Оленья голова

– Пойдешь, куда денешься, – отрезал Отец со спокойной уверенностью на лице.

– А то что?

– Можешь на морозе жить.

Филин уже открыл рот, чтобы вставить очередное «против», как, уже который раз, почувствовал, что силы на это у него не хватит. Он лишь протяжно зевнул, легонько ударил по столу ладонью и направился к себе в спальню.

Комнату ему выделили тесноватую: кровать у стенки и небольшая тумба в углу, на которой одиноко покоилось старое, покрытое налетом зеркало. Уже приготовившись ложиться, Филин заметил, что под этой тумбой что-то лежит. Он наклонился, чтобы получше разглядеть это нечто сквозь накатывавший клубами сон, и понял, что это кусок оленины, лежащий на плоской глиняной тарелке. Рядом же стоял стакан уже забродившего молока, возле которого лежала плетеная из веток человеческая фигурка.

– Идиоты перекрытые, – заключил Филин, после чего резко пнул тарелку. – Тараканов мне завести решили?! Своих мало, новых приглашают.

Погрузившись в глубину голубых одеял, он мгновенно растворился во сне. Комната медленно пропала из его сознания. И появилась снова. Он раскрыл глаза от громкого шума за окном. Странные возгласы, истошные крики ворон, запах гари – все смешалось в его гремящей голове. Вскочив с кровати, он начал медленно двигаться к окну, чтобы понять, что происходит, однако его остановил резкий слепящий свет, ворвавшийся через покрытое морозными узорами стекло. Он закрылся от этого удара рукой, а затем начал медленно проглядывать через нее, постепенно привыкая к этой рези. Когда глаза худо-бедно привыкли, он все-таки выглянул: весь лес словно ожил, окутанный белым заревом. Что-то носилось за соснами, закручивая причудливые вихри, а кроны деревьев окутывал красный, как солнце, огонь. Вдруг перед окном кто-то пробежал. Филин не успел понять, кто это, однако фигура выглядела очень знакомой. Еще через минуту действие повторилось, и в этот раз Филин сумел узнать в фигуре дряхлого, голого старика. Это был Отец. Он бегал вокруг дома, держа в руках огарок свечи, каким-то образом еще едва горевшей. В этот момент Филин, окончательно потеряв суть происходящего, отступил, сделав неуверенный шаг назад, а после развернулся и начал дергать ручку двери. Она оказалась закрытой, а из щелей ее валил густой дым. Как бы ни пытался он, ни открыть, ни выломать ее у него не вышло, однако, он не сдавался.

– Откройте, твари! Вы какого хера там делаете? – кричал он, плечом ударяясь о деревянную твердь, но ответа не получал.

Со стороны окна раздался стук. Тихий, ненавязчивый. Филин решил на него не реагировать, продолжая долбиться в дверь. Стук стал громче, вскоре кульминировав в треск и звон разбитого стекла. В комнату проник холодный воздух, сковав белыми цепями филиновы ноги, и тот вынужден был повернуться. Отец смотрел на него через разбитое стекло, казалось, совершенно не моргая. Красные его, налитые кровью глаза съедали Филина живьем.

– Земля твой дом. Земля твой дом. Здесь твой дом, – заговорил он монотонным голосом, просовывая в оконную раму затухшую свечу. – Куда ты уйдешь? Куда ты собрался?

– Сгинь, мразь! Захочу и уйду, сука!

– А гостинцы ты его пошто пнул? Я же просил, не трогай его гостинцев. Это не твое.

– Изыди, бес! Чур меня!

И тут свет стал ярче. Он поглотил сперва улицу, потом старика, а после и всю комнату, жадным звоном наполнив кровоточившие уши, и вскоре сменился непроглядной тьмой.

II

Под утро, когда белый солнечный свет едва начал разгонять лесную темноту, Филин уже топтал своим тяжелым шагом скрипящие половицы большой комнаты. Расхаживая из стороны в сторону, словно от одной решетки к другой, он пытался самому себе объяснить ту потустороннюю тревогу в груди. Панические атаки у него случались и прежде: образ жизни и возраст давали о себе знать. Однако, заглядывая в прошлое, он делал вывод, что такое с ним происходило впервые. Руки его тряслись, а голова раскалывалась. Ему казалось, что на черепную коробку изнутри давит его собственный мозг, и иногда он чувствовал, будто что-то течет из его ушей. Естественно, когда он проводил подушками пальцев по ушному отверстию, они оказывались абсолютно чистыми, за исключением накопившейся за последние несколько дней ушной серы. Сделав пару вдохов-выдохов, досчитывая до пяти, он, на мгновение успокоившись, все же пришел к выводу, что виновата недостаточность сна: он практически не спал этой ночью. Теперь, когда он успокоил наконец стук своих пульсирующих височных вен, он смог услышать, как на своем месте звонко стучит, уже спицами, Мара.

– Ни свет ни заря, а уже вся в труде, посмотрите-ка на нее, – сказал Филин, начав медленно приближаться к ней. – Спят же еще все.

Мара почти никак не отреагировала на слова Филина, а лишь немного потупила взгляд. Она все стучала и стучала своими спицами, словно сводящие с ума часы, и Филину сквозь сонный плен, от которого он все никак не мог избавиться, казалось, словно этими иглами она протыкает его кожу в своем глухом безразличии. Он нервно сглотнул, стиснув до боли зубы, и пьяной хромой походкой подошел к ней уже вплотную.

