Камо грядеши

– Как чувствует себя божественная? – спросил он.

Но эта насильственная остановка снова раздражила Виниция и мгновенно возбудила его гнев.

– Пусть ад поглотит ее и весь этот дом, – ответил он, скрежеща зубами.

– Молчи, несчастный! – сказал Петроний и, осмотревшись вокруг, торопливо добавил: – Если хочешь узнать кое-что о Лигии, следуй за мной. Нет, здесь я ничего не скажу! Ступай за мной, я сообщу тебе мои догадки в носилках.

Обняв рукой молодого человека, он как можно скорее вывел его из дворца.

Он главным образом и добивался этого, так как не имел никаких новых известий о Лигии. Однако, будучи человеком сообразительным и, несмотря на вчерашнее свое возмущение, весьма сочувствуя Виницию, кроме того, чувствуя себя в некоторой степени ответственным за все происшедшее, Петроний принял уже некоторые меры. Когда они сели в носилки, он сказал:

– Я приказал моим рабам сторожить у всех ворот, снабдив их подробными приметами девушки и того великана, который вынес ее с пира у цезаря, так как не может быть сомнения, что это он отбил ее от твоих рабов. Выслушай меня! Быть может, Авл и Помпония вздумают спрятать ее в одном из своих поместий, в таком случае мы узнаем, в какую сторону ее увели. Если же ее не заметят у ворот, это послужит доказательством, что она осталась в городе, и мы сегодня же начнем разыскивать в Риме.

– Авл и Помпония не знают, куда она делась, – ответил Виниций.

– Уверен ли ты в этом?

– Я видел Помпонию. Они также ищут ее.

– Вчера она не могла выбраться из города, потому что на ночь ворота запираются. У каждых ворот караулят двое моих рабов. Один из них должен пойти по следам Лигии и великана, а другой сейчас же вернется, чтобы сообщить мне. Если они в Риме, мы найдем их, потому что этого лигийца нетрудно узнать хотя бы по росту и плечам. Твое счастье, что ее похитил не цезарь, но я могу тебя уверить, что овладел Лигией не он, потому что мне известны все тайны Палатинского дворца.

Виниций разразился не столько гневным, сколько горестным порывом: он передавал Петронию прерывающимся от волнения голосом обо всем, что слышал от Актеи. Он рассказал, какие новые ужасные опасности угрожают Лигии: найдя беглецов, придется как можно тщательнее скрывать их от Поппеи. Затем Виниций с горечью стал упрекать Петрония за его советы. Если бы не он, все пошло бы иначе. Лигия находилась бы в доме Авла, Виниций мог бы видеться с нею ежедневно и был бы теперь счастливее цезаря. Распаляя себя своими собственными словами, он все более волновался, так что, наконец, слезы скорби и озлобления полились из его глаз.

Петроний, не предполагавший, что молодой трибун может любить и увлекаться страстью до такой степени, видя эти слезы, невольно подумал с некоторым удивлением:

«О, могущественная владычица Кипра! Ты одна господствуешь над бессмертными богами!»

II

Когда они вышли из носилок перед домом Петрония, надсмотрщик над атрием сообщил им, что ни один из рабов, посланных к воротам, еще не вернулся. Он распорядился отнести им пищу и подтвердить, под страхом бичевания, приказ – внимательно следить за всеми, выходящими из города.

– Видишь, – сказал Петроний, – они, очевидно, находятся еще в городе, а в таком случае мы отыщем их. Прикажи, однако, и своим людям наблюдать за городскими воротами, пошли тех именно рабов, которые сопровождали Лигию: они легко распознают ее.

– Я приказал сослать их в мои поместья, – ответил Виниций, – но я сейчас же отменю мое распоряжение, пусть они идут к воротам.

Начертив несколько слов на покрытой слоем воска табличке, он отдал записку Петронию, который приказал немедленно отослать ее в дом Виниция.

Затем они прошли во внутренний портик; севши там на мраморной скамье, они стали беседовать. Златокудрые Эвника и Ирада подали им под ноги бронзовые скамеечки и, придвинув к скамье стол, принялись наливать в чаши вино из прекрасных кувшинов с узкими горлышками, привозившихся из Волатерра и Цецины.

– Знает ли кто-нибудь из твоих рабов этого огромного лигийца? – спросил Петроний.

– Его знали Атицин и Гулон. Но Атицин пал вчера у носилок, а Гулона убил я сам.

– Мне жаль его, – сказал Петроний. – Он вынянчил на своих руках не только тебя, но и меня.

– Я даже хотел дать ему свободу, – возразил Виниций, – но не стоит говорить об этом. Поговорим о Лигии. Рим – это море…

– Жемчужин вылавливают именно из моря. Мы, конечно, не найдем ее ни сегодня, ни завтра, но в конце концов непременно отыщем. Ты пеняешь на меня теперь, что я посоветовал тебе прибегнуть к этому средству, но средство само по себе было хорошим, сделалось же оно дурным лишь после того, как условия сложились неблагоприятно. Притом ты же слышал от самого Авла, что он намеревался со всем семейством перебраться в Сицилию. Таким образом, Лигия все равно была бы далеко от тебя.

– Я поехал бы за ними, – возразил Виниций, – и, во всяком случае, она была бы в безопасности, теперь же, если этот ребенок умрет, Поппея и сама поверит, и внушит цезарю, что это случилось по вине Лигии.

