Другу смотри в глаза (сборник)

– Эй, солдат! – сказала она мне и приподнялась с песка. – Солдатик! – повторила она. – Скажи, солдатик, сколько тебе лет?

Она, конечно, ничего не слышала о нас. Я, наверное, был смешной в солдатской форме.

– Я не солдат, – буркнул я.

– Не солдат? – игриво всплеснула она руками. – Может, ты шпион? – и, бросив далеко в реку пригоршню песка, рассмеялась.

– Мы проходим стажировку… – Я слегка заикался от волнения. – Мы проходим в армии стажировку. Я суворовец.

– Как же, слыхали!.. – Казалось, мои слова еще больше рассмешили ее, теперь она смеялась уже безостановочно. – Ну, так сколько же тебе лет, маленький солдатик?

Она накинула на себя ситцевый – белый горох по голубому полю – халатик, достала из широкого кармана странный какой-то, старинный гребень и расчесала волосы, слегка склонив голову влево. Как будто всерьез ожидая ответа, она смотрела мне прямо в глаза, не стесняясь, а тем более – не церемонясь со мной.

– Так сколько же, солдатик? – Она сделала несколько шагов в направлении поселка, обернулась и, было видно, приготовилась прыснуть.

Я ответил, прибавив всего полгода.

Она рассмеялась, покачала головой и, ни слова не говоря, побежала прочь. Вдруг она остановилась, замерла – всего лишь на миг, как будто колеблясь, потом резко развернулась и быстро пошла к реке.

– Солдатик! – крикнула она мне издалека. – А ты не знаешь такого – сержанта Ваню Сидорина?

– Сержанта Сидорина?! – непонятно даже, почему я так обрадовался ее вопросу. – Как же не знаю! Это наш командир взвода!

– А ты не путаешь, солдатик? – Она улыбнулась искренней, слегка растерянной улыбкой. – Солдатик, не путаешь?

– Нет, нет! – радостно кричал я. – Сержант Сидорин – командир третьего взвода. Третий – это же наш взвод!

– Солдатик, солдатик! – она бросила мне букет цветов, как будто перекинув от себя необычную радугу. – Передавай сержанту привет! Слышишь, солдатик? Ване привет передай!

Я подхватил букет и, чуть не выронив его, крепко прижал цветы к груди.

– Ладно, ладно! – кричал я. – Передам! Я обязательно передам! Только от кого? Как вас зовут?

Но она уже не слушала меня, бежала от реки…

2

– Тревога!..

Со второго яруса прыгаю вниз, наступаю кому-то на ногу – ни слова ругани, одно сопение; галифе, портянка, сапоги; гимнастерка, ремень, пилотка. Бегу к пирамиде, хватаю автомат, щелк, щелк – затвор в порядке. В строй становлюсь почти последним.

– Опаздываете, Костоусов! – сержанту Сидорину некогда делать замечания, но ради меня он готов на все.

– Никак нет, товарищ сержант! – Мы уже выходим из казармы, но эти слова я успеваю выпалить с удовольствием: все-таки не я последний, а Вовка Аникин, наш взводный Папа Карло – так прозвали его за маленький рост.

– Разговор-р-чики!..

На плацу нас некоторое время держат в неизвестности, потом вкратце: «Обстановка, товарищи, следующая…», потом – команда, и мы строем, на ощупь бежим занимать оборонительный рубеж. Мушка автомата больно ударяет в шею или затылок – приходится снимать ладонь с ремня и придерживать приклад рукой. Сквозь глухой топот сапог слышу, как сзади тяжело дышит Папа Карло.

– Не отставать, не отставать! – командует Сидорин.

Наконец лес кончается, все лицо исхлестано ветками кустов. Высоко над полем светит маленькая луна; она, конечно, совсем не светит, а просто светится сама по себе. Около траншеи мы вытягиваемся в цепь, каждый прыгает в свой окоп. Сколько дней рыл я этот окоп! Сколько замечаний, даже один наряд вне очереди получил от Сидорина – то длина не соответствует норме, то глубина, то ширина, то бруствер не так устроил. И все время надо было рыть, рыть и рыть – простой лопаткой…

Сидорин недавно стал сержантом, и его направили к нам – стажироваться. Странно ему было поначалу командовать пятнадцатилетними суворовцами в солдатской форме. Он все никак не мог решить для себя – сполна с нас можно спрашивать или не сполна? Потом решил: раз мы в солдатской форме, значит, сполна…

– Рядовой Костоусов!

– Я, – отвечаю шепотом.

– Назначаетесь в разведку! – Сидорин отдает приказ тоже шепотом. – Займете позицию у реки, в черемушнике, вы, кажется, хорошо знаете эти места? – Я рад только одному: что он не видит, как я краснею. – Если что-нибудь заметите на том берегу, дадите знать вот этим фонариком.

– Есть! – я забираю у него из рук маленький продолговатый фонарик.

