Откровение и закат

Не имея необходимых средств и навыков, чтобы оказать несчастным надлежащую медицинскую помощь, Тракль был доведен до состояния исступления, когда на его глазах один из раненых, не выдержав боли, разнёс себе голову, всадив пулю в свой лоб:

«На ужасающих рифах

Захлебнулась пурпурная плоть».

От одуряющего зрелища разбрызганной по стене крови Тракль бросился на улицу – на звук канонады, но вместо того, чтобы отдышаться и перевести дух, он оцепенел: перед ним предстала леденящая картина иного ужаса:

«Группа странно застывших деревьев, сбившихся вместе, на каждом из которых качался человек» —

то были казнённые русины – местные жители, заподозренные в нелояльности к австрийцам: казалось, повсюду их

«убиенные души вздыхают».

Говорят, в довершение всех ужасов Тракль стал невольным свидетелем того, как «один из тех, кто был в последнюю очередь вздёрнут, сам надевал себе петлю на шею».

Потрясение Тракля было безмерно: прикоснувшись к смиренному горю этого приговорённого крестьянина, обречённого на неминуемую смерть, поэту вдруг открылось вся тяжесть ада, «всё горе человечества», которое обрушилась на него:

«Пустошь терниями град опоясывает.

С окровавленной лестницы месяц гонит

Жён перепуганных.

Во врата дикие волки ворвалась».

От пережитого шока поэт так и не смог оправиться. Через несколько дней, в отравленной атмосфере всеобщего отступления и в ожидании «конца света» Тракль неожиданно объявил своим товарищам, что больше не в силах продолжать жить и предпринял попытку застрелиться – потребовались усилия шести офицеров, чтобы удержать его от самоубийства.

DEMENTIA PRAECOX

«…в конце концов, разразится та гроза, которая скапливается у меня внутри: выльется в болезнь или меланхолию»[19 - Перевод М. Павчинской]

Г. Тракль

«Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым». (1 Кор: 3: 18—18)

Четырнадцать дней спустя Тракль был переведен в Краковскую гарнизонную больницу, причём не на должность фармацевта, как он поначалу наивно полагал, а в качестве «психиатрического» пациента.

После получения известия о госпитализации Тракля его близкий друг Людвиг фон Фикер[20 - Людвиг фон Фикер (1880—1967) – австрийский литератор и публицист, благодетель и близкий друг Георга Тракля. С 1910 г. – издатель журнала «Бреннер» (Инсбрук), в котором с мая 1912 г. публиковались стихи Тракля. За время своего знакомства с поэтом Фикер оказывал ему не только литературную, но и неоценимую моральную поддержку.] незамедлительно приехал навестить поэта и даже попытался вызволить его из «чистилища» психиатрического отделения больницы, атмосфера которой ничем не отличалась от тюремной, и где «лик жестокости и безумия» со свинцовой тяжестью проглядывал отовсюду. Однако настойчивые увещевания и просьбы Фикера о том, чтобы Тракля для его же скорейшего выздоровления перевели под домашнее наблюдение, вызвали только удивление со стороны врачей. По мнению Фикера, возможной причиной тому было проявление повышенного интереса одного из врачей к истории болезни Тракля, как к уникальной возможности изучить случай «гения и безумия»: скорее всего доктор натолкнулся на эту идею, изучая некоторые откровения поэта в ходе негласной цензуры его писем.

В подавленном состоянии покидая своего друга и с каким-то дурным предчувствием Фикер спросил его, есть ли у него наркотики? Тракль ответил, что есть, и с улыбкой добавил: «А как иначе я остался бы жив?». Прощальный взгляд поэта особенно поразил Фикера: на его «до скорого свидания» Тракль никак не ответил и остался лежать неподвижно на больничной койке: «Он только смотрел на меня. Всё смотрел и смотрел… Никогда я не забуду этот взгляд»[21 - Цит. по: Отто Базиль «Георг Тракль,…”, с.234.].