– Ты прав. Это встревожило и меня. Но эта маленькая кукла может еще выздороветь. Если же она и умрет, мы все-таки придумаем какой-нибудь способ. – Петроний, подумав немного, продолжал: – Поппея, как говорят, исповедует веру иудеев и верит в злых духов. Цезарь суеверен… Если мы распространим слух, что Лигию унесли злые духи, этому все поверят, – тем более что она, если ее не захватили ни цезарь, ни Авл Плавций, в самом деле исчезла загадочным образом. Лигиец без чужой помощи не мог бы сделать этого. Очевидно, ему помогали; но каким образом раб в течение одного дня мог собрать столько людей?

– Рабы оказывают поддержку друг другу во всем Риме.

– И Рим когда-нибудь кроваво поплатится за это. Да, они действуют заодно, но не во вред другим рабам, – а в этом случае понятно, что на твоих слуг падет ответственность и что они понесут наказание. Если ты внушишь своим рабам мысль о злых духах, они тотчас же подтвердят, что видели их собственными глазами, и это сразу оправдает рабов перед тобою… Спроси любого из них, не видал ли он, как Лигия взлетела на воздух, – раб поклянется щитом Зевса, что так именно и было.

Виниций, который также был суеверен, посмотрел на Петрония испуганным и удивленным взором.

– Если Урс не мог созвать рабов на подмогу и не отважился бы отбивать Лигию один, так кто же, в самом деле, похитил ее?

Петроний засмеялся.

– Вот видишь, – сказал он, – как же они не поверят, если ты сам уже почти поверил? Таков наш свет, глумящийся над богами. Все поверят и не станут искать ее, а мы тем временем скроем Лигию подальше от Рима, в какой-нибудь моей или твоей вилле.

– Однако же кто мог оказать ей помощь?

– Ее единоверцы, – ответил Петроний.

– Какие единоверцы? Какому божеству она поклоняется? Мне следовало бы знать это лучше, чем тебе.

– Почти каждая римлянка чтит иное божество. Несомненно, что Помпония воспитала Лигию в преклонении перед тем божеством, которому сама поклоняется, а какому божеству она поклоняется – мне неизвестно. Известно лишь одно: никто не видел, чтобы она приносила жертвы богам в каком-либо из наших храмов. Ее обвиняли даже в том, что она стала христианкой, но допустить это невозможно. Тайное следствие сняло с нее это обвинение. О христианах говорят, что они не только поклоняются ослиной голове, но и ненавидят человечество, не гнушаясь самыми возмутительными преступлениями. Следовательно, Помпония не может быть христианкой, так как славится своей добродетелью, a человеконенавистница не обращалась бы столь милостиво с невольниками, как она.

– Ни в одном доме не обращаются с ними так, как у Авла, – подтвердил Виниций.

– Помпония упомянула при мне о каком-то боге, который, по ее мнению, един, всемогущ и милосерд. Куда девала она остальных богов, это ее дело, но этот ее «Логос» или не так уж всемогущ, или, вернее, был бы довольно жалким богом, если бы ему поклонялись только две женщины, то есть Помпония и Лигия, с их Урсом в придачу. Верующих в него должно быть больше – и они-то оказали помощь Лигии.

– Их вера предписывает прощать, – сказал Виниций. – Я встретил Помпонию у Актеи, и она сказала мне: «Пусть Бог простит тебе обиду, нанесенную тобою Лигии и нам».

– По-видимому, их бог – какой-то весьма благосклонный попечитель. Ну, что ж, пусть он простит тебя и в доказательство своего прощения возвратит тебе девушку.

– Я принес бы ему завтра же в жертву гекатомбу. Я не хочу ни пищи, ни ванн, ни сна. Надену темный дождевой плащ и отправлюсь скитаться по городу. Быть может, переодетым найду ее. Я болен.

Петроний посмотрел на него с некоторым состраданием. Под глазами Виниция, действительно, темнела синева, зрачки лихорадочно блестели, необритая поутру борода оттенила синеватой полосой выдавшиеся челюсти, волосы были всклокочены – он выглядел в самом деле больным. Ирада и златокудрая Эвника также смотрели на него с состраданием, но он, казалось, не замечал их; и он и Петроний столь же мало обращали внимания на присутствие рабынь, как будто возле них вертятся собаки.

– У тебя жар, – заметил Петроний.

– Да.

– Выслушай же меня… Я не знаю, какое средство прописал бы тебе врач, но я знаю, как поступил бы я на твоем месте: в ожидании, пока отыщется Лигия, я поискал бы в другой возмещения утраты. Я видел в твоем доме прекрасные тела. Не возражай мне… Я знаю, что такое любовь, понимаю, что когда страсть внушена одной, другая не может заменить ее. Но красивая рабыня все-таки может доставить хоть временное развлечение…

– Не хочу! – ответил Виниций.

Но Петроний, питавший к нему искреннее расположение и действительно желавший облегчить его страдания, стал придумывать, как бы сделать это.

– Быть может, твои рабыни не представляют для тебя прелести новизны? – сказал он и, посмотрев несколько раз то на Ираду, то на Эвнику, положил руку на бедро златокудрой гречанки, – но взгляни на эту нимфу. Несколько дней тому назад молодой Фонтей Капитон предлагал мне в обмен за нее трех прелестных мальчиков из Клазомен – прекраснейшего тела не изваял, пожалуй, и Скопас. Я сам не понимаю, почему до сих пор остался равнодушным к ней, не ради же Хризотемиды воздержался я! И вот я дарю тебе ее, возьми ее себе!

Златокудрая Эвника, услышав эти слова, мгновенно побледнела как полотно; устремив испуганные взоры на Виниция, она, казалось, обмерла, ожидая его ответа.