Огонь небесный (сборник)

– Правда? – спрашиваю у Дарьи Ивановны.

– Где правда, там ложь не пристанет, – подтвердила Дарья Ивановна. Щеки ее после первой целовальной стопки полыхали огнем, глаза угольково горели – если б не знать, что старушке девяносто три года, можно подумать: с нами молодуха сидит, во как!

– Да как дело-то было? – Я, как всякий журналист, хотел деталей, подробностей, оттого и подгонял рассказ.

– Жених у меня был, Степка Златоносов. Младший братец его, Венька, стал в нашем Севе тонуть – Сев-то раньше крутой был, глубокой. Нырнула я за ним, в волоса вцепилась и выпихнула на мель. А сама потонула.

– Как это? – не понял я.

– Как тонут? Нахлебалась воды – да на дно. И нет меня.

– Да вот же вы, сидите!

– Это нынче. А тогда, в четырнадцатом году, потонула. Тридцать три дня меня нигде не было. Уж и Степка свое отгоревал, и матушка с отцом – тоже, а я возьми да и вернись. Сама не знаю, как крутанулась.

– Нет, ну это вы всерьез, что ли? – повернулся я в изумлении к Михаилу Савельевичу. Он мужик серьезный, словом баловаться не любит.

– Вот и мне мать рассказывала: пропала Дарья, утонула. А потом вдруг объявилась в деревне, как с неба свалилась. Поудивлялись-поудивлялись да и свыклись. Степка на Дарье женился, живут себе…

– А где муж-то сейчас? Умер? – грубовато поинтересовался я.

Дарья Ивановна переглянулись с Михаил Савельевичем удивленными взглядами: мол, он и этого не знает, что ли? Чтоб исправить оплошность, я хотел было плеснуть в стопку Дарьи Ивановны премиального коньячку, да старушка шустро опрокинула стакашек вверх дном; вот Михаил Савельевич – тот отказываться не стал, и мы с ним вдвоем подняли стаканы – вновь за здоровье Дарьи Ивановны.

– Степан мой в лесу стоит. Памятником, – ответила наконец на мой вопрос Дарья Ивановна.

Я удивленно изогнул бровь.

– Памятник-то в лесу видел? Где наших мадьяры постреляли? – спросил Михаил Савельевич.

– Как же, знаю, – ответил я.

– Так это Степан Дарьин стоит.

– Вон чего, – ответил я, будто понял что-то, а сам все равно оставался в изрядном недоумении.

– В сорок втором я сам мальчишкой был, но партизанил с мужиками. В ту пору мадьяры гарнизоном в деревне стояли. Потрепали мы их однажды, они старух, баб, детишек в лес загнали – ройте яму, стрелять будем. А не хотите – посылайте гонца за Степаном Златоносовым, командиром партизан. Придет – всех в живых оставим.

– Пришел? – догадался я.

– Пришел, – кивнул Михаил Савельевич; мощный его второй подбородок тяжело колыхнулся в такт кивку. – Поставили Степана к сосенке, а старух, баб, детишек заставили смотреть, как Степан умирать будет. Дарья-то вот вышла из толпы, поцеловала мужа трижды в губы, встала рядом. Вместе их потом зарыли в яму. Бабы зарывали, старухи, ребятишки…

– Но как же… – начал было лепетать я.

– У меня, Юрьич, под каждой лопаткой по две пули. Как звезды на погонах. А одна вот тут, посередке. Хочешь, покажу? – спросила Дарья Ивановна.

Я с подозрением смотрел то на старуху, то на Михаила Савельевича.

– Это она верно говорит, – подтвердил Михаил Савельевич. – Сам видел.

– Да, но…

– Хопп. – верь, Юрьевич, хоть – нет, а на девятый день приползает к нам в отряд Дарья, живая. Пулями прошита, а живая. Из земли возродилась.

– Ага, крутанулась и в тот раз. – И лицо Дарьи Ивановны озарилось чуть ли не счастливой улыбкой.

– С тех пор бабка Дарья много раз умирала, да ни разу еще не умерла. Вот так! – стукнул кулаком по столу сосед.

Я услужливо подлил Михаилу Савельевичу коньяка, да и себе плеснул на донышко.

– Как хотите, – говорю, – но я сам вчера видел, как Дарья Ивановна лежала в гробу. И свечку в руках держала.

– Это ей не впервой, – сказал Михаил Савельевич. И поднял стопку. – Умрет, обмоют ее, в гроб положат. Только зарок знают: семь дней нельзя хоронить Дарью-бессмертную. Полежит мертвая, а потом раз – и опять живая.

– Ну да, крутанусь – и вот опять живехонька, сижу вместе с вами, – рассмеялась Дарья Ивановна.

Я ничего не понимал.

– Но я сам, сам видел… лежите в гробу, свечку держите…

– Точно видел? – спросила Дарья Ивановна.

– Ну точно.

– А что ж я тогда живая?

– Да вот как раз и не пойму…

– Я лежу вчера, слышу: соседи приехали. Ну, спасибо, пришли в дом, оплакали старуху… Потом вспомнила: сколько раз, Юрьич, ты удивлялся, что в наших деревнях бань нет? У вас на Урале – повсюду, а здесь ни одной. Как, мол, так вы живете?

– Точно, удивлялся, – подтвердил я.

– А хозяйка твоя, знаешь, какое слово шепнула мне однажды?

– Какое? – заинтригованно произнес я.

– А такое, что сын у вас есть, а вам еще дочку хочется.

Я так и вспыхнул: вот же глупая жена, нашла о чем секретничать с Дарьей Ивановной.

– И что она мне еще сказала-то…

– Ну? – Краска на моих щеках, чувствовал я, продолжала яро полыхать.

– Виделось ей: как попарится в деревенской баньке, в нашей Подгородней Слободе, так и возгорится ее плоть дочкой. Без баньки, говорит, душа не чистая, трудно жизнь возрождается…

Я слушал Дарью Ивановну с изумлением: непохоже, чтобы моя жена была способна на такие речи…

– Занятно, занятно, – проговорил Михаил Савельевич, и я тут же решил подлить ему коньяка, да он, как и Дарья Ивановна давеча, перевернул свой стакашек вверх дном. Хватит, мол.