Основания морали

Вот история об окулисте и пьянице, столь древняя, что даже Бентам

передавал ее как старинную. Один поселянин, повредив свое зрение пьянством, пришел за советом к знаменитому окулисту. Врач сидел за стаканом вина. «Вам надо бросить пить», – сказал врач. «Как так! – удивился поселянин. – Вы же не бросаете, а ваши глаза, сдается мне, тоже не в лучшем состоянии». «Это совершенно справедливо, приятель, – ответил окулист. – Да только, знаешь ли, бутылка мне милее глаз».

Как же нам в таком случае перейти из формата желания на уровень этической теории?

Мы найдем решение, если представим все в более длительной и широкой перспективе. Все наши желания можно в общем виде описать как желания заменить менее удовлетворительное положение более удовлетворительным. Несомненно, что под влиянием влечения или страсти, приступа гнева или ярости, злобы, жажды мести, тяги к обжорству или непреодолимого желания получить сексуальное удовлетворение, закурить, выпить или принять наркотик человек в долгосрочной перспективе может лишь привести более удовлетворительное состояние к менее удовлетворительному, может сделать себя менее счастливым. Но переход в это менее удовлетворительное состояние не будет его сознательным намерением даже в момент совершения действия. Задним числом он понимает, что поступил неправильно, не улучшил свое состояние, а ухудшил его, что действовал не в своих долгосрочных интересах, а вопреки им. В спокойные моменты он всегда готов признать, что должен выбирать такие действия, которые максимально способствуют его интересам, максимизируют его счастье (или минимизируют несчастье) в долгосрочной перспективе. Люди рассудительные и дисциплинированные не позволяют себе сиюминутных удовольствий, если видят, что потворство желаниям в долгосрочной перспективе приведет лишь к перевесу невзгод и страдания.

Подведем итог: неверно, что «никакая совокупность сущегопе порождает должного». На самом деле должное основывается и должно основываться либо на том, что есть, либо на том, что будет. Логика здесь простая: любой человек в здравом состоянии ума стремится к своему счастью в долгосрочной перспективе. Это – факт; это сущее. За многие столетия человечество выяснило: определенные правила поведения лучше других способствуют в долгосрочной перспективе счастью как отдельно взятого человека, так и общества. Эти правила действия получили названия нравственных правил. Поэтому – если принять в качестве посылки, что каждый стремится к своему долгосрочному счастью, – это такие правила, которым должно следовать.

Собственно, это и есть основа так называемой пруденциальной этики, или этики благоразумного расчета. Пожалуй, единственным альтернативным определением пруденциальной этики может быть такое: это мудрость или искусство жить мудро.

Пруденциальная этика составляет весьма значительную часть всей этики. Но и этика в целом покоится на том же самом основании. Ибо люди обнаруживают, что в долгосрочной перспективе они наилучшим образом действуют в собственных интересах тогда, когда не просто воздерживаются от причинения вреда другим, а сотрудничают с ними. Общественное сотрудничество – главное средство, с помощью которого большинство из нас достигает большинства своих целей. И если не на открытом, то, во всяком случае, на молчаливом признании этого обстоятельства в конечном счете и основаны наши моральные кодексы и наши правила поведения. Да и сама «справедливость» (в чем мы с большей несомненностью убедимся ниже) состоит в соблюдении правил или принципов, которые в долгосрочной перспективе более всего способствуют сохранению и развитию общественного сотрудничества.

В ходе дальнейшего исследования нашего предмета мы увидим также, что не существует непримиримых противоречий между эгоизмом и альтруизмом, между себялюбием и благожелательностью, между долгосрочными интересами отдельного человека и интересами общества. В большинстве случаев, когда такие противоречия все же представляются существующими, это представление возникает потому, что во внимание принимаются не долгосрочные последствия, а только краткосрочные.

