Голос. Повесть

Голос. Повесть
Геннадий Тарасов

Повесть о том, что в любой жизненной ситуации не стоит сдаваться и опускать руки. А вот что действительно следует делать, так это верить в себя, в свою мечту и стоять на своем до конца. И все тогда обязательно сбудется…

Голос

Повесть

Геннадий Тарасов

© Геннадий Тарасов, 2018

ISBN 978-5-4490-7616-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лордиз курила травку.

Это было отвратительно. Курения и всяких таких дел должна избегать каждая добропорядочная девочка, беда в том, что себя она никак не могла считать добропорядочной. Где она, а где эта чертова добропорядочность.. В будущем, безусловно, она соберется с силами и совладает со своими слабостями, но пока…

«Ах, – жалела она себя, – я так слаба…»

«Я же не в затяжку…» – думала она, и – лукавила.

Сладкий голубоватый туман наполнял комнату, кружил голову, колыхал тонкую кисею завесы над иной реальностью, такой манящей и зовущей, но, обманывая надежды и ожидания, облегчения не приносил.

Она подносила сигаретку левой рукой к углу рта, затягивалась, уголек возбуждался от дополнительной дозы кислорода и шел в атаку на косячок. Тот в ответ пыхал свежей струйкой дыма, который сразу начинал есть глаз. Тогда она, отстраняясь, склоняла голову к правому плечу. Дым оставлял в покое глаз и, пройдя сквозь серебряное колечко пирсинга, пронзавшего левую бровь у виска, легким перышком оглаживал, оживляя, голубые завитки татушки на ее выбритой голове. Узор начинался у основания тяжелой косы, прикрепленной к затылку непонятным образом, далее он струился по левой стороне черепа до виска, затем, извернувшись, по краю ушной раковины опускался вниз и по шее нырял куда-то за ворот черной футболки с изображением Оззи, Великого и Ужасного.

Курение травки, честно говоря, не было самым серьезным ее пороком, да и курила она крайне редко, почти никогда. При желании и подходящем настроении, она могла бы много чего о себе порассказать, но сейчас все это не имело совершенно никакого значения.

Значение в данный момент имело только то, что Фил пропал. То есть не то чтобы пропал, скорей исчез… Наверное, можно было бы сказать, что он покончил с собой, но поскольку тела так и не нашли, то – пропал. Пока пропал.… Но все это было лишено всяческого смысла, потому что ни пропасть, ни тем более покончить с собой Фил просто не мог. Не такой он человек, чтобы учудить подобное, не те наклонности, не тот характер. Да и мыслей таких у него отродясь не водилось, уж она-то все его мыслишки наперечет знает… По крайней мере, так ей казалось. И чем больше она обо всем этом думала, тем тупей становилась ее собственная голова и отказывалась соображать начисто. Как тут было не закурить?

Пакетик со смесью Лордиз стащила у Фила с полгода назад, и с тех пор курила ее всего-то раза два, не больше. Только по особым случаям. Что то были за случаи – теперь уже не припомнить, да и не важно. Ах, нет, важно. Как раз через неделю после того пропала ее младшая сестра Соня, как вот теперь Фил, тогда-то она впервые и закурила. Там у Фила было много таких пакетиков, он не должен был заметить пропажу одного. Да и мало ли, куда он – маленький, как пакетик с чаем – мог запропаститься? Он и не заметил, во всяком случае, ее ни о чем не спрашивал. Откуда у Фила марихуана, она спрашивать не рискнула, да и не ее это дело. Сам если и курит, то не злоупотребляет – и то хорошо, все остальное – его мужские дела, в которые она вникать не собиралась. Мало ли какие у мужчины могут быть дела, правда? На то он и мужчина, от слова муж. Но вот то, что случилось минувшей ночью, было тоже крайне странно. И важно для нее, для ее будущей жизни. И потому она снова закурила.

Надо было успокоиться, собраться с мыслями, она думала, что травка поможет, но получалось не очень.

Накануне концерт в «Короне» закончился далеко за полночь. Отыграли хорошо, на подъеме, публика визжала от восторга, всегда бы так, и долго не хотела отпускать. Сразу после выступления Фил взял ее мотоцикл и укатил в неизвестном направлении. Она сама и привезла его в клуб, потому что свою машину он пару дней как отдал в ремонт. Как обычно в таких случаях, он ничего не объяснил, куда и на сколько, и спрашивать его об этом было бесполезно. Как-то, в начале их отношений, она пыталась о чем-то его расспрашивать. Но он в первый же раз резко пресек все ее попытки поиграть в следователя и так на нее посмотрел при этом, что больше она его никогда ни о чем не спрашивала. В смысле – о важном, о том, куда он пропадает и чем он там, куда пропадает, занимается. Только бытовые вопросы, не много, не перегружая ими диалоги, которые, к слову, тоже бывали довольно редки. Словом, не любил Фил особо распространяться, но когда удавалось его разговорить, он оказывался на удивление милейшим человеком. Настоящим душкой. В общем, Лордиз до поры до времени это устраивало. Она могла и дурочкой прикинуться, да, раз уж кому-то так хотелось считать ее таковой, хотя никакой дурочкой она, разумеется, не была.

