Вожак

– Да? – равнодушно спросил Марк. – Сочувствую.

* * *

Сочувствую, подумал Гай Тумидус.

Военный трибун знал этот взгляд. Он видел его в зеркале по утрам – с тех пор, как звено штурмовиков под командованием обер-центуриона Тумидуса сожгло пять вехденских «каребов» в созвездии Дикого Жеребца. Первая настоящая битва. День, когда он не дал ударить во фланг помпилианской флотилии. Звено порвали в клочья, Гай выжил чудом. После боя капсулу с обожжённым, потерявшим сознание командиром звена подобрала спасательная бирема медицинской службы.

– Как здоровье?

– К строевой службе годен!

В зале космопорта Бен-Цанах перед военным трибуном стоял он сам, обер-центурион Тумидус тридцатилетней давности. Какое чувство испытываешь при встрече с молодостью? Гордость? Сожаление? Желание предостеречь? Слова разбегаются: как ни назови, все мимо «яблочка»…

– Разрешите обратиться?

– Разрешаю.

«Только не вздумай поздравлять меня с возвращением расового статуса! С новым званием, и прочая, прочая, прочая! На гауптвахте сгною!» Военный трибун не был телепатом. Но Гай очень надеялся, что эта мысль достаточно ясно отразилась на его лице.

– Спасибо. И вы, и отец… Вы сделали всё, чтобы нас вытащить.

– Почему ты говоришь это мне?

– А кому надо?

– Почему не отцу?!

– Вытаскивали меня, – Марк смутился. Повернулся так, чтобы видеть обоих мужчин. – А вытащили всех. Спасибо.

В битве у Дикого Жеребца среди погибших был Ицилий Отон Руга, однокашник Гая по училищу. Друг; ведо?мый. Ведомые потом у Гая были, а друзья – нет.

– Похож, – повторил Гай.

И добавил чуть слышно, для одного Марка:

– Не вздумай повторить мою судьбу, балбес!

– Так точно! – козырнул наглец. – Разрешите быть свободным?

Марк едва заметно мотнул головой, скосив глаза в сторону бюро справок. Трибун даже не стал туда смотреть. Он и так знал, кто там стоит. Н’доли Шанвури, дочь Папы Лусэро, терпеливо ждала, пока родственники получат своё.

– Свободен.

* * *

– Унтер-центурион Тумидус!

– Я!

– Выйти из строя!

– Есть!

Чеканный шаг. Плац насквозь продут ветром.

– Унтер-центурион Тумидус! Вам присваивается внеочередное звание обер-центуриона! Благодарю за службу!

– Служу Отечеству!

Плещется орёл на знамени. Машет крыльями.

– За личную храбрость в бою обер-центурион Тумидус награждается орденом «Глаз Бури» II степени. От имени командования…

– Служу Отечеству!

– Встать в строй!

– Есть!

Ничего этого не было. Плац, знамя, орёл – ничего. Орден с наградными документами Марк нашел в коттедже – утром, после прогулки у моря. Бархатная коробочка лежала на перилах. Рядом – удостоверение в обложке из натуральной кожи. Копия указа о присвоении внеочередного воинского звания, придавленная галькой. Кто принес орден, Марк не знал. Кто-то, кому был хорошо известен распорядок дня новоиспеченного обер-центуриона.

Знали, что мимо не пройдёт.

Двоилось в глазах. Фасеточный имплантант приживался трудно. На днях Марка ждала вторая операция на зрительном нерве. С селезенкой было проще. Правда, неистово чесался бок. Хотелось взломать ребра, залезть внутрь и скрести там. Врачи уверяли, что чесотка угомонится к концу месяца. Куда больше врачей смущали мигрени. Марк даже заподозрил, что из-за мигреней его могут признать негодным к строевой. Он перестал говорить эскулапам о головной боли. Когда интересовались, отвечал, что всё в порядке. Поверили врачи или нет, а мигрень поверила – сделалась мягче, терпимей. На свежем воздухе, в особенности по жаре, она отпускала, едва начавшись. Даже под крышей, в ветреный или дождливый день, стоило Марку представить себя на солнцепёке, где-нибудь высоко в горах – и мигрень растворялась, как сахар в воде.

По утрам, умываясь, он долго смотрел на себя в зеркало. В фас, в профиль… Боялся, что меняется форма черепа. Врачей не спрашивал, чтобы не привлекать лишнего внимания. Раз помалкивают, не лезут с измерениями, значит, норма.

Однажды не выдержал – спросил. Между делом, как бы из праздного интереса.

– В вашем возрасте? – уточнил врач. Он торопился, но без возражений задержался на пару минут. – Вас интересует лицевой череп или мозговой?

– Мозговой, – наобум брякнул Марк.

– В целом, пустяки. Увеличивается основание в поперечном и переднезадном направлениях. Оформляются воздухоносные пазухи… Что-то с глазом? Беспокоит?

– Не очень.

– Ну и славно. Насчет черепа поройтесь в вирте, там есть…

* * *

К Н’доли шёл чужак. Офицер с душой, затянутой в мундир. Либурнарий, охотник за рабами, снабженец своей треклятой родины. Фокусник, превращающий свободу в электричество. Олицетворение всего того, за что дочь Папы Лусэро ненавидела Великую Помпилию.

К Н’доли шёл человек, с которым она лежала в одной постели. Давно, в прошлой жизни. Из-за неё молоденького курсанта исключили из училища. Его она отправилась спасать, без колебаний ринувшись за край Ойкумены, в пурпурно-золотые пески Крови.

«Завидую, – так думала Н’доли когда-то, – крошке, которая разбудит его сердце.» Теперь, в зале Бен-Цанаха, она думала иначе. Не завидовала; нет, не завидовала ни капельки.

Еще вчера она была старше Марка. Это осталось в клетке слова «вчера». Обер-центурион Тумидус был гораздо старше Н’доли Шанвури. Проклятье! – он ей в прадеды годился. Старше на войну; на сгоревшую галеру, на погибших сослуживцев. Старше на плен; на жизнь и на смерть.