По дуге большого круга

Мадам Реклю окружила Ивана таким вниманием и заботой, о которых он давным-давно забыл, явно преследуя далеко идущие матримониальные цели.

Уже были известны случаи, когда русские солдаты-трудовики сочетались браком с одинокими француженками и навсегда оставались во Франции.

По-разному сложилась судьба сорока тысяч человек из состава особых бригад, покинувших Россию по приказу командования.

Некоторые остались на чужбине, не решившись по тем или иным причинам вернуться на родину. Другие вернулись, но были ли они счастливы? Одни, вероятно, сожалели о том, что не смогут никогда попасть в родные места. Других ждал бурлящий водоворот истории Советской России. Среди них был и рядовой солдат Иван Потопяк, который, не дожидаясь решения своей судьбы от высшего командования, сбежал из-под стражи вместе с тремя сослуживцами. К побегу они готовились заранее, сушили сухари, заготавливали продукты, раздобыли карту местности. Все это хранилось в тайнике, о котором знали только эти четверо.

Несмотря на надвигающуюся зиму, решили больше не откладывать побег и в ночь на 24 ноября 1918 года, спеленав охранника, четверка беглецов устремилась в неизвестность. Они не знали тогда, что Первая мировая война закончилась победой Антанты, отмеченной парадами войск во многих городах и даже во Владивостоке, а на просторах России вовсю полыхала Гражданская война.

Как писал впоследствии Потопяк в своей автобиографии:

«…я с другими товарищами сбежал через Сербию в Румынию и под видом военнопленных мы пробрались в Украину, Москву и на ДВК (Дальневосточный край)».

Одиссея Потопяка длилась ни мало ни много, а еще почти полгода. Вспоминая это время, Иван удивлялся, как он и его товарищи пережили этот переход через несколько государств. Хотя по дорогам стран – участниц войны бродили тысячи неприкаянных, как и они, бывших солдат разных армий и народов.

Иван побывал и в тифозных бараках, сгорая от сыпного тифа, и в чистом поле, скрученный малярией. Выздоравливающие по тифозному бараку соседи спрашивали его:

– Что это за «дуга большого круга», про которую ты в бреду вспоминал?

Иван отшучивался:

– Если болячка скрутит в дугу, еще и не об этом заговоришь…

И вот он идет по центральной улице Антоновки, направляясь к дому Зозули, впитывая всем своим существом весенний таежный воздух. На реке вот-вот должен начаться ледоход, снег почти сошел, полыхали багрянцем заросли багульника, в проталинах желтели подснежники.

Иван поднял глаза и увидел в воротах Ксению, а рядом с ней уцепившись двумя руками за юбку, стояла девочка лет пяти.

– Где же ты был, Ваня? – выдохнула Ксения извечный вопрос, который женщины всего мира испокон века задают своим непутевым мужьям.

– Потом, потом, Ксеня, – шептал, припав к ней Иван, вдыхая полузабытый запах ее волос.

Из забытья их вывел тоненький детский голосок:

– Мама, а это кто?

– Да батька твой, будь он не ладен, – проговорила Ксения, вытирая слезы, непрошено выкатившиеся из глаз.

Иван подхватил на руки дочурку:

– Какая же ты большая стала!

Тут во дворе появились домочадцы, поднялся шум и гвалт, на улицу вывалилась семья Потопяков: отец, брат, сестры, заохали соседи. Ксения увела Ивана в дом…

Ночь они провели почти без сна: рассказывал в основном Иван…

Потопяк писал в своей автобиографии:

«В апреле 1919 года я добрался в свое село Антоновку. Наше село, как и другие таежные села, являлись базой партизанских отрядов, и через несколько дней я уже имел связь с партизанами (отряд Старика) через моих деревенских товарищей, участвовавших в отрядах. В виду того, что по дороге я болел сыпным тифом и малярией (имеется в виду возвращение из Франции. – Примеч. авт.)…я по болезни не мог пойти в отряд и мне предложили принять сельский кооператив, посредством которого обеспечивать партизан продуктами и инструментом (пилы, топоры и т. п.), а главное, держать связь…»

Ксения, как могла, удерживала Ивана:

– Да охолонь ты, Ваня. В чем душа держится, а туда же, аника-воин…

Иван не внимал ее доводам, шутил:

– Дома и стены помогают, – стараясь обнять увертывающуюся от его рук жену, говорил он:

– Подожди, вот отъемся на твоих харчах, отлежусь как следует, вот тогда держись!

