Покидая «ротонду»

И повсюду, куда не глянь, валялись манекены. Обыкновенные пластиковые манекены, какие вы видите каждый божий день, проходя мимо витрин магазинов одежды. Манекены были и целыми, и наполовину разобранными, с оторванными конечностями; валялись и просто отдельные их части. Короче, гением быть не нужно – раньше на этом заводе штамповали манекены.

Что? Какие кастрюли? Я сказал? Да господи, просто так ляпнул, что вы прицепились к этим кастрюлям, господин следователь, не в них дело. Огромная цепь, каждое звено которой размером с грецкий орех – вот что имеет значение. Я был ею прикован к металлическому столбу, черт его знает, чем он раньше тут служил.

И все по новой: голова проходила – приходил страх.

Исикава уселся на старый, – чудовищных размеров, – диван, взял с тумбочки, стоявшей рядом, чай и сказал:

– Не бойся.

Я молчал. И боялся.

– Первое, что тебе нужно уяснить, это то, что тебе ничего не угрожает. Совершенно. Ты в безопасности. Я не псих и не маньяк. Тебе не нужно стараться угодить мне правильными ответами и ничего подобного тебе вообще делать не придется. Хорошо? Не отвечай, ты все равно пока что напуган и не слышишь моих слов. Ты их не воспринимаешь. Я понимаю тебя. Я тебя связал. Проломил тебе голову. Да, все это я с тобой сделал. И тем не менее, убивать тебя я не намерен. Не намерен, даже если ты все равно решишь пойти в полицию и сообщить обо мне и обо всем, что произошло, хотя это и будет означать для меня конец. Потому что я не убийца. Те двое не в счет. Оставаться там было нельзя, а ты не был готов воспринимать мои слова трезво. Вот мне и пришлось шарахнуть тебя по башке и перетащить в более безопасное место, где мы можем спокойно с тобой поговорить. Но сперва ты должен поверить, что тебе не угрожает опасность с моей стороны. Это чистая правда, верь мне. До тех пор, пока ты думаешь, что это не так, страх будет сковывать твой рассудок, и мне придется тебя отпустить, так ничего толком и не объяснив. А то, о чем я собираюсь с тобой говорить это… это… знаешь, в это и так невозможно поверить, а в твоем перепуганном состоянии тем более.

Та часть завода, в которой мы находились, была погружена в полумрак. Огромные, в несколько метров высотой окна покрывались многолетней пылью, сквозь которую не мог пробиться свет. Однако, место это было обжитое. Это угадывалось по разного рода мелочам. По развешенному белью на натянутой от окна до какой-то железной хреновине веревке. По электрическому чайнику на старом кофейном столике. Тут жили. Вот этот вот псих тут и жил.

И манекены. Повсюду валялись проклятые манекены.

Ох уж эти манекены, хе-хе.

Нужно было что-то ответить, и первое что я сказал, была ложь.

Я сказал:

– Я вам верю.

Исикава одобрительно кивнул, хотя и с сомнением в глазах. Ну еще бы.

– Как твое имя? – спросил он.

Я назвался. Исикава представился в ответ и слегка поклонился. Неуместный жест, не правда ли? Но я поклонился тоже.

– Ты голоден? – Исикава встал с дивана и направился к холодильнику. Да, там был и холодильник, он работал от той хреновины, к которой был привязан один конец бельевой веревки. Оказалось, то был генератор. Все работало от него.

– Нет, спасибо. Мне не хочется есть.

Исикава пожал плечами и вернулся на место.

– Скажи, если я сейчас сниму с тебя цепь, ты немедленно уйдешь отсюда, верно?

Я не знал что ответить. Соврать? Четвертого удара по голове я бы не пережил.

– Я не знаю.

– Честный ответ. Хотя и не совсем, если подумать. Ты знаешь. Но я все же сниму цепь. И не буду тебя удерживать.

И он действительно освободил меня от цепи. Этому я удивился. Я не понимал, что за игру вел Исикава. Чего он добивался? Хотел расположить меня к себе?

Я размял натертые запястья и попытался встать. Голова немедленно закружилась, но я устоял, правда пришлось ухватиться за трубу. Скоро все прошло. Я невольно бросал косые взгляды в сторону выхода. К слову, там, где я предполагал выход, его не было. Там была подсобка. Но тогда я этого не знал.

– Перед тем, как ты уйдешь, выслушай меня, – сказал Исикава. – Что бы ты обо мне не думал, одно очевидно для нас обоих: я спас тебе жизнь. И в знак благодарности я прошу только одного – задержаться здесь на короткое время. Не приказываю. Именно прошу. Я не строю тебе ловушку, ты волен уходить в любую секунду. Но я прошу тебя остаться и послушать меня. Если после того, что я тебе расскажу, ты все равно решишь уйти, ты уйдешь. Даю слово.

Я не знал, может, передо мной сидел выдающийся актер, но мне казалось говорил он искренне. Искренность звучала в его голосе; отражалась в глазах. Я поверил ему. Поклонился на прощанье, и медленно, пятясь задом, чтобы не выпускать его из виду на всякий случай, стал уходить.

Тогда Исикава глубоко вздохнул и проговорил.

– Я предполагал, что ты поступишь именно так. Ладно. Тогда план бэ, – он закурил и откинулся на спинку дивана. – Как ты думаешь, что тебя ждет за жестокое двойное убийство?

