Графиня Шатобриан

Канцлер продолжал читать:

«…Роковое «Sauve qui peut» оказало свое действие; швейцарцы оставили меня и бросились вслед за герцогом Алансонским; когда я оглянулся, то увидел многочисленную толпу людей, бежавших врассыпную по Миланской дороге. С этого момента гибель наша сделалась неизбежной, потому что вся тяжесть битвы легла на короля и окружавших его сеньоров!..»

– Нет, я не имею права жаловаться, – сказала правительница взволнованным голосом. – Мне остается только благодарить Бога, что он спас жизнь моему сыну в этот ужасный день! Кончайте скорее письмо, мой дорогой Бюде!

«…Неприятель со всех сторон окружил нас; началась настоящая бойня; я с замиранием сердца вспоминаю о тех ужасах, которые происходили вокруг меня. Я видел злополучного Бонниве, на которого падала ответственность за печальный исход этого дня; он не хотел его пережить; с непокрытой головой, запыленный, окровавленный, он делал знаки Дисбаху, предводителю бежавших швейцарцев, чтобы тот приблизился к нему. Затем я видел, как они вдвоем бросились прямо на штыки бурбонских наемников и упали замертво; в то же время толпа неприятелей отрезала короля от его воинов, а он, покрытый кровью с головы до ног, сражался один, пока, наконец, его конь не взвился на дыбы и рухнул на землю вместе с ним…»

– Пресвятая Дева! – воскликнула правительница. «В этот же момент я также полетел с моей раненой лошадью и так как не мог сразу освободиться от тяжести лежавшего на мне животного, то поневоле видел то, что происходило вокруг меня. Бурбон искал Бонниве, чтобы убить его, и я слышал, как он бранился, думая, что жертва его мести ускользнула от него. Но тут вид убитого врага обезоружил его: «Несчастный! – воскликнул Бурбон, наклоняясь к трупу, – ты виноват в бедствиях, постигших Францию и меня!» Как будто Бонниве советовал ему изменить отечеству! Когда меня вытащили из-под лошади, все было кончено. Король сам освободился от своего коня и сражался пеший как лев, не обращая внимания на своих друзей, которые советовали ему положить оружие. Его, наверно, постигла бы участь маршала ла Палисса и других военачальников, если бы в это время к нему не подошел сообщник Бурбона Помперан и не заговорил с ним. Помперан упрашивал его довериться Бурбону, но король Франциск возразил с гневом, что он не хочет иметь дело с изменником. Тогда позвали неаполитанского вице-короля Ланнуа, который принял на коленях окровавленную шпагу короля Франциска и предложил ему взамен свою.

Вот вам верное описание несчастной битвы при Павии, мой дорогой Бюде. Французское войско уничтожено, большая часть его перебита, остальные взяты в плен. Из наших в руках неприятеля: король Наваррский, граф Сен-Поль, Флеранж, Монморанси и Клеман Маро, который был ранен и взят в плен одновременно с королем. Испанцы так очарованы беспримерной храбростью короля и так ухаживают за ним, что иногда нам кажется, что все это был сон и мы у себя дома. Одни только раны постоянно напоминают нам жестокую действительность. Я слышал сегодня, что короля намереваются увезти в какую-то крепость, чтобы умерить восторг немецких наемников, которые хотят иметь его своим предводителем. Кончаю мое длинное послание, чтобы передать его гонцу, которому дали разрешение отвезти правительнице письмо короля. Победа неприятеля так велика, что он не придает никакого значения нашим письмам. Постарайтесь утешить графиню Шатобриан; мое сердце обливается кровью, когда я думаю о ее горе.

Ваш Шабо де Брион.»

После чтения письма наступила минута гробового молчания. Шумные восклицания горестного удивления заменились печальным раздумьем; каждый мысленно взвешивал последствия неожиданного исхода войны, так как существование Франции теперь висело на волоске. Она лишилась всего войска, военачальников и храброго короля, а победитель Павии, император Карл V, со всех сторон угрожал ей, начиная с Фландрии и Брабанта до Франшконте и Средиземного моря. Император мог беспрепятственно проникнуть через Пиренеи в качестве испанского короля и, как союзник Англии, предоставить этому непримиримому врагу Франции северные провинции, а победителя Бурбона наградить южной Францией. Таким образом, казалось, что было достаточно одного мановения грозного императора, чтобы вычеркнуть имя Франции из списка европейских государств.

