах и книгах результаты своей изыскательской деятельности. И словно бы заработала многофункциональная машина… Он жил на Цветном бульваре, в Москве… Появились, как водится, «люди в сером» и обставили всё строго по ритуалу. Мне потом всё доподлинно рассказали…Над софой, где лежало его тело, была приколота графическая вкладка, – начала она свой рассказ. – Если бы ты пригляделся, то на этом рисунке увидел высокую колонну Гермеса-Меркурия, которую украшали 8 символов Меркурия (среди них – голова барана с лирой, жезл-змея, ибис); под ней – мертвец, это архитектор храма Соломона Адонирам. И, скорее всего, там были жуткие сцены жертвоприношений – вверху на фризе, которые можно рассмотреть только через лупу. А перед входом в кабинет, к дверному проёму был приколот листок, где в двойном квадрате, а это знак комнаты мертвых, был изображен классический знак сулемы – символ S. Это ангел смерти от Меркурия или своеобразный «ордер на убийство».

– Неслыханно! – только и сказал я и спросил: – Итак, тела их жертв лежали в позе символа S (сулемы) или ртути?

– Да, – кивнула Вера Иосифовна. – Наконец, сумма цифр его полных лет жизни – 35 – опять-таки чистая восьмерка. Если числам 1 и 2 в алхимии нет соответствия, то число 8 было посвящено ртути, то есть яду, который давался Моцарту с едой и питьем… Он переступил опасную черту, за которой – смерть…

Я попросил Веру Лурье показать мне эти уникальные бумаги и документы, которыми пользовался её русский друг из Москвы. В его руки попали документы, в которых он с удивлением обнаружил, что в них содержится информация об исповеди Сальери (из церковных архивов Вены). Я поинтересовался, откуда у Веры Лурье эти манускрипты и артефакты. Вера Лурье рассказала мне свою завораживающую историю любви с казачьим офицером Александром Ивойловым, успевшего передать ей эти «моцартовские» бумаги – целое досье и артефакты перед тем, как тот в числе казачьего стана генерала Доманова, был выдан англичанами Советскому командованию. Вера Лурье сказала, что эти документы ценные и, беспокоясь за свою жизнь, попросила меня забрать с собой как эти бумаги, так и недописанную её работу «Жизнеописание Амадея Вольфганга Моцарта».

– Возьмите это все с собой в Россию. Предлагаю вам участие в своеобразном проекте «Русский Моцартеум». Прочитайте, изучите, сделайте выводы. Для начала и этого достаточно. Затем жду вас у себя. Непременно возвращайтесь, мой дорогой, – вздохнула Вера Лурье. – И поторопитесь. А то будет слишком поздно… Одно только скажу: это был подарок от казачьего офицера Кубанского казачьего войска Александра Ивойлова – человека, чья отвага заворожила меня. Помочь ему я ничем не могла, сумела лишь страстно полюбить до конца дней своих… И будьте мужественным, нападайте первым – они этого боятся, как хищники, чувствующие в жертве некую «эманацию страха» или «запах» слабости.

Я ощущал себя как тот солёный заяц из притчи, которого гоняли по лесам и долам, пока, наконец, тот не угодил в западню. Так, кажется, и я.

Выдавив жалкую улыбку, я забрал свёрток и сунул его в чёрный полиэтиленовый мешок.

Поблагодарил Веру Иосифовну за чай, щедрое русское гостеприимство и задушевную беседу, клятвенно пообещал, что вскоре позвоню или пришлю письмо. В момент ухода вышла и прислуга Надежда.

– Запомните, Вальдек, если что случится со мной, то Наденька, Надежда Науменко, всё вам расскажет и покажет. Она тоже русская, вернее – из кубанских казачек. Во время краха Третьего Рейха её прадед войсковой атаман генерал Вячеслав Григорьевич Науменко принимал участие в спасении ценных регалий и атрибутов – исторического достояния кубанского казачества. Вы, наверное, знаете про тот библейский Апокалипсис, который устроили английские ВВС (инициатива тогдашнего премьер-министра Уистона Черчиля) в сугубо мирном городе под кодовым названием «Удар грома», когда от авиабомб в феврале 1945 года заживо сгорели, погибли в развалинах домов или сварилась в кипятке фонтанов половина населения Дрездена? В тот знаковый час её прадед с адъютантом направлялся к коменданту Дрездена за разрешением на выезд, но они попали под бомбёжку и едва не погибли. Тогда Казачий штаб сумел вывезти 24 ящика на грузовике с имуществом и регалиями, и бесценный груз доставили в небольшой австрийский городок Ройте. Вот тогда я и повстречалась с бабушкой Наденьки – она была такой же барышней…

