В клетке

– Когда же это было?

– Да, должно быть, как раз в то время, когда вы так часто встречались с мистером Дрейком.

Сейчас она прекрасно все поняла: высокопоставленное лицо, за которого миссис Джорден готовилась выйти замуж, будет выходить на звонки и подкладывать уголь в камины и уж если не чистить сам, то, во всяком случае, следить за чисткой ботинок другого высокопоставленного лица, которому она могла – вернее, которому она могла бы, если бы захотела, – еще столько всего сказать.

– До свиданья, – добавила она, – до свиданья. Миссис Джорден меж тем взяла из ее рук муфту,

перевернула ее, почистила и продолжала сосредоточенно на нее смотреть.

– Нет, погодите. Скажите-ка мне вот что. Вы только что говорили о переменах, которые вас ждут. Вы имели в виду то, что мистер Мадж…

– Мистер Мадж оказался очень терпеливым; именно поэтому все наконец решилось. Через месяц мы должны пожениться, и у нас будет хороший домик. Но, ведь знаете, он всего-навсего приказчик, – девушка встретила пристальный взгляд миссис Джорден, – и боюсь, что теперь, когда вы попадаете в такое общество, вам не захочется продолжать нашу дружбу.

В первую минуту миссис Джорден ничего не ответила; она только поднесла муфту к лицу, а потом положила ее на место.

– Понимаю, понимаю. Вам это не по душе.

К своему изумлению, гостья увидела на глазах у нее слезинки.

– Что мне не по душе? – спросила девушка.

– Как что, мое замужество! Только вы, с вашим умом, – дрожащим голосом пролепетала несчастная женщина, – вы все ведь толкуете по-своему. Короче говоря, вы остынете. Вы уже остыли… – И в то же мгновение слезы хлынули у нее из глаз. Она дала им волю и, должно быть, совсем упала духом. Она снова опустилась на диван, закрыв лицо руками, стараясь подавить подступившие к горлу рыдания.

Юная подруга ее стояла перед ней все еще с суровым видом, но изумление ее было так велико, что она, кажется, начинала уже проникаться к ней жалостью.

– Ничего я никак не толкую и очень рада, что вы выходите замуж. Только, знаете, вы так великолепно растолковали мне все, что могло ожидать и меня, если бы только я вас послушала…

Миссис Джорден испустила жалобный, тонкий, едка слышный стон; потом, утерев слезы, столь же слабым прерывающимся голосом пробормотала:

– Это спасло меня от голода!

Слова эти заставили молодую девушку опуститься рядом с ней на диван, и тут за единый миг она поняла всю нелепость и все ничтожество ее жизни. Охваченная жалостью, она взяла ее за руку, а потом немного погодя подтвердила свое чувство умиротворяющим поцелуем. Они остались сидеть так вдвоем; держа друг друга за руки, они вглядывались в окружавшие их стены сырой, полутемной, убогой комнаты и в не слишком далеко уводившее от нее будущее, с которым каждая из них наконец для себя примирилась. Ни та, ни другая не сказали ничего внятного касательно положения мистера Дрейка в высоких кругах, но тот упадок духа, который на какое-то время постиг его будущую невесту, все разъяснил; и в том, что наша героиня вдруг увидела и ощутила, она узнала свои собственные иллюзии, и разочарования, и возвращение к действительной жизни. Действительность для несчастных созданий, какими были они обе, могла быть только мерзостью и прозябанием; ей не дано было стать избавлением, взлетом. Девушка не стала больше донимать свою подругу – для этого у нее было достаточно душевного такта – никакими относящимися к ее личной жизни вопросами, не настаивала на том, что та должна еще ей в чем-то признаться, а только продолжала держать за руку и утешать, всей этой скупой снисходительностью своей как бы соглашаясь с тем, что в судьбе у них много общего. Именно это и было с ее стороны великодушием, но, если для того, чтобы утешить или успокоить плачущую, ей и удавалось подавить в себе неизбежную брезгливость, она все равно не могла свыкнуться с мыслью, что ее посадят за один стол с мистером Дрейком. На ее счастье, по всему уже было видно, что вопроса о столах вообще не возникнет; и то обстоятельство, что в каком-то определенном отношении интересы ее подруги, несмотря ни на что, уводили ту на Мэйфер, впервые озарило особым сиянием Чок-Фарм. Что же остается от гордости и от страсти, если для того, чтобы по-настоящему судить о том, счастлива ты или нет, ты должна сначала знать, с чем это счастье сравнивать? Стараясь взять себя в руки, чтобы наконец уйти, девушка почувствовала себя совершенно пристыженной, ей захотелось быть и бережной, и благодарной.

– У нас будет свой дом, – сказала она, – и вы должны поскорее собраться к нам, чтобы я могла вам его показать.

– У нас тоже будет свой дом, – ответила миссис Джорден. – Разве вы не знаете, что он поставил условием, что будет жить у себя.

– Условием? – Девушка все еще, казалось, не понимала, о чем идет речь.

– Условием своего пребывания на любом новом месте. Именно это ведь и привело к тому, что он расстался с лордом Раем. Его светлости это было неудобно – поэтому мистер Дрейк и ушел от него.

– И все это ради вас? – Она постаралась, чтобы в словах этих звучало участие.