Общественное сотрудничество, естественно, само является средством. Это средство, помогающее движению к никогда полностью не достижимой цели – максимизации счастья и благополучия человечества. Но большим препятствием тому, чтобы это счастье стало нашей общей непосредственной целью, служит отсутствие единства во вкусах, личных устремлениях и ценностных суждениях индивидуумов. Действие, доставляющее удовольствие одному человеку, может быть крайне неприятно другому. «Что полезно одному, то вредно для другого». Тем не менее общественное сотрудничество – великое средство; благодаря ему мы все помогаем друг другу в достижении в достижении наших личных целей и тем самым способствуем достижению целей «общества». Кроме того, у нас на самом деле много общих базовых целей, а социальное сотрудничество – главное средство достижения также и этих целей.

Иными словами, цель каждого из нас – удовлетворить собственные желания, обрести как можно более полное личное счастье и благополучие – лучше всего достигается с помощью общего средства, Общественного Сотрудничества, и без него достигнута быть не может.

Вот это и есть основание, на котором мы можем выстраивать рациональную систему этики.

Глава 4

Удовольствие как цель

1. Иеремия Бентам

Учение, согласно которому удовольствие, или наслаждение, – это единственное конечное благо, а страдание – единственное зло, во всяком случае, не моложе времен Эпикура (341–270 гг. до н. э.). Однако с самого начала это учение было осуждено как еретическое всеми ортодоксальными или аскетическими моралистами и впоследствии пережило почти полное забвение, пока не возродилось в XVII–XVIII вв. Мыслителем, который изложил его в наиболее бескомпромиссном, детальном и систематическом виде, был Иеремия Бентам

.

Если судить по количеству упоминаний о Бентаме и его учении в специальной литературе – пусть даже в большинстве своем критических, неодобрительных или насмешливых, – то он остается самым обсуждаемым и влиятельным моралистом Нового времени. Поэтому целесообразно будет начать с анализа гедонистической доктрины в том ее виде, как она изложена Бентамом.

Наиболее известная (и наиболее аутентичная)

формулировка содержится во «Введении в основания нравственности и законодательства». Вступительные строки книги смелы и решительны: «Природа поставила человечество под управление двух верховных властителей, страдания и удовольствия. Им одним предоставлено определять, что мы можем делать, и указывать, что мы должны делать. К их престолу привязаны, с одной стороны, образчик хорошего и дурного и, с другой, цель причин и действий. Они управляют нами во всем, что мы делаем: всякое усилие, которое мы можем сделать, чтобы отвергнуть это подданство, послужит только к тому, чтобы доказать и подтвердить его. На словах человек может претендовать на отрицание их могущества, но в действительности он всегда останется подчинен им. Принцип полезности признает это подчинение и берет его в основание той системы, цель которой возвести здание счастья руками разума и закона. Системы, которые подвергают его сомнению, занимаются звуками вместо смысла, капризом вместо разума, мраком вместо света».

Как свидетельствует второе предложение приведенной выше цитаты, Бентам намечает различие между тем, что потом стало называться теорией психологического гедонизма (утверждающей, что мы все-таки всегда предпринимаем действия, которые, по нашему мнению, принесут нам наибольшее удовольствие), и тем, что получило название этического гедонизма (эта теория утверждает, что нам надлежит предпринимать действия, приносящие наивысшее удовольствие или счастье). Впрочем, анализ этой запутанной проблемы можно отложить до следующей главы.

Далее Бентам разъясняет:

«Принцип полезности есть основание настоящего труда, поэтому будет не лишним в самом начале дать точный и определенный отчет о том, что понимается здесь под этим принципом. Под принципом полезности понимается тот принцип, который одобряет или не одобряет какое бы то ни было действие, смотря по тому, имеет ли оно (как нам кажется) стремление увеличить или уменьшить счастье той стороны, об интересе которой идет дело… Я говорю: какое бы то ни было действие, и потому говорю не только о всяком действии частного лица, но и о всякой мере правительства.

Под полезностью понимается то свойство предмета, по которому он имеет стремление приносить благодеяние, выгоду, удовольствие, добро или счастье (все это в настоящем случае сводится к одному), предупреждать вред, страдание, зло или несчастье той стороны, об интересе которой идет речь: если эта сторона есть целое общество, то счастье общества; если это отдельное лицо, то счастье этого отдельного лица»

.