А что тогда будет, он и сам не предполагал.

В один из дней декабря 1919 года Иван вместе со сватом Зозулей повезли на партизанскую базу очередную партию продуктов и инструментов. Выехали рано утром на двух санях. Морозец стоял не особенно крепкий, солнце еще только всходило, лучи его едва пробивались сквозь верхушки деревьев. Сдав продукты и инвентарь, два Ивана засобирались в обратную дорогу, намереваясь к вечеру добраться до села.

– Вы там поосторожнее, – напутствовал их Старик. – По сведениям разведки, в наших местах появился карательный отряд из японцев и белогвардейцев.

– Да ничего, может, пронесет, – ответил за двоих Зозуля.

По дороге к ним присоединились несколько саней односельчан, ездивших в тайгу за хворостом. Обоз приближался к Антоновке. Возглавлял его Зозуля, замыкал Потопяк. Вечерело. Мороз крепчал.

Внезапно лошадь Ивана остановилась. Иван соскочил с саней, подошел к ней и увидел, что упряжь полностью рассупонилась. Махнув рукой вознице саней, замыкающей обоз: езжайте, мол, без меня, не останавливайтесь, потом догоню, Иван принялся перезапрягать лошадь. Обоз скрылся за поворотом. «Надо было самому запрягать», – запоздало подумал Иван. «А то доверился какому-то неумехе».

В негнущихся рукавицах перезапрягать было трудновато, а голые руки тут же схватывал мороз. Промучавшись с полчаса Иван, наконец, закончил с упряжью, облегченно вздохнул и прыгнул в сани, хлопнул Савраску вожжами по крупу. Однако застоявшаяся лошадка явно не спешила догнать обоз, тревожно прядая ушами. Ее тревога передалась Ивану, поэтому перед въездом в деревню он остановил лошадь и осторожно выглянул из-за деревьев. Он увидел, как группа японских солдат окружила обоз. Из саней, скрутив им руки, выволокли сельчан, в том числе и Зозулю, подтащили их к стогу сена, выстроили в ряд, отошли метров на десять и по команде японского офицера дали залп из винтовок. Затем японские солдаты подбежали к убитым, деловито подхватили за руки и ноги убитых и забросили на начатый стог сена. Стог облили бензином и подожгли. Сено сразу же занялось ярким пламенем.

Иван, окаменев, смотрел на эту дикую расправу, а очнувшись, бросился к саням и погнал лошадь по дороге на партизанскую базу.

Он разглядел в деревне до полусотни казаков и определил, что японцев было где-то около роты. В его ушах долго звучал женский крик и плач детей, когда казаки и японцы врывались в тот или иной дом.

Нахлестывая лошадь, Иван глотал и никак не мог проглотить подкативший к горлу комок.

Остановив лошадь у дозора, он сумел выдавить только одно слово:

– К командиру!

Но Старик уже сам спешил к нему.

Иван рассказал о случившемся и добавил, что каратели как будто собирались выступать, отбирая у сельчан лошадей и сани.

– Ну что же, встретим, – коротко промолвил командир отряда и отдал необходимые распоряжения.

Определив место засады, отряд выступил к месту встречи с карателями.

Партизаны залегли с обеих сторон просеки, перегородив ее срубленными тут же деревьями. Иван примостился рядом с молодым корейцем Кимом. Оружие Ивану не выдали, в отряде с этим была напряженка.

Каратели вывалились из-за поворота и остановились, завидев засеку. В это время в конце колонны послышался треск, и дорогу к отступлению перегородили поваленные вековые кедры-великаны. Японцы и казаки заметались в ловушке, не видя противника и не зная, куда стрелять. Лежащий рядом с Потопяком Ким палил в белый свет как в копеечку.

– Ну-ка, дай, – отобрал у него берданку Иван, прицелился и выстрелил в японского офицера, которого сразу как будто смахнула с седла неведомая сила. Иван выстрелил еще и еще, каждый раз поражая выбранную цель. Ким восхищенно смотрел на него и протянул руку к винтовке:

– Отдавай, однако, я тоже хочу япошек стрелять!