Вера Лурье замолчала и внимательно посмотрела на меня. По всему было видно, что она довольна моим визитом. На лице хозяйки сияла благодарность и даже умиление; она вся светилась и была неподражаемо красива, а почему – я не мог никак постичь.

Я откланялся и перецеловался с Верой Лурье и Наденькой Науменко. Удивительно, но мне было так хорошо, как никогда.

Распрощавшись с Верой Иосифовной, я вышел на улицу и направился к своему «Опелю», который оставил в двухстах метрах. Возвращался в задумчивости, равнодушно смотрел в окно и размышлял…

Знаковый получился день! Меня по собственной милости затащило в дьявольскую воронку, откуда, как оказалось позже, не было обратного пути. Попавшему в такой переплёт, мечтать о выходе из игры не приходилось. Только вперёд! Иного не дано…

XVI. Феномен по Шелленбергу

«Я не понимаю тех людей, которые вступают в ложи, партии, союзы и другие общественно-политические альянсы, чтобы в них достаточно энергично раствориться и разом потерять свою индивидуальность, неповторимость»

    Владимир Набоков, русский писатель

До обнаружения полицией тел политпары под Бонном оставалось меньше недели… В конторе забеспокоились о моей персоне.

– Тебя к телефону! – озадачила меня сестрица. – Просто интересно, как это они о тебе вспомнили?

– Кто? – спрашиваю я, разыгрывая, будто ошарашен этой новостью еще больше, нежели она.

– Не знаю, позвали меня, а там какой-то очень вежливый голос, удостоверившись, что я – это я, попросил тебя позвать к телефону.

Спускаюсь на первый этаж, беру трубку:

– Да, я слушаю.

– Влад, шеф вне себя! – услышал я в трубке. – Куда ты пропал? Позвони ему немедленно!..

– Хорошо.

Я выбрался на улицу и, отыскав телефон-автомат, набрал знакомый номер.

– Влад, в чем дело, почему не выходите на связь? – укоризненно проговорил Сансаныч. – Мы в курсе всех ваших дел. И просто молча наблюдаем за вашими художествами.

– Счел нужным залечь на дно.

– Вспоминая наших берлинских друзей, не забывай, что там чрезвычайно ценный человек, – не обращая внимания на мои слова, сказал Сансаныч. – Хотя тебе предоставлены определенные полномочия, но это вовсе не означает, что ими непременно следует воспользоваться. Сегодня вечером я встречался с весьма высокопоставленными особами, которые…

Я перебил его:

– У меня один шанс из тысячи выбраться отсюда, и даже в том случае, если мне это удастся, времени наверняка будет в обрез. Хорошо, если минута-две, ну, пять. В любом случае, он должен знать об этом.

Я думаю, что американо-немецкая дружба не пострадает, шеф. Я ведь не разгадал кроссворд с Хантером и политпарой. У меня свои резоны. Я чувствую, что тут есть определенная взаимосвязь: неким таинственным образом эти две невосполнимые потери связаны одна с другой. Решайте, действовать мне или нет?

После пятисекундного затишья послышался вздох, и наконец Сансаныч выдал мне карт-бланш:

– Действуй! – Потом, чуть поколебавшись, добавил: – С главной персоной все в порядке.

– Вот это хорошее известие, – кивнул я.

– Ладно, расскажи ему все, как есть, про эту мутную историю. У него наверняка будут свои резоны, поскольку по поводу этой политпары он в курсе. Только на твой страх и риск – и тут же на дно. Как договаривались. Будь осторожен, Влад. Звони, когда можешь. – Чуть помолчав, он добавил: – Что касается дисциплины…

– Шеф?

– Все будет зависеть от того, кто из нас окажется более чем прав, Влад. – Сансаныч аккуратно откашлялся. – Я имею в виду здравый смысл.