Пан Володыевский

Затем, попрощавшись с мужем, Бася стала прощаться с Заглобой и другими офицерами, которые при этом целовали ей руку.

– Будьте здоровы, панове, будьте здоровы, – говорила им Бася на прощанье.

Ева и Бася надели делийки[21 - Верхняя одежда на меху с прорезями вместо рукавов.], а поверх – еще шубы с башлыками; в них женщины почти совсем утонули. Потом, кончив одеванье, все пошли во двор.

На дворе было уже совсем светло. Одежда липков, а также их лошади казались белыми от покрывавшего их инея.

Все остающиеся в Хрептиове войска провожали отъезжавших и кричали им пожелания счастливого пути.

Эти крики вспугнули стаю ворон и галок, которые с громким карканьем слетели с крыши и стали носиться в воздухе.

Пан Михаил нагнулся над санями, в которых сидели женщины, и стал еще раз прощаться с женою.

Нескоро окончилось это прощанье, но наконец он оторвался от жены и, перекрестив ее, сказал:

– Во имя Божие!

Азыя, радостный и оживленный, с сияющим лицом, поднялся на стременах, махнув буздыханом[22 - Род жезла, начальничья булава.], отчего бурка его поднялась в виде крыльев орла или ястреба.

– Трогай-ай-ай! – крикнул Тугай-бей ужасным голосом.

И путники тронулись. Сначала выехали со двора один за другим четыре отряда липков, потом поехали сани, а за ними остальные ряды липков.

Володыевский, глядя им вслед, благословлял их, и когда сани уже выехали из ворот, он, сложив руки у рта, закричал:

– Будь здорова. Бася!

Но вместо ответа он услышал звон оружия, топот копыт да карканье воронов.

Часть третья

Глава I

Отряд черемисов, состоявший из нескольких лошадей, шел на милю впереди, с целью осмотра дороги и предупреждения начальников гарнизонов о приезде Володыевской, чтобы те позаботились о квартирах. За этим отрядом шла главная сила липкое, а за нею одни сани с Володыевской и Евой, а другие – с женской прислугой; обоз этот замыкался маленьким отрядом позади. Дорога была довольно тяжелая, вследствие снежных заносов. Сосновые леса, не теряя на зиму своей игольчатой одежды, менее пропускают снега, но чернолесье, тянувшееся вдоль днестровских берегов и состоявшее из дубняка и других лиственных деревьев, будучи обнаженным от естественной одежды, было засыпано снегом по пояс; снег позасыпал и все более или менее узкие и широкие овраги, по сторонам которых свешивались гигантские гребни готовые обрушиться и соединиться с общею массою снега Во время переезда через такие овраги, на крутых косогорьях, липки поддерживали сани веревками. Только на высоких равнинах, на которых ветер разгладил снежную кору, можно было ехать довольно шибко, и то благодаря оставленным следам каравана, выехавшего вместе с навирачем и двумя учеными анардратами из Хрептиова.

Словом, дорога была тяжелая, хоть и не такая, как бывает в лесных чащах, полных ручьев, ключей и расселин; но все, однако, лелеяли надежду, что прежде чем наступит темная ночь, они достигнут того глубокого яра, на дне которого расположен Могилев. К тому же все предвещало продолжительную погоду. После румяной зари встало ведренное солнце, и в лучах его все заблестело; ветви деревьев, окутанные снегом, искрились алмазами; снег блестел до боли глаз. С высоких мест через поляны взор стремился к Молдавии и терялся в бело-голубом горизонте, залитом солнцем.

Воздух был сухой, морозный. В этакую погоду как звери, так и люди чувствуют себя бодрыми; лошади поминутно фыркали, выбрасывая из ноздрей столбы пара, а липки, хоть у них и стыли ноги, так что они прятали их под брюхо лошадей, пели веселые песни.

Наконец солнце всползло на полуденную площадь небосклона и начало пригревать. Володыевской и Еве было очень тепло под кожами в санях, и они поразвязали платки и капоры на головах и повысунули головки; Володыевская любовалась окрестностями, а Ева следила за своим азиатом, которого не было при санях: он ехал в отряде черемисов впереди, осматривал дорогу и, в случае нужды, разгребал снег. Ева начала хмуриться по этому поводу, но Володыевская, знавшая военную службу, принялась утешать ее:

– Все они такие, – сказала она. – Если служить – так служить! Мой Миша тоже не смотрит на меня во время исполнения своих обязанностей. Да и нельзя иначе, и уж если любить, то любить хорошего солдата.