Впоследствии Бентам несколько пересмотрел свои идеи или, во всяком случае, их формулировки. Он признал, что своим «принципом полезности» обязан Юму, но пришел к выводу, что принцип этот слишком широк. Полезность для чего? Из работы Пристли «О государственной власти» (1768) он заимствовал формулировку «наибольшее счастье наибольшего числа людей», но потом заменил ее и «полезность» Принципом величайшего счастья. Еще позже, как явствует из «Деонтологии», он заменил «удовольствие» на «счастье» и «наибольшее счастье» и в той же «Деонтологии» сформулировал следующее определение: «Нравственность есть искусство как можно больше увеличивать счастье; она предоставляет свод правил, предписывающих такое поведение, результат которого, если иметь в виду всю совокупность человеческого существования, доставляет наибольшее количество счастья»

.

2. Обвинение в чувственности

Однако самая мощная волна критики обрушилась на формулировку, приведенную в «Основах нравственности и законодательства» (и на распространенные ложные интерпретации теории Бентама, преподносившие его идеи в искаженном виде).

Поскольку главная задача вводных глав моей книги состоит в том, чтобы заложить основы положительной теории нравственности, я остановлюсь лишь на некоторых аспектах справедливости или несправедливости этой критики и рассмотрю их применительно не столько к теории Бентама как таковой, сколько к гедонистическим или эвдемонистическим учениям вообще.

Самый распространенный упрек гедонизму или утилитаризму со стороны антигедонистов и антиутилитаристов гласит: «удовольствие», объявленное целью всякого действия, имеет чисто физический, чу ветвенный характер. В частности, Шумпетер называет гедонизм «самой плоской из всех мыслимых философий жизни» и утверждает, что образцом «удовольствия», о котором здесь идет речь, является удовольствие от поедания бифштексов

. Такие моралисты, как Карлейль, без колебаний именовали гедонизм «свинской философией». Этот упрек приводится с незапамятных времен. Слово «эпикуреец» стало синонимом слова «сластолюбец», а последователей Эпикура обзывали «свиньями» Эпикура.

Весьма близок к этому и почти столь же распространен другой упрек: гедонизм и утилитаризм по сути дела проповедуют философию чувственности и вседозволенности, философию сластолюбия и распущенности.

Не будем отрицать: люди, которые преданы чувственным удовольствиям и подводят под свои наклонности теоретическую базу, действительно есть, и их немало. Но они не найдут одобрения ни у Бентама, ни (если говорить более широко) у любого крупного утилитариста.

Если же вернуться к Бентаму, то ни один из тех, кто его читал, не сможет с чистой совестью предъявить ему обвинение в превознесении чувственности

. В детальном перечне «удовольствий» при их классификации Бентам указывает не только чувственные удовольствия (к числу которых относит удовольствие здоровья) и не только удовольствия богатства и власти (включая удовольствия от приобретения и обладания), но удовольствия памяти и воображения, воспоминания и ожидания, дружбы, доброго имени, благочестия, благожелательности, или доброй воли. (Сверх того, он был достаточно реалистичен и беспристрастен, чтобы включить в свой список удовольствия недоброжелательства, или злой воли).

А когда Бентам переходит к вопросу о том, как удовольствия <или страдания> следует измерять, оценивать или сравнивать, он перечисляет семь критериев, или «обстоятельств»: 1) их интенсивность; 2) их продолжительность; 3) их несомненность или сомни тельность; 4) их близость или отдаленность; 5) их плодовитость (шансы на то, будут ли за ними следовать ощущения погоже рода); 6) их чистота (шансы на то, что за ними не последуют ощущения противоположного рода); 7) их распространение (т. е. число лиц, на которых они простираются)

.

Приведенные высказывания Бентама, я полагаю, свидетельствуют о несомненных изъянах его учения. В их числе неспособность создать убедительное «исчисление гедонизма» (впрочем, упорные усилия добиться этого сами по себе заслуживают большого уважения). К ним же относится склонность Бентама рассматривать «удовольствие» и «страдание» как нечто такое, что можно абстрагировать и изолировать от всех конкретных удовольствий и страданий, а потом оперировать ими как физическим или химическим «сухим остатком» или как однородным раствором, поддающимся количественным измерениям.