С детства для меня не было ничего страшней темноты, а теперь, ночью, я должен был ползти метров семьсот к реке, спрятаться в черемушнике и следить за противоположным берегом. Конечно, никто не знал, что я боюсь темноты (особенно если никого нет рядом). Однако сам-то я прекрасно знал это. Но делать было нечего: приказ есть приказ.

Странно, когда я выбрался из траншеи и пополз в направлении реки, я чувствовал в себе какую-то яростную решимость, которой сам от себя не ожидал. Я полз и повторял про себя: «Ты меня нарочно, нарочно послал! Но я тебе докажу, докажу!» В том, что Сидорин послал меня нарочно, я не сомневался ни секунды – это было ясно по той на первый взгляд безобидной реплике, которая понятна только нам двоим.

С автоматом в правой руке и фонариком в левой я полз по холодной ночной земле, и воспоминания сами собой всплывали в возбужденном сознании. Странный получился тогда привет сержанту «Ване Сидорину»! Перед самоподготовкой он вдруг вызвал меня к себе:

– Рядовой Костоусов, объясните, откуда вы знаете Веру?

– Какую Веру? – не понял я.

– В вашем возрасте, суворовец Костоусов, рановато заниматься амурными делами. И потом, кто вам разрешил покидать территорию расположения подразделения?

– Какую… территорию? – Я все еще ничего не понимал.

– Ах, суворовец Костоусов, суворовец Костоусов! Сегодня в 18.00 я наблюдал на том берегу вас с девушкой. Припоминаете такой факт?

– Разрешите доложить, товарищ сержант! Девушка передает вам горячий привет! Она так показала: передай, говорит, Ване Сидорину привет, Ване привет передай…

– Вот оно даже как! Сержант дожил до того, что получает приветы от девушки через рядового Костоусова?! Рядовой Костоусов, два наряда вне очереди за нарушение воинской дисциплины!

– Есть… – вяло взял я под козырек.

Занятый воспоминаниями, я почти не заметил, как добрался до реки. Если бы берег, густо заросший черемушником, не был так хорошо знаком мне, я бы, наверное, умер от страха. Одно дело, когда я полз, был в постоянном движении, другое – когда спрятался в кустах, замер, затих. Вместе со мной, казалось, замерли во мне и мысли.

Темной ночью, когда даже луна бессильна в борьбе с темнотой, я оказался у реки в первый раз. Днем, а особенно вечерами, я здесь бывал часто, но Вера, как назвал ее сержант Сидорин, появлялась все реже и реже. Переходить реку я уже больше не решался, я просто сидел и смотрел, как Вера купается. Один раз я не выдержал и закричал: «Ве-е-ера-а!..» Она встрепенулась, вгляделась в наш берег, но, наверное, не узнала меня или приняла за кого-нибудь другого. Вяло махнула рукой, разочарованно повернулась и, даже не накинув халатика, а просто перекинув его через плечо, побрела от реки.

– Вы бы лучше, товарищ рядовой, вплавь реку одолели! Может, она бы оценила тогда!

Я обернулся: рядом стоял сержант Сидорин. Он стоял серьезный и советовал совершенно серьезным, как бы даже сочувствующим тоном. Но общая ироничность его слов не вызывала сомнения.

В чем же дело, что значит его постоянное, неутолённое внимание ко мне? Ни один мой промах не оказывался им незамеченным. О реке вплавь он заговорил потому, что для меня, «романтика и мечтателя», как любил повторять сержант, это было немыслимое дело. Когда у нас проходили занятия на полосе препятствий, я еще перепрыгивал ров, пробегал по буму, преодолевал линию заграждения, но как только нужно было перемахнуть через окно пожарной стены – так стоп! Не хватало сил – ни подтянуться, ни тем более перебросить ногу через окно. Сержант выстраивал взвод на полосе препятствий и обычно говорил:

– Романтики, мечтатели! Я воспитываю из вас настоящих солдат! Вы у меня полюбите солдатскую полосу препятствий! Рядовой Костоусов, к выполнению упражнений – готовьсь!..

Слишком увлекшись воспоминаниями, я вздрогнул, когда вдруг среди ночи, точно по направлению к луне, взметнулась ядовито-красная ракета. Я успел разглядеть извилистую линию наших траншей, и в ту же секунду ударила автоматная очередь. Очередь подхватили, началась невообразимая стрельба-перебранка; где-то далеко слева, не в наших окопах, методично, даже как-то холодно-бесстрастно, заработал ручной пулемет. Десятки ракет взметались и взметались вверх, и можно было отчетливо видеть бегущего к нашим окопам «противника». Делая короткие перебежки, солдаты приближались к оборонительному рубежу и безостановочно стреляли – то на бегу, то лежа, то с колена. Это атака. Вести наблюдение здесь, на берегу реки, было уже ни к чему – бой начался. Я выбрался из черемушника и начал перебежками в два-три шага пробираться к своим.