– Но на поласкан будет с нами? – спросила Ева.

– Даже надоест тебе. Ты заметила, какой он был довольный перед отъездом?.. Весь сиял.

– Да, это я видела!

– А что еще будет, когда он получит позволение от Нововейского!

– О, что еще ожидает меня! Но да будет воля Божия!.. Однако мое сердце замирает, когда я подумаю об отце. Вдруг он закричит и откажет?.. Скверно будет, когда вернусь домой. Этим я буду совсем уничтожена.

– Знаешь, что я думаю? – спросила Володыевская.

– А что?

– Ведь с азиатом нельзя шутить!.. Твой брат еще мог бы тягаться с ним, но у твоего отца нет команды. И я думаю, что если твой отец заупрямится, то азиат возьмет тебя и так.

– Каким образом?

– Просто похитит. Да, с ним нельзя шутить. Ведь в его жилах течет Тугай-беевская кровь. Повенчаетесь где-нибудь на дороге, у первого встречного попа. В других местах нужны были бы метрики, позволение, оглашение, а здесь дикая страна, и все делается как бы по-татарски.

Лицо Евы просияло.

– Да, этого я боюсь, – сказала она. – Азыя на все готов, и этого я боюсь.

– Как кошка мышку! – воскликнула Володыевская, посмотрев на нее и разражаясь звучным смехом. – Они знают тебя!

Румяная от мороза Ева еще больше покраснела и отвечала:

– Я только боюсь проклятия отца, но азиат ни на что не обратит внимания.

– Успокойся, – сказала Володыевская. – Кроме меня, у тебя еще есть брат, который поможет. Истинная любовь всегда поставит на своем. Это мне сказал пан Заглоба, когда Володыевскому даже не снилось, что я буду его женою.

Разговорившись, женщины без умолку болтали, каждая о своем. Так прошло около двух часов, пока караван остановился на первую короткую попаску в местечке Ярышове. Из маленького местечка после крестьянского нашествия осталась только одна корчма, которую ремонтировали, так как частые переходы войск обещали значительный доход В этой корчме дамы застали проезжего купца армянина, родом из Могилева, ехавшего с сафьяном в Каменец.

Азиат хотел выгнать его из корчмы вместе с валахами и татарами, сопровождавшими его, но женщины позволили ему остаться, и только стража должна была очистить место. Купец, узнав, что это ехала Володыевская, начал кланяться ей и хвалить ее мужа; молодая женщина с удовольствием слушала его.

Наконец он пошел к вьюкам и, вернувшись назад, подарил ей ящичек бакалеи и ящичек грудной турецкой травы, очень полезной против различных болезней.

– Примите это от меня благодарность, – сказал он. – Мы здесь из Могилева не смели даже выглянуть, потому что Азба-бей со своими разбойниками заполонил все овраги и даже сидел по ту сторону города; ну, а теперь дорога свободна, торговля безопасна, и мы едем. Пошли Господи многие лета хрептиовскому начальнику; дай Боже, чтобы каждый день в его жизни был так долог, как путь между Могилевом и Каменцем, и каждый час каждого дня пусть будет так продолжителен, как целый день. Наш комендант, пан полковой писарь, предпочитает сидеть в Варшаве, между тем как хрептиовский начальник бодрствовал и лично прогнал разбойников, так что им теперь милее смерть, чем воды Днестра.

– Значит, пана Ржевуского нет в Могилеве? – спросила Володыевская.

– Он только привел войска, а сам пробыл не более трех дней. Сударыня, в этом ящике есть сухой виноград, какого не найдете и в Турции; он прислан из далекой Азии, где растет на высоких пальмах. Пана писаря нет, да и конницы теперь совсем нет, потому что вчера вдруг ушли в Брацлав. Здесь же есть и финики, кушайте на доброе здоровье. Остался только один пан Горженский с пехотой, а конница вся ушла.

– Странно, что конница ушла, – сказала Володыевская, смотря вопросительно на Азыю.

– Ушли, чтобы кони не застоялись, – отвечал Тугай-бей. – Теперь спокойно.

– В городе говорили, – сказал купец, – что Дорош неожиданно двинулся.

Азыя рассмеялся.

– Чем же он будет лошадей кормить?.. Разве снегом? – сказал он, обращаясь к Володыевской.

– Горженский лучше объяснит вам это, – отвечал купец.