Встретимся в раю, дорогой

– Усии. Бывшие люди.

Сан Саныч замотал головой, протестуя против поспешности изложения.

– Подождите, подождите, как – бывшие? Почему – бывшие? Как это вообще возможно?

– Ну, может быть, некоторые из них не бывшие, Худодо не знает. Возможно, кое-кто из них так никогда и не стали людьми, и не были ими. Но большинство все же – люди в прошлом. Иногда Худодо думает, что они – обозначение и олицетворение третьего пути.

– Не понимаю, – Сан Саныч затряс головой. – Что еще за третий путь?

– Худодо имеет в виду, что одним дорога в рай, другим в ад, а третьим – в усии.

– Худодо, поясните, пожалуйста, подробней. Я никак не въеду, не врублюсь, кто они такие, эти усии? И что их отличает от людей? Если навскидку, самый первый признак?

– Худодо этого тоже понять не может, во всяком случае, не в полной мере. И никто не может, я вас уверяю. Вообще, у Худодо есть подозрение, что усий придумали церковники во время своих умствований. Или – богословских споров. А ведь известно, что все придуманное и помышленное, где-то находит реальное воплощение. Точку проявления. Чему тут удивляться, вселенная бесконечна, всему в ней вдосталь места. И Господь, видимо, когда возник Лимбонго, решил приспособить часть его под усий, и отдал дальние круги им. Люди там не бывают, поэтому достоверных сведений ни о количестве кругов, ни о том, как там все устроено, нет. По этой причине, про усий Худодо мало что известно

Раздался резкий скрежет по металлу, звук ворвался неожиданно, царапнул по нервам. Разговор прервался, беседующие вздрогнули и стали оглядываться. Оказалось, это Тянский добрался ложкой до дна котелка. Для него этот личный успех тоже оказался неожиданностью, он гляделся несколько ошарашенно, улыбался смущенно, но вовсе не разочарованно. Видя общее внимание, Хотий облизал инструмент и положил его на стол параллельно краю, а котелок решительно отодвинул от себя. Все равно в нем не было уже ни еды, ни смысла.

Худодо поморгал, сосредотачиваясь. Уловив сорвавшуюся мысль за хвост, продолжил.

– Церковники утверждали, и, наверное, они имели на то основания, что усии, это то, что остается от человека, когда утрачивается его человеческая ипостась.

– Что-что? – вскинулся Сан Саныч. Наш чекист все же был человеком конкретным, и привык он к вещам конкретным и реальным, а такие умные завороты, как ипостась, воспринимал плохо. Совсем не воспринимал. – Что еще за ипостась? У вас тут все так изъясняются, или только вы?

– Худодо не виноват, не он это придумал. И, кстати, никто в Лимбе так не изъясняется, просто про усий другими словами не скажешь. Но вы поймете, я же вижу, что вы человек умный.

– Раз вы так считаете – валяйте, излагайте. Постараюсь соответствовать.

– Худодо коротко. Итак, что такое усии. Это все природное в человеке, изначальное, животное. Противоположное от человеческого личностного. Это темное хотение и стихийный напор. В отличие от доброй души и светлого образа. В человеке грубое материальное и возвышенное божественное более-менее уравновешиваются, у усий далеко не так. Они имеют некоторые бытийные корни, да, то, что укоренено в началах бытия. Усия в известном смысле противопоставление человеку. Усия – сущность и субстанция, не человек уже, а то, что от него остается, когда утрачивается человеческая, простите, ипостась.

Сан Саныч некоторое время сидел, не дыша, с тихим ужасом ожидая продолжения. Потом медленно выдохнул.

– Вы, надеюсь, закончили с описанием? Тогда я, если позволите, за последнее зацеплюсь. Может, не ипостась, а душа? Душа утрачивается?

– Не-е-ет… Без души они были бы трупы, мертвецы, а в Лимбе смерти нет. Быть может, какая-то часть души действительно утрачивается, не знаем. Худодо не хотел бы углубляться в эти рассуждения. Он может лишь добавить, что когда вы встретите усию, сразу поймете, кто перед вами. И больше уже никогда не спутаете его с человеком.

– Они неразумные?

– Как посмотреть. Им присущ пост человеческий образ мышления. Нам его не понять. Да и живут они в какой-то иной, своей реальности.

– Не слишком понятно…

– А что бы вы хотели? Как еще описать человека, из которого вынули его человеческую суть, и который поэтому больше не человек? Худодо старался.

– Откуда вам все это известно? Вы изъясняетесь, простите, как церковник.

– А Худодо и был им. В той жизни. Профессором богословия Худодо был, преподавал в Сорбонне.

– Да вы что!

– Имя, конечно, у Худодо было другим. Иная жизнь, иное все.

– То-то я смотрю… А как же вы в шаманы подались? Почему?

– Вот так и подался. В шаманах в Лимбе нужда была, а Худодо по теме кое-что и прежде знал. Еще в университете интересовался. Ну, как говорится, чему научился, тем и пригодился. Призвание такое, наверное. От призвания не уйти, особенно здесь.

– Тем более, образование подходящее. Профильное.

– Худодо забыл уже все. За ненадобностью. Вспомнил кое-что, только чтобы вам объяснить.

– Благодарю. Да нет, ничего вы не забыли. Даже странно. Но вы сказали, что в Лимбе нет смерти?

– Нет, смерти нет.

– Это как? Значит, что все здесь живут вечно?

– Могли бы жить. И не вечно, а до конца времен.

– Черт возьми, какие тонкости! И что им мешает? Вам, то есть.

– Кто. В последнее время, это усии. И те, кому они служат.

– Погодите, но они же в другой реальности, вы сказали. Или это не так?

– Когда они там оставались, все было нормально. Но теперь это больше не так. Лимбожцы стали превращаться в усий.

– Как это, превращаться? Такое возможно?

– Теперь все возможно.

– Что же изменилось? И кому теперь служат усии?

Худодо поднял палец кверху.

– О! Переходим к главному. По такому случаю неплохо бы воскурить трубочку. И чаю испить, а то разговор долгий складывается, у Худодо в горле пересохло. Тянский, как там кипяток, ёсть?

– Ёсть! – подхватил Тянский. – Все ёсть, а как же!

Пыхтя и отдуваясь, но все же довольно споро, Хотий собрал грязную посуду в котелок и унес куда-то. Вернулся с чашками из красной исинской глины, поставил перед каждым. Следом на столе появилась жестянка с пахучей чайной или травяной смесью, а из очага – большой латунный чайник, сияющий и раскаленный. Уловив в пузатом боку чайника отражение источника света, Сан Саныч поднял глаза, и увидел под потолком с открытыми балками-путрами матовые светильники в два ряда. Как они там держались, и вообще, как были устроены, он так и не понял.

Смесь в жестянке была душистой, понюхав ее, Сан Саныч бросил себе в бокал щепоть. И тут же Тянский наполнил его кипятком. Следуя примеру шамана, Сан Саныч закурил сигарету. Откинувшись на спинку стула, он заложил ногу за ногу, затянулся.

– Ну, что, продолжим? – спросил, прерывая молчание.

– Худодо готов, – возвестил шаман, но его прервал стук в дверь. Кто-то снаружи ударил молотком по металлической пластине.

Это звуковое вторжение было существенней, чем скрежет ложки Тянского по дну котелка. Пакгауз наполнился грохотом. Казалось, случился обвал, и камни попадали с неба на крышу. Все снова вздрогнули.

– Мы кого-то ждем? – спросил Худодо.