Пан Володыевский

Не мудрено, что на другой день все встали очень поздно, кроме сторожевых солдат да коменданта, не позволявшего себе никогда никакого уклонения от службы. Молодой Нововейский также поднялся рано: ему не давала спать дума о Зосе. Тщательно одевшись, он пошел в комнату, где вчера танцевали, и стал прислушиваться, не донесется ли до него какой-нибудь шум из комнат, занимаемых дамами.

И действительно, он услышал шорох в комнате пани Боска, но этого ему было мало. Ему хотелось как можно скорее увидеть Зосю, и он начал кинжалом выковыривать землю между балок, чтобы можно было взглянуть на милую хоть одним глазом.

В это время пан Заглоба пришел в эту же комнату с четками в руках Догадавшись, о чем хлопочет молодой пан, он подкрался к нему на цыпочках и начал бить его по плечам сандаловыми четками.

Рыцарь отскочил от старика, уклоняясь от его ударов и стараясь смеяться непринужденно, но смущение его было все-таки очень заметно, Заглоба же бегал за ним, ударяя его четками и повторяя:

– Вот турок, вот татарин, вот тебе! Вот тебе!.. Где нравственность? За женщинами подглядывать?.. Вот тебе! Вот тебе!

– Дорогой пан! – восклицал Нововейский. – Не годится из святых четок делать плеть! Простите, дурного намерения я, право, не имел.

– Не годится, говоришь ты, бить святыми четками? Неправда!

– Если настоящие сандаловые, то должны пахнуть.

– Мне пахнет четками, тебе дивчиной. Мне хочется еще потрепать тебе плечи, потому что для изгнания злого духа из тела нет ничего лучше четок.

– Клянусь честью, у меня не было дурного намерения.

– Что ж, ты из набожности, верно, дырки в стене продалбливал, а?

– Не из набожности, но от любви, до такой степени необыкновенной, что удивляюсь, если она не разорвет мена как бомба. Я говорю правду! Слепни так сильно не докучают лошадям, как терзает меня эта любовь!

– Смотри, едва ли твое желание было безгрешно: пробивая дырки, ты стоял на этом месте, словно на горячих угольях.

– Я, право, ничего не видал, беру Бога в свидетели. Я только колупал штукатурку.

– Ох, молодость!.. Кровь не вода! Мне тоже приходится подчас сдерживаться потому что доселе сидит во мне лев, gui guerit guem devoret[20 - который ищет, кого бы съесть (лат.)]! Если имеешь честные намерения, то думаешь, конечно, о женитьбе?

– Думаю ли я о женитьбе? Всемогущий Боже! О чем же другом мне думать? Не только думаю, но меня будто кто шилом подзадоривает. Ваша милость, верно, не знает, что я вчера объяснился с пани Боска – от отца получил позволение.

– Парень из серы и пороха! Черт возьми! Если так, то дело другое. Расскажи же, как было?

– Пани Боска пошла вчера в кладовую принести платки для Зоси; я за ней. Она обернулась: «Кто там?» – я бух в ноги! «Бейте меня, матушка, а Зосю мне отдайте, отдайте мне мою любовь, мое счастье!» Пани Боска, успокоившись, сказала мне: «Все хвалят вас и считают за хорошего человека Муж мой в неволе, и Зося остается без всякой защиты на этом свете; но все-таки я не могу дать позволения ни сегодня, ни завтра, а несколько позднее; да и вам тоже прежде всего нужно получить родительское благословение». Сказавши это, она ушла, – верно, думала, что я все это говорю с пьяных глаз!.. Впрочем, правда, у меня шумело в голове!..

– Это ничего, – все были навеселе! Ты заметил, как у навирача и этих мудрецов под конец вечера съехали набекрень их остроконечные шапки?

– Я не заметил, потому что обдумывал, как бы полегче получить от отца разрешение.

– А трудно было?