Герцогиня Ангулемская, несмотря на безграничную любовь к сыну, не забыла своей роли правительницы и первая овладела собой. Зная, что всякое замедление может только усилить затруднительное положение государства, она приказала слуге придвинуть маленький стол к креслу, на котором сидела, и подать письменный прибор с судейского стола. Грудь ее высоко подымалась от волнения, но она писала твердой рукой. Стоявший возле нее Бюде, взглянув на начало письма, прочел: «Mon bon fils (Мой дорогой сын)» и мысленно решил, что правительница пишет королю Франциску, тем более что перо ее двигалось по бумаге без малейшей остановки. Она писала письмо за письмом. Одно из них было к императору: она умоляла его поступить по-королевски с ее сыном; другое – к начальнику Марсельской гавани, с приказом послать французские галеры к итальянской границе; остальные письма были адресованы к Лотреку, герцогу Вандомскому и к герцогу Гельдерну, с требованием собрать новые наемные войска. В этих письмах герцогиня Ангулемская выказала всю свою способность к правлению и редкое самообладание, которое было ей тем необходимее, что страшная весть о плене короля распространилась по городу с быстротой молнии, и можно было ежеминутно ожидать шумных проявлений неудовольствия со стороны толпы.

Маргарита сидела неподвижно у стены, погруженная в свое горе. Она никогда не любила своего мужа, который теперь таким недостойным образом погубил ее брата и Францию; она принесла себя в жертву браку по приличию, и ее жертва не только оказалась напрасной, но принесла самые горькие плоды. Дюпра стоял на прежнем месте, у судейского стола, и с ужасом думал о том, что несчастье страны может повлечь за собой и его падение. До сих пор он заботился только о том, чтобы заслужить благосклонность королевского дома, и из желания угодить королю и правительнице обходился деспотически с парламентом. Зная хорошо настроение парламента, он не мог сомневаться, что с этой стороны ему грозит неминуемая опасность потерять свое высокое положение и даже, быть может, свободу и жизнь. Флорентин также чувствовал некоторое беспокойство, потому что желание правительницы послать Франциску к королю не предвещало ему ничего хорошего. Один Бюде радовался благоприятной перемене, которая могла произойти от этого в судьбе графини Шатобриан. Он надеялся, что с ее возвышением исполнится его заветная мечта – ввести основательное образование во Франции и произвести реформу в католической церкви. Хотя он искренне любил короля и более чем кто-нибудь сожалел о постигшей его участи, но как ученый-теоретик не придавал особенного значения последним политическим событиям, предполагая, что все уладится само собой и для Франции наступит золотой век с распространением высшего образования среди народа. Ему и в голову не приходило, что фанатики господствующей религии могут воспользоваться бедственным положением страны для окончательного уничтожения реформации и что теперь для короля, более чем когда-либо, выгодный политический брак сделался настоятельной необходимостью. Занятый своими предположениями, он внимательно следил за каждым движением правительницы, выжидая момент, когда она перестанет писать, чтобы заговорить с нею. Он был уверен, что мать короля с радостью согласится на его предложение ехать за Франциской с герцогиней Алансонской и позволит ему проводить обеих женщин к королю.

Но правительница не переставала писать; и только скрип ее пера и однообразный шум падавшего дождя нарушали тишину парадной залы отеля Турнель.

Бюде, стоя спиной к выходной двери, вдруг заметил по беспокойству, выразившемуся на лице Дюпра, что произошло нечто необыкновенное. Оглянувшись, он увидел черные фигуры членов парламента, которые входили один за другим в залу и становились полукругом у дверей.

Правительница не заметила их и продолжала писать.

Дюпра сделал движение, как будто хотел присоединиться к своим товарищам, но тотчас же отказался от своего намерения. Неизвестно, боялся ли он потревожить правительницу или его приковали к месту ледяные взгляды тех людей, над которыми он до сих пор властвовал безгранично.

