Белый Волк

Испытующе глядя на Конду, Бутков проговорил:

– Лучше мне вот что растолкуй. Ты человек большой, у тебя есть преданные люди. Почто тебе со мной сговариваться было? Умыкнул бы сам того божка, и добычу делить не надо.

Конда скрестил руки на груди.

– Вижу, куда ты клонишь. Говорю тебе прямо, Иван: мои работники из местных боятся идола, боятся Рачу. Да, есть у меня люди преданные, есть и люди лихие, кто ради золота готовы сделать все. Но хантэ, остяки ни за какую плату не пойдут брать идола. Они верят в силу Рачи, в то, что бог по прошению жрецов творит чудеса. Я мог бы нанять банду татар… Они бы сдюжили, но меня могли предать. Нет, лучше вас мне не найти товарищей. А от такого сокровища и третьей части довольно.

– Раз уж идол для ваших людей так важен, – медленно произнес Бутков. – Тогда, верно, его пропажа вызовет великий гнев…

Конда покачал головой.

– Ты их не знаешь, как я. Если идола у них отнимут, они, вернее всего, впадут в уныние. Решат, что чем-то прогневили бога Рачу, и тот оставил их без своего попечения.

Бутков задумчиво крутанул в своих руках чашку.

– Что же, все ясно. Как сговорились, так сделаем. Но скажи только, Конда… Сам-то ты вашего божка не боишься?

На лице Конды возникла высокомерная усмешка.

– Мои соплеменники привязаны к земле, к родному краю. Потому они и держатся за своих богов. Моя же доля там, где выбираю я; я видел много земель и много разных богов. Больше я не жду от них милости и не страшусь их гнева.

Конда поднялся из-за стола и, коротко распрощавшись с Бутковым и его людьми, ушел. Глядя ему вослед, молчавший доселе Михаил произнес:

– Прежде я дивился сему человеку, но теперь понял: его богом давно уже стало золото.

Вскоре Волк вышел из дома, и Устин увязался за ним. Юноша хотел проведать Искорку – к животине прикипело его сердце; Устин искал отхожее место.

Двор Конды был обнесен высоким тыном. Рядом с домом колол дрова молодой остяк, один из работников купца. Волк понимал их язык и мог на нем объясниться, но при Устине ему почему-то не хотелось этого делать. Волк выскользнул со двора.

При свете дня городок производил совсем иное впечатление, чем ночью, когда отряд спешил по его улицам в тревоге и неведении. Рядом со входом в одну из соседних землянок сидел на деревянном чурбачке старик и широко улыбался, распахнув свой беззубый рот. Он смотрел, как на узкой улочке резвилась стайка маленьких детей, игравших в догонялки. Заметив Волка, один мальчик остановился; на его лице изобразилось удивление, но не вражда.

Мимо Волка чинно прошествовала курица, мелко подрагивая головой. Кажется, ее перемещения никого не интересовали – кроме, быть может, соседской голодной собаки.

Поодаль был хорошо виден земляной вал княжеской твердыни. Кроме нее, высоких построек здесь не было.

Загон для принадлежавшего Конде скота находился ближе к окраине городка. Волку не составило большого труда его отыскать. То была обширная четырехугольная площадка, огороженная деревянным забором, с калиткой, через которую скот выводили пастись на траве. Тут Волк встретил еще одного работника Конды (как юноша понял, из его вместительной мошны кормились многие). Волк заговорил с батраком на его родном языке. Тот удивился, ведь молодой человек был одет в русское платье, да и наружностью на остяка не походил.

Внутри загона Волк насчитал, кроме их четверки, еще трех лошадей самого Конды, пару могучих волов, с дюжину овец и пару коз. Внутреннее пространство было перегорожено жердочками на участки, по которым лениво бродили животные. Корма им задавалось вдоволь. Батрак объяснил Волку, что купец особо распорядился позаботиться о лошадях своих гостей, вовремя кормить их и поить.