– Утром оба мы отправились в свои комнаты, а так как надобно было ковать железо, пока оно горячо, я и подумал, что следует хоть издалека попробовать, как посмотрит на это отец. Вот я ему и говорю: «Слушай, отец, я непременно хочу жениться на Зосе, и мне нужна твоя поддержка, а если ты не сделаешь этого для меня, так я уйду на службу к венецианцам – только вы тогда меня и видели». Как накинется он на меня, как закричит «Ох, такой-сякой! – говорит, – ты до сих пор фыркал, мог обойтись без меня. Иди к венецианцам или женись, я только предупреждаю тебя, что гроша тебе не дам не только из моего, но и из материнского, потому что все мое!»

При этом пан Заглоба выпятил нижнюю губу:

– О… нехорошо!

– Погоди, пан! Как я это услыхал, то и говорю ему: «А разве я прошу денег? Мне нужно твое благословение и больше ничего; того татарского добра, которое пришлось на мою долю, хватит на покупку хорошего имения. Ба! Даже на хорошее селение хватит! А все, что материнское, пусть пойдет на приданое Еве, я еще прибавлю горсть-другую бирюзы, атласу и прекрасной парчи, а в черный день, может, и отцу помогу чистыми деньгами».

Это сильно заинтересовало отца:

– Так ты так богат, бесов сын? – спросил он. – Ради Бога! Откуда? Добычей, что ли? Ведь ты уехал от меня нагим, как турецкий святой!

– Побойся Бога, отец! – отвечал я. – Ведь одиннадцать лет рубил я этой рукой, и, как говорят, не хуже других, как же было не собрать мне! Был при штурмах взбунтовавшихся городов, в которых татары и разбойники складывали кучами лучшую свою добычу; били мы разбойников и мурз, а добыча увеличивалась, не обижая других; но она все росла и росла, и если бы порой я не гулял, то хватило бы на два таких имения, как ваше.

– Что же на это старик? – спросил, повеселев, Заглоба.

– Отец изумился, потому что не ожидал этого, и сейчас же стал упрекать меня в расточительности. «Добро, был бы человек степенный, – говорит, – а то такой ветер, такой молокосос, только и знает, что транжирить, да за магната себя выдает, все переведет и ничего не удержит». Но любопытство превозмогло в нем неудовольствие; он стал выпытывать в подробностях, что у меня есть, а я, видя, что, смазывая его этой смолой, скоро доеду до цели, не только ничего не утаил, но еще прибавил немного, хотя обыкновенно я не люблю прикрашивать, потому что, по-моему, правда – овес, а неправда – сечка. Отец за голову схватился и ну себе строить планы. То да то бы купить, говорит тот да тот процесс начать; жили бы мы вместе, а в твое отсутствие я присматривал бы за твоим добром, – и при этом добрый батько заплакал. «Адам, – говорит, – эта девушка как будто создана для тебя! Она мне очень понравилась, к тому же она пока состоит под покровительством гетмана, а это тоже очень важно. Адам! – говорит, – только ты эту другую дочь мою уважай и береги, а то я тебе и в минуту смерти не прощу ее обид». А я, дорогой пан, при одном предположении о возможности обидеть Зосю как зарыдаю! Упали мы с отцом друг другу в объятия и так проплакали до самых петухов!

– Шельма старик! – проворчал Заглоба и громко прибавил: – Ха! Вскоре может быть свадьба и новое веселье в Хрептиове, – тем более, что теперь мясоед!