Домой из «Короны» ее отвез Крабс, барабанщик группы. Классный, надо сказать, барабанщик, прозванный так за манеру сидеть за установкой. Иногда во время работы казалось, что у него не две, а все шесть рук. Можно было, наверное, и Шивой его назвать, но на Шиву он все же не тянул, поэтому – только Крабс.

Про манеру Фила пропадать на целые дни, а то и недели, в группе знали все, поэтому, оценив ситуацию, Крабс попытался было следом за ней проскользнуть в квартиру, а там и в постель ее, но она решительно его отшила. Во-первых, она не из таковских, чтобы с кем попало. Хотя, чем с Крабсом, лучше уж с кем попало. Во-вторых, Фил таких вещей не допускал, и если бы узнал о чем… В общем, это скорей во-первых. А в-третьих, она так устала, что думала лишь об одном: спать.

«Ну и дура, сама знаешь, – сказал ей Крабс. – Он держит тебя на цепи, на которой сам не сидит. И, думаю, таких цепей у него больше одной».

Да все она знала, точней – подозревала. Потому что иначе – куда он пропадает? Ясно, что есть у него другая… Стерва. Но пока такая жизнь ее устраивала, да и бороться с кем-либо за Фила он не была готова. И сил в себе таких не ощущала, да и не знала, было ли ей это надо. Впрочем, она снова перед собой лукавила… такая она, оказывалось, лукавая… девушка. Она, конечно же, готова бороться за Фила с кем угодно, и боролась бы, и будет бороться серьезно-серьезно. Но, с кем? Покажите! Она не видела рядом с Филом ни одной особы, представлявшей их отношениям хоть какую-то реальную опасность. Ни одной. Фил всегда со всеми был спокоен, холоден и рассудителен. Одно время ей показалось, что в их отношения могла – и попыталась было – вклиниться ее сестра Соня, но Соня куда-то пропала полгода назад, и с тех пор к Филу на опасное расстояние не подбирался никто. Она не знала ни одной, так она и следователю сказала. Но, может быть, она все же такая наивная дурочка, и не замечает того, что творится у нее под носом? Или же обуревали Фила совсем другие страсти, о которых она ни сном, ни духом не подозревала?

Словом, прогнала она обиженного Крабса, содрала с себя влажный и липкий от пота кожаный прикид, и завалилась спать. Да, перед сном еще успела прополоскать саднящее от чрезмерного готического ора горло глотком вискаря. Как доктор прописал. И провалилась в темный мир как бы готического же сна.

И все ей то ли снилось, то ли вспоминалось что-то, собственно, и то, и другое, так что она не могла одно от другого отличить. Да и не пыталась, просто расслабилась и отдалась воле Морфея. Старый соблазнитель то обмахивал ее крыльями-примарами, то качал на волне длинной-предлинной, то нашептывал в уши словеса сладкие, незнаемые, творя истинное древнее волшебство, и, в конце концов, овладел покорной девой без остатка.

Ей пригрезились времена прошедшие, далекие, которые, как ей казалось, были надежно похоронены в мусорных баках, тех, что позаброшены и позабыты на задворках памяти. В те далекие дни, полные тупой безнадеги, она шаталась по улицам в поисках случайного заработка, бралась за любую работу, которая выпадала не часто, тем и жила. Однако в какой-то момент стало совсем трудно, просто невыносимо, невозможно, невыживаемо. Она совсем растерялась, не знала, что еще можно сделать. Вдруг ей показалось, что из всех возможных осталась открытой и доступной для нее лишь одна нахоженная другими дорога. Как ей она виделась. Оставалось только заняться обычной женской работой, к которой, к слову, ее давно уже склонял знакомый сутенер Бен. Такая у сутенеров привычка, знакомиться с девушками, входить в их положение, помогать с работой… Но с Беном она была знакома еще по прошлой жизни, в которой остались, сгинув, детство, школа, беззаботность. Она уже шла на встречу с ним, и мир ей казался вырванным и пущенным по ветру черно-белым листом комикса, когда рядом с ней притормозила машина, обычная, но приличная тачка, и высунувшийся из окна бритый налысо тип с седенькими усиками и такой же бородкой о чем-то у нее спросил.

– Что, что!? – не поняла она, пребывая в предчувствии события, которое уже все равно, что состоялось, и после которого призрачная лестница верх-низ придет в движение вниз. На эту лестницу только встань и подумай о своем, и не заметишь, как она доставит тебя в светлые чертоги или в глубокие стеклянные катакомбы – само движение по ней остается вне восприятия. Собственно, жизнь и состоит из перескакивания на несколько ступеней вверх, на несколько ступеней вниз, но иногда удается спрыгнуть сразу в самый низ. Запрыгнуть наверх? Нет, такого она не слыхала.

– Садись, я подвезу тебя, – сказал бритый. Тихий, вкрадчивый голос, шелестящий баритон. О, эта магия звука… Под черным кожаным пиджаком на нем была черная же рубашка без ворота, на пуговке. С изнанки, по обрезу, рубашка была оторочена красным, что позволяла видеть не застегнутая, упомянутая выше пуговица. В тот миг этот красный треугольник отвернутого клапана на его шее был единственным цветным пятном в ее бесцветном мире.

– Мне тут близко, – сказала она, чтобы что-то сказать, но было понятно, что она давно и на все согласна. Было ясно ей, было ясно типу в тачке.

– Туда тебе не надо, – ответил мужчина, который, казалось, знал все ответы на не заданные вопросы.

– Вот как… А выбор у меня есть?

– Нет. Пожалуй, что нет у тебя выбора, – ответил знающий и на вопрос заданный.

Он отвез ее к себе. В конце концов, когда ты молода и красива, у тебя всегда найдется, чем расплатиться за ночлег. Да даже когда ты просто молода. Но Лордиз была красива, поэтому осталась у Фила, как звали бритого, надолго.

Фила же зацепило то, что на момент их встречи Лордиз пребывала в девственности – ни с чем подобным в окружающем его мире Фил до того не сталкивался. Само по себе это обстоятельство подкупало и располагало отнестись к партнеру более внимательно. И он, надо отдать ему должное, был к ней внимателен, водил в приличные рестораны, дарил разные мелочи, цветы и вкусняшки. То есть, вел себя по факту как влюбленный, хотя это предположение весьма спорное, поскольку он всегда оставался суровым на лицо, неулыбчивым, и ни о чем таком ни разу не обмолвился и словом. Тем приятней были Лордиз все внешние знаки его внимания. И Фил, надо отдать ему должное, не был жадным, не мелочился. Когда у него водились деньги, он их тратил, со вкусом и с удовольствием. Прежде всего – на свою женщину. Однажды, расчувствовавшись от очередного щедрого подношения Фила, Лордиз вдруг закружилась по комнате и, неожиданно для самой себя, запела. Во все горло, как и раньше иногда делала – но только если никто не слышал.

Фил, однако, услышал. Он как раз сидел, развалясь в кресле, перекинув ногу за ногу, и, смакуя сигару, прищурившись, добродушно и довольно наблюдал за резвящимся котенком. В смысле – за ней, за его кошечкой. Когда кошечка запела, Фил вынул из угла рта сигару и сказал: – Ну-ка, ну-ка!

Потом он потянулся к стоящей у стены гитаре, дотянулся кончиками пальцев, придвинул ближе, наклонил, взял. И поманил к себе с любопытством за ним наблюдавшую Лордиз: «Иди-ка, киска, сюда!»

Кошечка игриво приблизилась, ей было интересно поучаствовать в новой игре. Но Фил, похоже, вовсе не шутил. Он тронул струны, на мгновение задумался, потом легко сыграл известную мелодию. Его пальцы касались струн нехотя, как старых знакомых, извлекая чистые и точные звуки. Серебряные струны, серебряные звуки.

– Ну-ка, – озадачил он Лордиз, – спой! Сможешь?

Эту вещь она знала и часто пела в одиночестве. В одиночестве, правда, доводилось ей быть не часто, стало быть, и пела редко. Потому и спела, как подобает кошечке – не спела, но промяукала, хоть и чисто вполне.

– Нет-нет! – остался недоволен Фил. – Нет. Спой в полный голос, изо всех сил, как только можешь! Дай себе волю!

– Я стесняюсь… – попробовала увильнуть она.

– Глупости! – пресек попытку саботажа Фил. – Чего стесняться? Спать со мной не стыдишься, а тут – скажите, пожалуйста!

– С тобой я сплю с закрытыми глазами, – прошептала она, чувствуя, как от смущения деревенеют и уходят куда-то на сторону губы.

– Так закрой глаза и пой! – не сдавался он.

– Ты сегодня грубый, – все еще шептала она.

– Это не шутки, – стоял на своем он. – Пой!

Фил снова тронул струны. Лордиз закрыла глаза и, повинуясь ходу мелодии, запела. В полный голос, как могла.

Когда она закончила и открыла глаза, встретила удивленный и одновременно довольный взгляд Фила.

– Вот так, – сказал он, – оказывается – можешь. – Ты где-то училась музыке?

– В музыкальной школе, игре на скрипке…