Я обернулся и издал какой-то идиотский звук, вроде:

– М-м?

– Одного ты задушил, – Исикава говорил и то, что он говорил, было ему явно неприятно. Ибо слова его были подлой, гнусной ложью, – голову другого ты размозжил камнем. Ты бил и бил. До тех пор, пока камень не стал скользким от крови.

– Но… это ложь!

– Думаю, полиция так не считает. Видишь ли, их интересуют только факты. А они таковы: на камне твои отпечатки. Пока ты был в отключке, я вложил его в твою руку. Свои – стер. Но самое интересное – твои пальцы найдут, когда осмотрят шею задушенного ублюдка. А теперь скажи мне, Канеко, что противопоставишь фактам ты? Ты их убил, сомнений быть не может. В лучшем случае, ты сможешь доказать, что это была самооборона. Правда, для этого тебе должны попасться добросовестные полицейские, которые проверят биографию погибших, найдут доказательства, что тебя похитили из собственной квартиры и так далее. Но неужели ты настолько наивен, что рассчитываешь на это? Прости, но ты не похож на человека, кто в состоянии позволить себе хорошего адвоката. Нет, друг, дело твое дрянь. Ты и сам это сможешь понять, если хорошенько обдумаешь мои слова, все трезво взвесишь.

– Моих отпечатков нет, и быть не может в полицейской базе данных, – сказал я зачем-то. Наверное, мне хотелось хоть как-то навредить его гладкой подставе. Ерунда, конечно. Я даже не знал, правда ли то, что я сказал. И тогда он добил меня последним ударом.

– Ошибаешься, Кин-сан. Я думаю, в настоящее время ты уже есть в их базе. Я ставил твой бумажник с водительскими правами в том доме.

Исикава бросил окурок на пол, и подошел ко мне.

– Я дал тебе слово, что отпущу тебя. И я его сдержу. Можешь идти. Только сначала осмысли услышанное. Ты убийца. А убийц у нас вешают.

Глава 4

Инсар. Россия.

По семь им было, когда они познакомились. С первого класса единственной школы крохотного города они стали друзьями. Им было по семь, и музыка, которую слушали все прочие, вызывала отвращение у четырех детей. Родители и сверстники; водители «газелей», выкручивая громкость магнитолы, когда грузчики разгружали из кузова фрукты; соседи, устраивая вечеринки в квартирах. Вся музыка, что слышалась им не из их плееров, была ужасна. Она была примитивна. Каждому из четырех казалось невозможным, что нет во всем городе ни единого человека, кто бы слушал музыку хорошую. Так казалось каждому из четырех, до первого класса; до того, как они познакомились. И если есть в мире что-то более естественное, чем то, что эти четверо стали друзьями, то сложно сказать навскидку.

В тринадцать лет, на школьной дискотеке, когда Герман подменил диск, и по актовому залу поплыл тягучий голос Криса Корнелла, немного в нос, немного истеричный и будто охрипший, ему, Герману разбили лицо. Он обещал вернуть диски, если они все вместе прослушают всего одну песню. Он надеялся, «Аудиослейв» поразит их, нужно только дать шанс.

В четырнадцать эксцентрик Валентин, пьяный и переполненный возмущением, выпрыгнул на ходу из машины своей девушки, которая была немного старше его, и шатко-валко умела управляться с коробкой передач. Они ехали по бугристым дорогам города в «жигулях» отца девчонки. «Да послушай ты! Просто послушай! Ночь. Город. Мы молоды и влюблены. Мы едем в машине, а над нами звезды! Оставь „аэросмит“, не меняй. Неужели тебя не пробивает током от романтизма их песен?!» – «Да блин, как ты задолбал, слушай что хочешь. Но я не для того угоняла батину машину, чтобы с тоски подыхать, понял?» – «Понял».

Он сломал себе руку.

В пятнадцать Антон купил свою первую электрогитару и вскоре был поставлен на школьный учет за поведение. Он отвечал за настройку звука во время какого-то школьного праздника, на котором присутствовал глава города. Он выстроил звук как надо. Подключил гитару. Из двух усилителей загремело соло из «стокгольм синдром» «Мьюз». К нему присоединился Ринат. Текст «Стокгольма» он знал наизусть. Модуляции голоса давались ему легко, играючи. От природы басовитый, голос его легко переходил в тенор. Он брал сложнейшие пассажи Метью Беллами, казалось, совсем не напрягая связок. Он ни дня не ходил в музыкальную школу. Он встал на учет за поведение.

«Я обещаю вам закончить школу с золотой медалью, – говорил Валя директору, – если вы объясните мне, почему за отличное исполнение превосходной песни мы должны встать на школьный учет, но никто не уволил Вас и завуча за пьяные танцы под Ваенгу на прошлогоднем выпускном балу?»

Школу он закончил на тройки.

В семнадцать друзья создали группу. Они назвали ее «Покидая,,Ротонду»»»

Герман сделал последнюю затяжку, глядя на экран старого смартфона. Ринат не сменил номер. Герман знал это, потому что все эти годы поддерживал связь. Со всеми. Он не выпал из их жизней. Кроме последних четырех месяцев. Со «связью» стало трудно. Мобильник купить сделалось почти невозможным после смены начальника колонии. Но вряд ли все они дружно сменили номера за эти четыре месяца.

Герман позвонил.