– Ради меня и ради леди Бредин. Ее светлость мечтает заполучить его любою ценой. Из участия к нам лорд Рай, можно сказать, заставил ее взять его к себе. Таким образом, как я вам уже сказала, у него будет самостоятельное положение.

Увлеченность, с которой говорила миссис Джорден, казалось, возвращала ей силы, но тем не менее разговор их оборвался, и ни хозяйка, ни гостья не выражали уже больше никаких надежд и не приглашали друг друга в гости. В сущности, это означало, что, несмотря на все их смирение и сочувствие друг другу, ни та, ни другая не может отрешиться от мысли о социальной пропасти, которая их теперь разделила. Они медлили с расставанием, как будто виделись в последний раз; они сидели хоть и в неудобных позах, но прижавшись друг к другу, и какое-то безошибочное чувство говорило обеим, что им надо еще во что-то вникнуть вдвоем. Однако к тому времени, когда предмет этот определился, наша девушка успела уже уловить его суть, и это еще раз вызвало в ней некое раздражение. Может быть, главным была не сама эта суть, а то, что после недолгой борьбы с собой, и смущения, и слез миссис Джорден вернулась опять – пусть даже без всяких слов – к утверждению своих связей в свете. Она все еще боялась, как бы не умалить смысл того, что с выходом замуж она приобщается к высшему обществу. Ну что же, ей проще всего было этим себя утешить; да к этому и свелось в итоге все то, чем она была для невесты мистера Маджа.

27

Эта последняя в конце концов еще раз поднялась с места, но и на этот раз ей никак не удавалось уйти.

– А что, разве капитан Эверард в это совсем не вмешивается?

– Не вмешивается во что, милая?

– Ну, в такие вот вопросы, в разные домашние дела.

– А какое же он имеет право вмешиваться, если в доме ничего ему не принадлежит?

– Не принадлежит? – Девушка не могла скрыть своего удивления, прекрасно понимая, что она тем самым дает миссис Джорден повод думать, что та знает куда больше, чем она. Что делать, были вещи, которые ей так не терпелось выведать, что ради этого она даже готова была себя принизить.

– Но почему же не принадлежит?

– А разве вы не знаете, милая, что у него ничего нет?

– Ничего? – Ей трудно было представить себе его в таком положении, но уже одно то, что миссис Джорден была в состоянии ответить на этот вопрос, утверждало ее превосходство, и превосходство это сразу же стало набирать силу. – А что, разве он не богат?

Видно было, что миссис Джорден неимоверно осведомлена об этом деле как в целом, так и во всех подробностях.

– Все зависит от того, что вы под этим разумеете!… Во всяком случае, до ее богатства ему далеко. Что он может принести в дом? У него же ровно ничего нет. И к тому же, дорогая моя, у него же ведь еще и долги.

– Долги? – У его юной поклонницы, беспомощной в своем неведении, было такое чувство, что ее предали. Какое-то время она еще противилась этой истине, но кончилось тем, что ей пришлось уступить, и если бы только она могла быть со своей собеседницей откровенной, она просто бы попросила: «Расскажите мне все; я же ведь ничего этого о нем не знаю!» Но так как откровенности никакой между ними не было, она только сказала: – Какое это может иметь значение, если она так его любит?

Миссис Джорден снова воззрилась на нее, и на этот раз девушка поняла, что остается только принять все таким, как есть. Вот, оказывается, к чему все свелось: то, что он сидел с ней там на скамейке, под деревьями в этот темный летний вечер, что он опустил ей на руку свою руку, что он собирался ей что-то сказать, если бы она только позволила; что он потом возвращался к ней, и не раз, что в глазах его была мольба, что он трясся как в лихорадке; и что она при всех своих строгих правилах, при всем педантизме милостью какого-то чуда совершила немыслимое: отыскала нужный ему ответ; и что потом у себя за решеткой сама изошла мольбой, втайне призывая его вернуться, – и все лишь для того, чтобы в конце концов услыхать о нем, теперь уже для нее навеки потерянном, да еще через миссис Джорден, которая слышала об этом от мистера Дрейка, а тот все узнавал от леди Бредин.

– Она любит его, но, конечно же, дело тут не только в этом.

Девушка на минуту встретилась с ней глазами и, уже совершенно сдавшись на ее милость, спросила:

– А что же там было еще?

– Как, неужели вы ничего не знаете? – В голосе миссис Джорден звучало даже некоторое сочувствие.

Ее собеседнице доводилось у себя в клетке спускаться на большие глубины, но здесь она вдруг ощутила перед собой бездонную пропасть.

– Ну, конечно, я понимаю, что она никогда его не оставит в покое.

– А как же она могла бы – подумайте только! – после того, как он так ее скомпрометировал?

Тут из уст ее юной подруги вырвался крик; может быть, самый отчаянный за всю ее жизнь.

– Как! Неужели он?…

– А вы разве не слыхали, какой это был скандал?

Наша героиня задумалась, стала припоминать: было ведь и нечто такое, что она, в общем-то, знала гораздо лучше, чем миссис Джорден. Он возник перед нею снова, таким, как в то утро, когда он пришел, чтобы разыскать телеграмму; таким, как тогда, когда он выходил из конторы… и она потянулась к нему.

– Да, но ведь все-таки огласки никакой не было? – минуту спустя спросила она.