«…одинокий крик птицы, умирающей в синем покое»

Несмотря на то, что предварительный диагноз армейских психиатров сводился к тому, что Тракль стал жертвой dementia praecox на ранней стадии, о чём был составлен официальный отчёт, подписанный тремя врачами, Фикер был убеждён, что поэта довели до самоубийства путём принудительного психиатрического лечения, которое неизбежно усугубило его душевное расстройство.

Окончательный диагноз в истории болезни и судьбы Тракля так и не был поставлен: 4 ноября 1914 г. поэт навсегда покинул этот горестный «сад для сирот», «пристанище мрачной лечебницы»: он умер, проведя один день в коме от передозировки кокаином.

«Когда он слёг в прохладу постели, его переполняли несказанные слёзы. Но не нашлось никого, кто бы возложил на чело его свою руку».

Накануне вечером Матиас Рот, денщик Тракля, наблюдал сквозь замочную скважину, что «сердце его господина всё ещё билось, поскольку его грудь с усилием то поднималась, то опускалась»[22 - Цит. по: Отто Базиль «Георг Тракль,…”, с.241].

«Сон и смерть, орлы мрака

Всю ночь ворожили над этой главой,

Чтобы лик золотой человека

В ледяных волнах вечности

Канул».

Лишь на следующее утро Тракль отмучился; его тело лежало на кровати, покрытое простыней.

«Он плыл, Ясновидящий, по бурым лугам. О, часы первобытного восхищения. <…>

О, душа, что нежно воспела песнь камыша пожелтевшего, огненность кротости».

Вопрос, была ли передозировка осознанной или произошла в следствие роковой случайности, останется навсегда без ответа.[23 - Теодор Шперри высказал предположение, что Тракль предпринял преднамеренный полет в пограничную зону между жизнью и смертью и оставил окончательное решение своей судьбы на волю случая.] Так же как навсегда останется тайной тот исход внутренней брани, которую в последние часы своей земной жизни претерпел великий безумец и одинокий страдалец.

«О, сестра рвущей душу тоски,

Смотри, трепещущий тонет челнок

Под звёздами

Перед ликом безмолвной ночи».

К ИСТОКАМ ЗАРИ

«…и ранами Его мы исцелились» (Ис.53:5)

Лирика Тракля отличаются нарочито замедленным дыханием, медитативной монотонностью, частыми, словно заклинания, повторами одних и тех же звуков и слов, отчего стихотворные строки обретают медиумический тон, суггестивную силу воздействия. И хотя внешне они порождают череду спонтанных видений и бессвязных галлюцинаций, внутренне мы безотчетно чувствуем подчинение всех образов какому-то сокровенному замыслу, неведомой литургии, тайна которых приоткрывается только за гранью траклевского Заката.

«Я ощущаю себя почти по ту сторону мира» —

так поэт описал в письме своему другу Фикеру свое душевное состояние, находясь в Краковском лазарете и предчувствуя скорую развязку своей судьбы. И приложил к письму два последних своих стихотворения – «Гродек» и «Плач». Но по ту сторону мира в прозрениях Тракля пребывают не только духовные сумерки и вселенская ночь,

«когда в почерневших водах мы каменный лик созерцаем».

Доходя до самых пределов распада и боли, заглядывая в бездны отчаянья – где-то там, за гранью постижимого – над зловонным гниением плоти чудесным образом воскуряется ладан, а в глубинах абсолютного Ничто брезжит серафический свет. По словам философа Мартина Хайдеггера траклевская «страна Заката есть переход к самым истокам укорененной в ней тайно Зари»[24 - Мартин Хайдеггер – крупнейший мыслитель 20-го столетия, автор философского эссе о поэтике Г. Тракля «Язык поэтической речи» («Die Sprache im Gedicht», in «Unterwegs zur Sprache» (Pfullingen: Verlag Gunter Neske), 34)]. Той Зари, на которой

«лучезарно подъемлются посеребрённые веки возлюбленных»,

преображённая плоть пребывает единой и

«песнопенье воскресших сладостно».

Не потому ли удивительным образом – в унисон с огласительным словом на Пасху: «Смерть! где твое жало?! Ад! где твоя победа?!» —звучит и «Весна души» Тракля: