Камо грядеши

Петроний посмотрел на нее, и она показалась ему прелестной. Когда, облачив его в тогу, она принялась собирать складки, наклоняясь иногда для расправления их, он заметил, что руки Эвники отливают дивным бледно-розовым оттенком, а грудь и плечи – прозрачным отблеском перламутра или алебастра.

– Эвника, – сказал он, – пришел ли тот человек, о котором ты говорила вчера Тирезию?

– Да, господин.

– Как зовут его?

– Хилоном Хилонидом, господин.

– Кто он такой?

– Лекарь, мудрец и предвещатель, умеющий читать в книге человеческих судеб и предсказывать будущее.

– Предсказал ли он будущее тебе?

Эвника вспыхнула, даже уши и шея ее порозовели от внезапно набежавшего румянца.

– Да, господин.

– Что же он предсказал тебе?

– Что меня ожидают огорчение и счастье.

– Огорчение нанесено тебе вчера рукою Тирезия, следовательно, должно исполниться и предсказание о счастье.

– Оно уже исполнилось, господин.

– В чем же состоит это счастье?

Она чуть слышно прошептала:

– Я осталась.

Петроний положил руку на ее златокудрую голову.

– Ты хорошо собрала сегодня складки, и я доволен тобою, Эвника.

Когда его рука прикоснулась к молодой гречанке, глаза ее мгновенно подернулись дымкой блаженства и грудь порывисто заколебалась.

Петроний с Виницием перешли в атрий, где ожидал их Хилон Хилонид, который, увидев их, отвесил низкий поклон. Петроний невольно улыбнулся, вспомнив о своем вчерашнем предположении, что это, быть может, любовник Эвники.

Человек, стоявший перед ним, не мог быть ничьим любовником. В его странной наружности было что-то и отвратительное и смешное. Он не был стар: в его неопрятной бороде и курчавых волосах лишь кое-где просвечивала седина. Живот он имел впалый, плечи – сгорбленные, так что на первый взгляд казался горбатым, а над этим горбом возвышалась большая голова с лицом обезьяньим и вместе с тем с лисьими пытливыми глазами. Желтоватая кожа его лица была испещрена прыщами, а сплошь покрытый ими нос свидетельствовал о чрезмерном пристрастии к бутылке. Небрежная одежда, состоящая из темной туники, вытканной из козьей шерсти, и такого же дырявого плаща, говорила о действительной или притворной нужде.

Петронию при виде его вспомнился гомеровский Терсит; ответивши поэтому склонением руки на поклон Хилона, он сказал:

– Приветствую тебя, божественный Терсит: что поделывают твои шишки, которыми наградил тебя под Троей Улисс, и как поживает он сам на Елисейских полях?

– Благородный господин, – ответил Хилон Хилонид, – мудрейший из умерших, Улисс, посылает через мое посредство мудрейшему из живущих, Петронию, свой привет и просьбу, чтобы ты одел новым плащом мои шишки.

– Клянусь Гекатой, – воскликнул Петроний, – ответ стоит плаща!

Нетерпеливый Виниций прервал дальнейший разговор, приступив прямо к делу. Он спросил Хилонида:

– Достаточно ли ознакомился ты с задачей, за которую берешься?

– Не трудно узнать, в чем дело, – ответил Хилон, – когда две фамилии двух знатных домов не говорят ни о чем другом, а вслед за ними повторяет известие половина Рима. Вчера ночью похищена девушка, воспитанная в доме Авла Плавция, по имени Лигия или, точнее, Каллина, которую твои рабы, господин, препровождали из дворца цезаря в твой дом. Я берусь отыскать ее в Риме, или, если, – что представляется маловероятным, – она удалилась из города, указать тебе, благородный трибун, куда она убежала и где скрывается.

– Хорошо, – сказал Виниций, которому понравилась сжатость ответа, – какими же средствами располагаешь ты для этого?

Хилон лукаво усмехнулся:

– Средствами обладаешь ты, господин, – я имею только ум.

Петроний также улыбнулся, так как остался вполне доволен своим гостем.

«Этот человек может отыскать девушку», – подумал он.

Тем временем Виниций сдвинул свои сросшиеся брови и сказал:

– Если ты меня обманываешь ради наживы, я прикажу насмерть заколотить тебя палками.

– Я – философ, господин, а философ не может льститься на наживу, в особенности на ту, которую ты великодушно обещаешь.

– Как, ты философ? – спросил Петроний. – Эвника сказала мне, что ты лекарь и гадатель. Как ты познакомился с Эвникой?

– Она приходила ко мне за советом, так как слава моя дошла до ее ушей.

– Какого же совета просила она?

– Касательно любви, господин. Она хотела излечиться от несчастной любви.

– И ты исцелил ее?

– Я сделал больше, господин, так как дал ей амулет, обеспечивающий взаимность. В Пафосе, на острове Кипре, есть храм, в котором хранится перевязь Венеры. Я дал ей две нити из этой перевязи, заключив их в скорлупу миндаля.

– И, конечно, ты взял хорошую цену?

– За взаимность никогда нельзя заплатить достаточно, я же, лишенный двух пальцев на правой руке, коплю деньги на покупку невольника-писца, который записывал бы мои мысли и сохранил бы мое учение для мира.

– К какой же школе принадлежишь ты, божественный мудрец?

– Я киник, потому что ношу дырявый плащ, я стоик, потому что терпеливо переношу нужду, а перипатетик я потому, что, не имея носилок, хожу пешком от виноторговца к виноторговцу и по дороге поучаю тех, которые обещают заплатить за жбан.

– А за жбаном вина ты становишься ритором?

– Гераклит сказал: «Все течет», – а станешь ли ты отрицать, господин, что вино есть жидкость?

– Он учил, что огонь есть божество, и это божество пылает на твоем носу.