К этим вопросам я еще вернусь. Здесь я только хочу подчеркнуть, что ни Бентама, ни утилитаристов, взятых в целом, никак нельзя обвинить в том, что они понимают «удовольствие» как чисто чувственный феномен. И то обстоятельство, что они делают акцент на достижении удовольствия и избегании страдания, никак не означает, что они готовы проповедовать распущенность и вседозволенность. Критики гедонизма и утилитаризма настаивают на том, что сторонники этих учений измеряют все удовольствия только их интенсивностью. Но ключевые критерии в списке Бентама – продолжительность, плодовитость и чистота. И самый важный из них – продолжительность. Рассматривая добродетель как «эгоистическое благоразумие», Бентам постоянно подчеркивает, как важно не жертвовать будущим ради настоящего, как важно отдавать «предпочтение более значительному будущему перед менее значительным текущим удовольствием»

. «Разве воздержность – не добродетель? Конечно, добродетель. Но почему? Потому что, сдерживая удовольствие на время, она потом возвышает его до той самой вершины, которая доставляет, в масштабах целого, самую большую прибавку к общему количеству удовольствия»

.

3. Счастье наибольшего числа людей

Учение Бентама было превратно истолковано еще в одном важном отношении, и это в значительной мере его собственная вина. Одна из формулировок, которая ему приписывалась и когда-то цитировалась его последователями с наибольшим одобрением, но теперь является излюбленной мишенью критиков, такова: «Наибольшее счастье наибольшего числа <людей>». Однако, во-первых, как мы видели, она не принадлежит самому Бентаму, а заимствована им у Пристли (Хатчесон и Беккариа высказывали нечто подобное еще раньше); во-вторых, сам Бентам впоследствии от нее отказался. В обоснование своего решения он положил довод гораздо более ясный и убедительный, чем (насколько можно судить) любой из аргументов, выдвинутых критиками. Он приведен Баурингом на последних страницах первого тома посмертной «Деонтологии», и я изложу его своими словами.

Принцип наибольшего счастья наибольшего числа людей проблематичен, поскольку его можно истолковать как пренебрежение чувствами или участью меньшинства. И эта сомнительность возрастает пропорционально тому, чем меньше различие по численности между большинством и меньшинством.

Представим сообщество числом в 4001 человека, из которых «большинство» составляет 2001, а меньшинство 2000 человек. Допустим, что изначально каждый из 4001 обладает равной долей счастья. Если мы теперь заберем эту долю у каждого из 2000 и распределим среди 2001, счастье не возрастет, а, напротив, сильно уменьшится. И если чаяния меньшинства будут проигнорированы в соответствии с принципом «наибольшего числа», образовавшийся вакуум легко может заполниться наибольшим несчастьем и страданием. В конечном итоге сообщество получит не выигрыш в счастье, а большой убыток.

Или предположим, что эти 4001 человек изначально полностью равны друг другу в плане обладания средствами счастья: у каждого одинаковая власть и одинаковое богатство, одинаковое крепкое здоровье, одинаковая свобода и независимость. Представим теперь, что 2000 человек или любое менее значительное меньшинство мы поставим в положение рабов и разделим их вместе с их бывшим имуществом между 2001 человеком. Насколько возрастет счастье меньшинства в сообществе? Каким будет итоговое счастье сообщества в целом? Ответы самоочевидны.

Чтобы придать своим доводам максимальную наглядность, Бентам поставил вопрос так: что будет, если взять всех католиков Англии, превратить их в рабов и разделить между всеми протестантами, а в Ирландии, наоборот, всех протестантов таким же образом разделить между католиками?

Таким образом, Бентам вернулся к Принципу наибольшего счастья и определению конечной этической цели как достижения предельно возможного счастья для сообщества в целом.

4. «Удовольствие» против «счастья»

Эта формулировка конечного критерия моральных правил оставляет многие трудные вопросы без ответа. Некоторые из них мы можем рассмотреть позже; но есть и такие, на которые мы не можем не ответить уже сейчас, даже если наши ответы будут пока предварительными. Одни из этих вопросов имеют по преимуществу семантический или лингвистический характер; другие – скорее психологического или философского свойства; наконец, в ряде случаев сложно определить, с какой проблемой мы имеем дело – с вербальной, психологической или моральной.