Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке

серое поле и лес – дальше светится город

светится серый город-лес, дальше дальше! —

дальше светится город-поле, дальше! —

светится поле и лес, а дальше серое серое…

ВОРОБЬИНАЯ МОСКВА

зимний день короче воробьиного носа
день короче носа?
зимний день короче
короче: зимний день воробьиного носа

тишина – воробьи улетели из Москвы
тишина? – тишина улетела из Москвы
улетела Москва воробьев из Москвы
улетела Москва из Москвы

вороны говорят их выжили из города
вороны говорят выжили
а воробьи говорят не выжили
и люди говорят что люди говорят их выжили из города

наверно мы – люди надоели им – воробьям
наверно мы – люди
наверно надоели… неужто воробьям?
недопили недоели – люди людям надоели

мечутся люди сами как воробьи
в поисках пищи мечутся люди
или пища мечется в поисках людей?
в поисках пищи люди как воробьи

между зданий кажется очередь
голодное небо
сейчас поднимется небо кажется
кажется голодная очередь сейчас поднимется в небо —

и унесется чернеющей стаей туда
туда унесется где много пищи
где много пищи? куда унесется?
туда унесется куда унесет

ПРОВЕРКА РЕАЛЬНОСТИ

(1972–1999)

О НОВЫХ СТИХАХ

В этом 1998 году на излете века, может быть, от ощущения, что близко новое тысячелетие, каждое мое слово захотело быть не только самим собой, но и символом. К тому же я обнаружил в своих черновиках стихи 1972 года, где в строке каждое слово было напечатано отдельно (в три интервала) и с прописной буквы. За прошлое лето у меня сочинилось некоторое количество подобных стихов, в основном лирики. На странице такой способ написания слов, мне кажется, выглядит убедительно. Слово само по себе так крупно, что промежуточные слова зачастую просто отпадают и получается экономия места и материала, к чему всегда, по-моему, стремится поэзия. Отсюда и звучание свежее.

Кроме того, я давно заметил, что формообразующим элементом ритма у целого ряда поэтов начала века является слово под ударением или группа слов. Чтобы выделить это слово или группу слов и отделить их от следующих, Маяковский располагает стихи ступеньками. Таким образом появляются малые цезуры, которые акцентируют внимание на словах и делают интонацию стиха более выразительной. Притом группы слов имеют одно главное ударение, что приравнивает их к другим словам под ударением. (Их надо и читать как одно слово.) На мой взгляд, в расположении стихов ступеньками наблюдается некоторая механистичность – сдвиги строк как рычаги, здесь проявляется понимание страницы как плакатного листа. Гораздо живее начертание слова как стихотворной строки у более поздних поэтов: у Асеева, у Кирсанова, затем, например – у Холина, у Соковнина. Да у того же начинающего юного Маяковского!

Здесь меня не устраивал сам рисунок стиха – ниточкой. Если изредка, довольно оригинально получается, а если сплошь – некий странный Китай. И притом ритм – это главное: после каждого слова – большая цезура, а я слышу малую.

Вот я решил, что возможно в таких случаях записывать стихи нормальными строфами. Только каждое слово с прописной буквы и – тройной интервал. Сохраняется вид книжной страницы – и как читается стих, так и произносится. При этом возникает некоторый пуантилизм текста, который лично у меня ассоциируется с новой камерной музыкой такого же рода – пуантилистической. Вообще хотелось бы заметить, что мне не раз помогали и окрыляли в моих поисках достижения соседних пластических искусств в пространстве и времени, то есть живописи и музыки. Человеческое Искусство для меня – нечто целое, которое достигается различными средствами. Или комбинируется из разных искусств и литературы: например, Театр, Кино.

СЛОВА (1972–1998)

УТРО НА МОЛОГЕ

Вода и туман    Скользит
моторка    Солнце    Утка
захлопала    Очки на стуле
Оскар спит    У моста
рокочет автобус    Там
уже заблестели    Церковь
розовая    Тени вагонов
бегут по траве    Солнце
с той стороны    Станция
Касса закрыта    Дремлют
коленки шляпа    Дышит —
не слышит    Подлесок    пень
горелый    Вдруг – выстрел!

НА ДАЧЕ

Марине Добровольской

Я Кира    и Марина —
Вот    мира    половина
Другая половина:    березняк
облака    лай собак

Вверх    по склону    заросли
ромашки    кашки    выросли
каждая    и все    вместе
во власти    счастья    и грусти

Еще    с нами    четвертый
Генка    живой    не мертвый
рядом    бубнит    где-то
призрак    прошлого    лета

Из Москвы    ночью    такси
Под утро    фары    гаси
Приходил    от росы    мокрый