«Не желал бы я быть на его месте, – подумал Бюде, вглядываясь в бледное лицо Дюпра. – Видно, упреки совести не пустое слово! Даже этот бессердечный и смелый человек сделался робким и застенчивым…»

Наконец правительница подняла голову и увидела черные фигуры членов парламента. Их появление поразило ее, как неожиданный удар грома, потому что в этом заключался протест против ее правления; она знала, что это послужит началом трудной борьбы, где ей придется шаг за шагом отстаивать свою власть. Но она обладала достаточной силой воли, чтобы скрыть свою тревогу, и бросила смелый, вызывающий взгляд на мрачные морщинистые лица своих противников. Привычка властвовать играет важную роль в умении пользоваться властью. Члены парламента вполне сознавали правоту своего дела, но полувопросительный, карающий взгляд правительницы привел их в смущение, и они почувствовали себя в положении подсудимых. Она не сказала им ни одного слова, но подозвала слугу и отдала ему немое приказание жестом руки.

Слуга вышел. Правительница медленно сложила письма одно за другим, а затем подошла на несколько шагов к представителям парламента. Вице-президент счел эту минуту удобной, чтобы начать свою речь, но она остановила его.

– Подождите немного, – сказала она, – я должна кончить дела более важные, чем выслушивать ваши сожаления о постигшем нас несчастье.

– Мы пришли не для этой цели, а хотели…

– Вы верны себе! – продолжала правительница, вторично прерывая вице-президента. – И всегда придумываете какие-нибудь затруднения. Само собой, разумеется, что в минуту, когда государство в опасности, вы первые употребите все усилия, чтобы посеять раздор, хотя вам хорошо известно, что теперь согласие необходимее, чем когда-либо. Благодаря этой незавидной роли вы были удалены от власти и в недалеком будущем окончательно потеряете всякое значение, если будете действовать тем же способом…

Слуга принес канделябр с двумя зажженными свечами и поставил на стол, где лежали письма, написанные правительницей, затем положил сургуч, печать и шелковые шнурки. Правительница села у стола и начала перебирать письма, но, услышав шум, остановилась. В залу вошла толпа прилично одетых горожан и остановилась у дверей, возле членов парламента. Это были представители парижского муниципалитета; правительница знала, что и они явились не с целью выражать ей свои соболезнования по поводу плена короля. Нервное подергивание ее губ ясно показывало, что она не чувствовала в себе достаточно силы, чтобы преодолеть все те препятствия, которые она встретила на своем пути, и видела, что ей придется поневоле сделать некоторые уступки. Но ей нужно было выиграть время, чтобы обдумать свое настоящее положение, и она с видимым равнодушием занялась отправкой писем. Запечатав первый пакет, она велела позвать приехавшего гонца, стоявшего в углу залы, и, подавая ему открытый лист с королевской печатью, сказала:

– Ты получишь щедрую награду за свою услугу. Хотя ты принес нам печальную весть, но все-таки несчастье не так велико, как мы воображали себе. Окажи нам еще услугу и доставь это письмо в Мадрид. Чем быстрее исполнишь ты наше поручение, тем скорее вернется французский король в Париж. Возьми этот лист и поезжай с Богом!

Гонец, едва передвигавший ноги от усталости, вышел из залы с низким поклоном.

Правительница запечатала еще три письма и передала их слуге.

– Вот это письмо, – сказала она громким голосом, – ты отправишь немедленно герцогу Гельдерну; пусть посланный летит стремглав и передаст от меня герцогу, чтобы он, не теряя ни минуты, привел в Париж своих немцев; это письмо ты пошлешь герцогу Ги-зу, он также должен привести сюда войско из Шампани; а это – графу Лотреку де Фуа, которому я отдала приказ занять Савойскую границу!

Слуга вышел; но правительница все еще стояла спиной к дверям и, машинально взяв со стола незапечатанное письмо, разглядывала его. Между тем дождь все усиливался; две восковые свечи тускло освещали мрачную залу.

Вице-президент опять нарушил общее молчание, и правительница не имела теперь никакого предлога, чтобы остановить его. Он изложил, в кратких, но сильных выражениях, жалобы парламента, права которого уже несколько лет нарушались королем. Парламент, признавая законность прежних церковных постановлений, не изъявлял своего согласия на конкордат, который постоянно приводится в действие правительством как непреложный закон. Парламент требует, чтобы все места на государственной службе на будущее время не покупались бы за деньги, и в особенности места судей, так как это крайне унижает звание. Парламент настоятельно требует уничтожения чрезвычайных комиссий. Они лишают подсудимого предоставленного ему права на свободный приговор судьи и унижают закон, делая его орудием власти. Таким способом, добавил президент, Семблансэ был неправильно осужден на казнь вследствие пристрастия комиссии, которая из-за личных целей решилась на убийство человека, пользовавшегося общим уважением за свою честность. В заключение мы должны заявить, что наш президент был главным виновником всех этих беззаконий, и данной нам властью объявляем его недостойным того поста, который он занимал до сих пор, и настоятельно требуем, чтобы он отказался от своей должности и явился перед судом парламента.

– О ком вы говорите? Надеюсь, не о канцлере Дюпра? – спросила правительница.

– Да, Дюпра! – послышалось разом несколько голосов. – Мы будем судить его за смерть Семблансэ!

– Не ожидала я подобных требований и еще в такую неблагоприятную минуту! – сказал правительница после некоторого молчания.

– Пусть несчастья, постигшие нашу страну, послужат по крайней мере в пользу прав французских граждан, которые едва не были уничтожены самовластием короля Франциска. Небо наказало его! Меч, на который более всего рассчитывал король, выпал из его рук, и для нас не может быть более удобной минуты, чтобы вытребовать то, что отнято у народа. Битва при Павии была прямым следствием беззаконных действий правительства. Вы открыто покровительствуете распространению ереси; разве можете вы ожидать от нас соблюдения данной вам присяги, когда вы позволяете открыто осуждать нашу святую религию. Мы требуем суда над еретиками!

– Предайте суду еретиков, – закричали в один голос члены парламента и представители муниципалитета, подступая все ближе и ближе к правительнице, которая невольно смутилась и бросила тревожный взгляд на Дюпра и Бюде и, казалось, обдумывала: не пожертвовать ли ей этими двумя людьми, чтобы утишить разразившуюся бурю.

Бюде с ужасом увидел всю несостоятельность своих планов относительно церковной реформы во Франции; и в эту минуту он должен был думать о спасении собственной жизни. С инстинктом утопающего он схватил руку архиепископа, указывая глазами на разъяренную толпу. Дюшатель с трудом поднялся с кресла и, выйдя на середину залы, сделал знак, что желает говорить.

В зале тотчас же водворилась тишина; но едва архиепископ успел сказать несколько слов, как опять поднялся шум.

– Чего вы медлите, господа? – крикнул кто-то из толпы представителей парижского муниципалитета. – Валуа не может больше защищать Францию и Париж; мы должны сами приняться задело! Арестуйте Бюде, он портит наших сыновей своим бестолковым воспитанием! Он еретик; из-за него мы попали в беду!..

– Жаль, что он так худощав и не годится на жаркое! – заметил один толстяк, медник по ремеслу, который пользовался большим авторитетом в своем квартале и считался остряком. – Но это не беда! В нынешние тяжелые времена и еще во время поста ничем не следует брезгать, схватите его!

Этого возгласа было достаточно, чтобы вся толпа парижского муниципалитета ринулась вперед, чтобы схватить оторопевшего канцлера. Правительница поспешно отошла в сторону и отдала какое-то приказание стоявшему возле нее Флорентину, который незаметно вышел из залы. Но тут перед толпой неожиданно явилась герцогиня Алансонская, которая до этого момента не принимала никакого участия в том, что происходило вокруг нее. Видя неминуемую опасность, угрожавшую любимцу ее брата, она решила защитить его хотя бы ценою собственной жизни и, схватив шпагу одного из членов парламента, подняла ее над головами толпившихся впереди зачинщиков. Те невольно отступили при виде блеснувшего оружия; в зале опять наступила минутная тишина.

– Вы забыли, что вы французы! – воскликнула с горячностью Маргарита. – Я никогда не слыхала, чтобы французы не уважали несчастье, обращались грубо с женщинами и страждущими! Разве вам неизвестно, что я сестра короля, принадлежу к роду Валуа и что меня постигло неслыханное горе! Мой недостойный муж, благодаря своей трусости, был главным виновником поражения при Павии…

– Тем хуже для нас, – возразил медник, – если кровные принцы, при своем высокомерии, еще отличаются трусостью!

– Разве большая степень виновности дает нам право на особенное снисхождение? – заметил один из членов парламента.

Шум все усиливался, так что вмешательство герцогини, по-видимому, еще больше усилило волнение толпы; архиепископ Дюшатель напрасно возвышал голос, призывая к спокойствию. Члены парламента самовольно арестовали ненавистного для них Дюпра, в то время как представители муниципалитета схватили канцлера Бюде. У тех и других была одна цель: положить конец владычеству женщин из дома Валуа и провозгласить регентом герцога Вандомского, который, после мужа Маргариты, имел на это наибольшие права. Они уже собирались удалиться со своими пленниками, но их остановило неожиданное появление многочисленного отряда королевских телохранителей, призванных Флорентином по приказанию правительницы. Они вошли мерным шагом и, прокладывая себе дорогу алебардами, заняли всю середину залы от дверей до противоположной стены. Испуганная толпа поспешно расступилась перед ними на обе стороны. Правительница спокойно смотрела на эту сцену, и, когда в зале наступила мертвая тишина, она сказала, возвысив голос:

– Я требую, чтобы парижский парламент выдал своего вице-президента за непочтительное обращение с нами; пусть он ожидает в Шателэ результатов жалобы, поданной им на канцлера Дюпра. Парижский муниципалитет должен выдать медника Дюренна! – продолжала правительница. – Если муниципалитет еще раз позволит себе поступать так, как сегодня, то Дюренн будет немедленно казнен. В случае если вам угодно будет вести дальнейшие переговоры, то вы можете обратиться к герцогу Вандомскому; ему будет нетрудно разрешить ваши недоумения, так как на помощь ему скоро явятся Гельдерн и Гиз со своими войсками!

Начальник телохранителей, по знаку правительницы, арестовал вице-президента парламента и медника Дюренна, не встретив ни малейшего сопротивления со стороны их товарищей, которые торопливо вышли из залы, как только телохранители очистили им дорогу.

В ту же ночь правительница отправилась в Лион, чтобы сделать некоторые распоряжения относительно набора войск на юг и защиты границ. Герцогиня Маргарита и Бюде выехали вслед за ней с целью разделить плен короля и утешить его в несчастье; в Авиньоне к ним должна была присоединиться графиня Шатобриан, которую они вызвали через особого гонца.

В настоящем случае правительница действовала под влиянием материнского великодушия и готова была пожертвовать всеми предрассудками, чтобы облегчить печальное положение сына.

– Я не придаю никакого значения тому мнению, которое я составила о графине Шатобриан, – сказала правительница, прощаясь с Бюде, – она дорога моему сыну; я не хочу лишать его общества любимой женщины, ему необходимо утешение. С переменой обстоятельств прошел и мой гнев против вас, Бюде; теперь вы можете вполне рассчитывать на мое покровительство. Мой сын всегда дорожил вашей дружбой; похлопочите о его освобождении и постарайтесь избавить нас от печальных последствий битвы при Павии. Благодаря вашему последнему посольству к папе вас знают в Ватикане, и вы сами имели возможность изучить политическое положение Италии; поэтому, более чем кто-либо, вы можете извлечь пользу из того неудовольствия, которое должно было возбудить в итальянцах усиление власти императора Карла. Вы найдете в Италии готовую почву; народ ненавидит испанцев; остерегайтесь только Ланнуа, который всей душой предан императору, а с Пескарой вы можете смело вступить в сношения, он умный человек и сумеет уговорить Бурбона. Но, разумеется, прежде всего, постарайтесь освободить моего сына; посоветуйте ему признать себя пленником Италии, а не императора. Употребите все свое влияние, чтобы его перевели в какой-нибудь приморский город. Поезжайте скорее, мы должны дорожить каждой минутой…

Глава 13

После знойного осеннего дня наступила приятная вечерняя прохлада; с закатом солнца подул легкий ветерок вдоль высоких заборов, окружавших со всех сторон вековые стены башни. Во время дневной жары башня эта казалась необитаемой, так как в ней не видно было ни малейших признаков жизни; но теперь двое слуг сошли по каменной лестнице в сад, отделенный от окружающей местности непроницаемой изгородью фиговых деревьев и алоэ и глубокими рвами. На дальнем конце сада виднелся старинный испанский замок, который величественно возвышался над лежащим внизу городом.

Этот город был Мадрид; в старинном замке жил герцог Инфантадо, а башня была известной крепостью Альказар, построенной во времена мавров. Подобные крепости были тогда при всех значительных городах средней и южной Испании.

Испанский король и римско-германский император Карл V, воспользовавшись доверием Франциска, приказал перевезти его в Альказар, так как только эта крепость казалась ему достаточно надежным убежищем для такого важного пленника.