– Я завтра сыграл бы ее, если бы это от меня зависело, – сказал порывисто Нововейский, – но отпуск мой скоро кончается, а служба службой, нужно возвращаться в Рашков. Пан Рущич мне даст новый отпуск, я знаю! Но я не уверен, не будет ли препятствия со стороны женщин. Подойду к матери – говорит «Муж в неволе»; к дочери – та плачет «Отец в неволе». Что тут делать? Ведь я этого отца на привязи не держу? Боюсь я всех этих препятствий! Если бы не они – сейчас поймал бы ксендза Каминского за полы и не пустил бы до тех пор, пока нас с ней не обвенчает. Но уж если бабы вобьют себе что в голову, то ничем не выбьешь. Я бы отдал последнюю копейку, сам бы пошел за ее отцом; но нет возможности! Никто не знает, где он; может быть, уж умер, вот тебе и делай как знаешь! Если ждать его возвращения, то придется, пожалуй, до страшного суда!

– Петрович с навирачем и учеными завтра выезжают в дорогу; ответ получится скоро!

– Господи помилуй! Мне еще нужно ответа ждать? До весны, значит, и начинать нельзя, а я тем временем высохну, ей-ей!.. Вот что, дорогой пан, все верят в ваш ум и опытность: выбейте вы у баб эту дурь. Весной ведь будет война. Бог знает, что случится; ведь я же хочу жениться на Зосе, а не на ее отце; из-за чего должен я ждать?

– Уговори женщин, чтобы они ехали в Рашков и там поселились. Там легче и известие получить, а если Петрович найдет Боску, так и ему к вам будет легче добраться. Я сделаю все, что будет в моих силах; но ты попроси пани Басю, чтобы и она вставила словечко за тебя.

– Не откладывай, не откладывай, а то меня дьяв…

В эту минуту в комнату вошла пани Боска, и не успел пан Заглоба оглянуться, как уже Адам лежал у ног вошедшей, растянувшись на полу во всю длину своей огромной фигуры.

– Родительское позволение есть! Отдайте, матушка, Зосю! Отдайте Зосю!.. Отдайте Зосю!.. – вопил Нововейский; на шум этот вышли из других комнат Бася и пан Михаил, вслед за которыми показалась и Зося. В силу обычая, ей не следовало догадываться о происходившем, но она все-таки покраснела и, опустив глаза и сложив руки, встала у стены. А Бася присоединила и свою просьбу к просьбе Адама, пан же Володыевский отправился в это время за отцом Нововейского.

Этому последнему было чрезвычайно неприятно, что сын сам просил руки Зоси у пани Воска и не предоставил этой обязанности ему, но все-таки со своей стороны стая просить пани Воска за сына.

Пани Воска, потерявшая самого близкого своего защитника, выслушав просьбу Адама, заплакала и дала ему свое согласие. Между прочим она изъявила желание ехать в Рашков с Петровичем и ждать там возвращения мужа Со слезами на глазах она спросила дочь.

– Зося, по сердцу ли тебе предложение панов Нововенских?

Все присутствовавшие взглянули на девушку, сильно покрасневшую, которая через минуту еле слышно ответила:

– Хочу в Рашков.

– Радость моя! – крикнул пан Адам и, бросившись к ней, обнял ее.

Вслед за этим он так громко крикнул, что стены потряслись.

– Моя Зося, моя, моя!

Глава XV

После сделанного предложения Адам отправился в Рашков приискивать квартиру для пани Воска. После его отъезда, недели через две и все остальные гости уехали из Хрептиова. Петрович и депутаты патриарха эчмиадзинского рассчитывали заехать в Рашков, чтобы расспросить о дороге, а затем уже ехать в Крым Другие же думали остаться в Рашкове до наступления теплых дней, ожидая возвращения пленников: пана Боски, младшего Сеферовича и еще двух купцов, которых давно уже ждали их печальные жены.

Путь был очень затруднителен, так как приходилось переезжать через глухие пустыни и большие яры.

Так как зима обильна была снегом, то, на счастье, санный путь был хорош и безопасен, так как в Могилеве, Ямполе и Рашкове стояли военные команды. Азба-бей уже не существовал, а разбойники или погибли на виселице, или бежали, татары также зимой не могли здесь встретиться за неимением корма для лошадей.