Вороная Искорка стояла возле забора притихшая, будто смущенная столь многочисленным и разношерстным соседством. Увидев ее, угрюмый Волк просиял улыбкой и подбежал к своей лошадке. Она сразу узнала юношу и приветствовала его негромким ржанием. Лошадь оживилась и принялась переминаться на одном месте, помахивая хвостом, как метелкой, пока Волк гладил ее загривок.

– Хочешь убежать? – шепнул Волк ей на ухо. – Опротивел загон, хочется быстрой скачки? Уж я тебя знаю… Погоди немного. В другой раз, может, и покатаемся.

Искорка косилась на него своими умными глазами – разве такое существо могло не понимать каждое его слово?

По дороге обратно к дому Конды Волк вспомнил про виденную им сегодня рыжеволосую девушку, Илину. Вернее, он думал про нее все время, только отвлекся, пока проведал любимую лошадку, а теперь она вернулась в его мысли. Он мог почти так же остро почувствовать, вызвав в памяти, то обжигающее мгновение, когда их пальцы соприкоснулись.

Приближаясь ко двору купца, Волк внутренне напрягся и почему-то предвкушал, что снова ее увидит, но за оградой только работал все тот же усталый батрак. Разочарованно вздохнув, Волк вошел в дом, в отведенную их отряду комнату.

3

Наутро к ним зашел Конда и предупредил, что скоро должны прийти для разговора остяцкие старейшины; сам он тоже намеревался присутствовать в качестве толмача. Волк был озадачен тем, как ему себя держать, но потом решил помалкивать и предоставить Буткову самому разбираться с почтенными мужами. Бутков же был вполне спокоен, будто и правда имел при себе послание от воеводы.

Как заведено, важная беседа сопровождается трапезой, чтобы добрые намерения можно было закрепить, разделив по-дружески пищу и питье. По остяцкому обычаю работники Конды расстелили на земле длинное покрывало, на котором вместо стола собирались подавать угощения. Чтобы старейшины могли сесть, рядом положили теплые шкуры, но для Буткова и его людей Конда распорядился вынести из своего дома скамьи.

– У нас один порядок, а у вас другой, – заметил он. – Так вы будете сидеть выше и глядеть на них сверху вниз. Оно к лучшему – пусть знают свое место.

– Горазд ты на выдумки, – усмехнулся Бутков. – Растолкуй лучше: али мы у них шерсть принимать будем?

– Отец князя Тоуна еще при воеводе Щербатове дал клятву платить ясак в царскую казну, – ответил Конда. – И с той поры владетель городка исправно посылает вверх по Тоболу лодку с беличьими и собольими мехами. Нет, нужны другие слова…

– Скажем, что зовем князька на царскую службу, – предложил Устин. – Мол, из сибирских народов набирают новый полк.

– Хотя бы и так, – согласился Конда. – Тогда ясно, почто вам ждать, пока князь не вернется. Да и слыхал я, что московский царь уж брал на службу, кроме татар, и ясачных людей тоже.

– Ты, главное, лей им брагу, лей наше хлебное вино, – сказал Бутков. – Тогда как-нибудь столкуемся.

Конда кивнул, криво улыбнувшись, и пошел за именитыми гостями.

Вернулся он в сопровождении четырех мужчин – представителей самых знатных семейств городка. Все они приходились родней князю; несмотря на употребленное Кондой именование «старейшина», трое из них были явно младше, чем он сам, причем один выглядел едва ли не ровесником Волка. Только еще один остяк был седобородым, степенным старцем.

Собравшимся за трапезой прислуживала Севеда, с чьего лица не сходила угодливая улыбка. Угощениям и напиткам, поданным из запасов Конды, не было числа. Бутков и его люди сидели на деревянных скамьях по одну сторону, а старейшины и Конда – напротив. Бутков напустил на себя важный вид; поначалу говорил почти только он. Конда переводил. Устин ухмылялся, наслаждаясь ролью важного посла, и все пытался что-то веско прибавить к словам своего предводителя. Васька-немой сосредоточенно поглощал кушанья. Михаил следовал его примеру, ел и молчал.