Король Камней

– Я не откажусь, – сказал старец.

Вокруг начался ропот. Казалось, из морских глубин встала приливная волна.

– Возможно, ты, по крайней мере, согласишься уступить свою очередность?

– Нет.

– Подумай, Симон! Ты всегда был рассудителен…

– Нет.

– Неужели в имуществе покойной есть что-то, что стоит такого упрямства?!

– Инес ди Сальваре была моей ученицей, – отрезал Пламенный. Он встал, и воздух вокруг него задрожал, как над костром. – Я, Симон Остихарос – ее первый наследник. И закончим на этом.

Максимилиан обернулся к королевскому магу:

– Что скажешь, Амброз? Ты обвинил Симона, и ты – второй в очередности, как муж покойной. Согласен ли ты уступить?

– Симон сам обвинил себя. Я лишь огласил свидетельство. И я настаиваю на том, что Симон Остихарос не может наследовать первым, поскольку повинен в смерти Инес.

«Интересно, что эти двое не поделили?» – прошептал Тобиас на ухо Газаль-рузу, так, чтобы услышали все. Злой Газаль в ответ лишь дернул щекой. Противостояние Пламенного и Держидерева вызывало у него живейший интерес – едва ли не больший, чем участие в предстоящих торгах. Газаль не желал пропустить ни слова, ни жеста. Когда еще выдастся столь изысканное развлечение?

– Итак, никто не желает уступить, – тени, окружавшие Древнего, клубились, наводя на мысли о грозовых облаках. – Значит, решение вынесет конклав, без участия заинтересованных сторон. Братья Симон и Амброз, удалитесь. Когда решение будет принято, вас пригласят.

Глава третья

Любовник Черной Вдовы

1.

– Госпожа Эльза?

Ни разу в жизни Натан не боялся так, как сейчас. Даже в переулке, где убивали отца, а малыш Танни полз по брусчатке, понимая, что от смерти не уползешь. Гибель под градом камней, под сапогами озверелой толпы – подарок судьбы, если представить, что может сделать с тобой оскорбленный чародей. Парень оглянулся через плечо. Зрячий глаз слезился, Натан вытер его рукавом. Маги спорили, кое-кто вскочил с мест, но сюда, к шатру Амброза, не доносилось ни звука. Пусть спорят, подумал изменник. Я должен успеть, пока им не до нас.

– Госпожа Эльза, вы здесь?

В шатре царил слабый полумрак – словно на опушке леса, в тени разлапистых елей. Сперва Натан решил, что шатер пуст. Ткань в ромбах, синих и бордовых, колыхалась; сплетение узловатых корней, заменявшее пол, воображение превращало в мускулистую спину чудовища, избитого до полусмерти – синяки, кровоподтеки. Напротив входного полога, менее чем на локоть приподнимаясь над корнями, росла узкая лежанка. Сплетенная из гибких, кажется, ивовых веток, с краями, загнутыми вверх, она походила на корзину, с какой ходят на базар за свежей рыбой. На ветках трепетали крошечные язычки листьев. Они облизывали тело спящего человека, и зелень делалась гуще, темнее, местами переходя в осеннюю желтизну. От этого зрелища изменника пробил холодный пот. А ну как опоздаешь, промедлишь на пороге, и найдешь в сытой, обожравшейся лежанке не сивиллу, а скелет с ошметками плоти на костях? Парень шагнул вперед, боясь оступиться. К счастью, идти по корням – а хоть бы и его беспалыми ногами! – оказалось легко и удобно.

– Госпожа Эльза, это я…

Он присел у лежанки на корточки. Сивилла спала, и Натан залюбовался спящей, забыв, где он, и зачем пришел. Эльза лежала на боку, изуродованной щекой в подушку. Профиль молодой женщины навел изменника на мысли о птицах. Зяблики, щеглы… Знать бы, почему? Ничего птичьего в чертах сивиллы не было.

Силки, подумал Натан. Клетки.

Вот почему.

– Проснитесь, госпожа Эльза…

Он едва успел зажать ей рот. Опоздай Натан на краткий миг, и вопль сивиллы всполошил бы весь лагерь. Крик бился ему в ладонь, будто живой; крик рвался на свободу. Проклиная себя, чувствуя, как ладонь горит от чужого ужаса, изменник навалился грудью на край лежанки. Ветки прогнулись, из последних сил удерживая тяжесть могучего тела. Листья-языки мелькали, ища живую плоть чужака. Натан чуть не расхохотался от щекотки, пробравшейся под кожух и рубаху. Прикосновения юрких листьев, как ни странно, успокоили его, придали смелости.

– Вы не бойтесь, госпожа Эльза. Все хорошо, это я…

«Танни?» – толкнулось в ладонь.

– Ага, я…

«Зачем? Откуда?»

– За вами пришел. Вы вставайте, только тихо…

Он убрал руку, боясь, что Эльза все-таки закричит. Нет, она молчала, просто села на лежанке. Сивилла была в одной сорочке; подол сбился, открывая ноги много выше колен. На груди под тонким полотном торчали два бугорка: маленьких, твердых. Рожки, подумал Натан. У меня похожие, только на голове. Он не замечал, что фыркает, раздувая ноздри, и клонит голову, как если бы собирался боднуть сивиллу. Мозг заволакивала пелена: не багровая, как от ярости, а сизая с горящими прожилками молний – грозовая туча, готовая пасть ливнем на иссохшие от зноя поля. Понадобилось чудовищное усилие, чтобы вернуть рассудку ясность. Тащить каменную руку Симона от грота к башне, и то было легче.

Натан облизнул пересохшие губы, и увидел, что Эльза тоже облизывается. Он не знал о дурной привычке короля – а если б и знал, то не нашел бы сходства! – и удивился. Наверное, она хочет пить. Надо принести ей воды…

Надо бежать, болван, подсказал кто-то, злой и деловитый, голосом Циклопа.

– Медь, – задумчиво произнесла сивилла. – Или железо.

– Что?

– Медь. Соль. Чуть-чуть с кислинкой.

– О чем вы, госпожа Эльза?

– О вкусе крови. Ты когда-нибудь пробовал кровь на вкус?

– Жареную, – сознался Натан. – В колбасе. С кашей, салом и чесноком.

– А человеческую?

– Вы с ума сошли!

– Он успокаивает меня. Амброз говорит: это принц. У них в роду так заведено. Король умер, да здравствует король. Почему же мне снится, что это я? Я ничего не помню. Только медь и соль на языке. Зачем ты пришел, Танни? Ты славный мальчик. Я бы поцеловала тебя, но не могу. У меня во рту медь и соль, а это кровь…

Ее пытали, подумал Натан, холодея. Ее пытали, и она рехнулась. Великий Митра, теперь что с диадемой, что без диадемы – безумная, и все тут. Нет, госпожа Эльза, какой бы вы ни стали, я не предам вас во второй раз.

– Идемте со мной, – попросил он. – Я вас спрячу.

– Куда?

– Вы, главное, оденьтесь. Нельзя в одной сорочке…

– Где ты меня спрячешь?

– В башне. Я прослежу, чтобы не было крыс. Мы пересидим там, пока эти не разъедутся. Да пусть хоть все заберут, до последней тряпки! Стервятники! Они уедут, а мы останемся. Или уйдем, если вы пожелаете.

«Если Циклоп отпустит,» – молча добавил он.