– Ну и что ты молчишь? Ты же, вроде, не немая. Я даже пару раз слышал, как ты что-то себе под нос бормочешь. Скажи что-нибудь, – и после этих слов резко отбросил спицы из ее рук. – И язык у тебя, вроде, на месте. Можно даже проверить, – продолжил он и тут же впился в ее губы своими губами. Он начал медленно поднимать ее за ворот сорочки, после чего резко ударил лопатками о стену. Отпрянув от ее губ, он посмотрел на нее: все то же безмолвное безразличие. – Стерва, – прошипел он, залезая своей рукой под сорочку. – Скажи что-нибудь. Скажи, – рвалось с его губ, но ответа не следовало. Когда он понял, что никакой отдачи не дождется, то резко вцепился обеими руками в ее лебединую шею. Все сильнее сжимая ее, он чувствовал, как перекрывает ей текущее внутри тепло. Он вдруг что-то ощутил. Что-то знакомое. С ужасом от этой мысли он отскочил, чуть не споткнувшись на торчащей половице. И снова дыхание его участилось, а кровь в висках забарабанила боевой марш, разрывая его больную голову. – Меня не возбуждают молчуньи, – бросил все-таки он, немного взяв себя в руки, и с разочарованием заметил, что Мара уже собрала с пола спицы и спокойно продолжала вязать.

***

– Скоро придем.

– А? – опомнился вдруг Филин посреди леса. Все это время он слепо хромал за Батраком и тащил на плече увесистый мешок. Вокруг пахло свежестью, легкий ветер обдувал открытую шею, а доброе, теплое солнце грело уставшую, покрытую коркой кожу.

– Почти пришли, говорю, – повторил погромче Батрак, переступая ручей, прорезавшийся сквозь грязный, потемневший снег. – Уснул там что ль?

– Задумался… слушай, а могу я тебе вопрос задать?

– А отчего ж нельзя, задавай, – добродушно прозвенел Батрак, чуть запинаясь сквозь сбитое дыхание.

– Вы ж сожрать меня хотите… людоеды поганые! – импульсивно бросил Филин, после чего слегка осекся. – Заставляете херню всякую таскать. Туда иди, сюда иди. Я вам не раб персональный!

– Ты должен нам. Не забывай: пока у нас живешь – по нашим порядкам и будешь жить. Таким же батраком, как я.

– Ну а на кой хер мы к этому дубу вдвоем тащимся? Ты бы и один дошел, раз уж на то пошло.

– Лес, брат, уважать надо. Не будешь вместе с нами уважать лес… ну, там сам увидишь. Лес тоже кушать хочет.

– Ну и психи, – еле слышно прошипел Филин. – А чего, оленя тоже лесу несем?

– А, нет, – Батрак рассмеялся, – это дубу.

– И что это за дуб такой? Волшебный какой-то?

– А то не знаешь ты что за дуб и кто в нем живет, – продолжал посмеиваться Батрак.

– Не поверишь.

– Конечно, не поверю. Это все знают. – отрезал Батрак, после чего замедлил ход. – А вот и он, кстати.

Перед ними внезапно возникла достаточно большая поляна, покрытая коротким слоем едва прорезавшейся травы. Посреди этой рощи расположился громадный исполин, раскинувший свои только начавшие цвести ветви. На ветвях же его свисало множество подвешенных веревкой божков, оберегов и давно подгнившей еды и плесневелого хлеба. Между этой едой бегала маленькая, едва заметная издали белка, избравшая высокое дупло старого дуба своим домом.

– Почему так… – опешил вдруг Филин и оперся о стоявшее рядом дерево, чтобы перевести дух: еще секунда, и он бы повалился от усталости. – Почему так зелено?

– Так весна пришла, – пропел Батрак и двинулся вперед.

– Да ведь только вчера ж зима была. Как так быстро могла трава появиться?

Батрак вдруг остановился, повернулся к Филину и демонстративно покрутил у виска, после чего с насмешкой произнес:

– Ты мозги свои где оставил? Давай, пошли уже.

Когда они подошли к дубу, Батрак забрал у Филина мешок и, раскрыв его, стал аккуратно укладывать перед собой куски мяса. Пока Батрак был занят, Филин, разглядывая дерево, вдруг заметил в дубовой коре нечто, что раньше не замечал под покровом снега. У него сперло дыхание, а ноги подкосились: в угрожающем оскале на него направлены были врезанные в дуб челюсти. Немного испугавшись, он все же не стал это комментировать, однако, продолжал замечать эти челюсти по всему дубу, насчитав их ровно четыре. Он сделал вдох, досчитал до пяти, выдохнул и уже было собрался уходить, как услышал голос Батрака:

– Иди пока, обожди меня где-нибудь там. Мне помолиться надо, – после чего упал на колени между двумя большими корнями.

Долго заставлять Филина было не надо: он сам с радостью был готов удалиться хоть куда, лишь бы подальше от этого странного дерева, внушавшего неведомый ему доселе страх. Он хромая вышел с опушки, захрустев сырым снегом, и пошел куда глядели его глаза, спотыкаясь о каждый корень, что цепкой рукой хватали его страдающие от усталости ноги. Он был сильно напуган. По крайней мере, сильнее, чем то бывало прежде. Неизвестность врезалась ему в голову, отдаваясь ужасом по всему телу. Он хотел уйти. Но куда? Он не мог собраться с мыслями. Они неустанно путались у него в голове, срывались, обрывались на половине. Он блуждал размашистыми кругами в собственном разуме и, как оказалось чуть позже, в лесу. Когда он понял, что заблудился, стало уже вечереть: яркий оранжевый диск уже заливал своим светом едва видный впереди горизонт. Однако это не было поводом кричать, звать на помощь. Этого он делать точно не хотел: мало того, что это могло привлечь хищников, это еще могло привлечь и кого похуже. К примеру, Батрака, которого он теперь, по необъяснимой ему самому причине, начал бояться. Продолжая в тупую двигаться в одном направлении, Филин все же вышел на знакомое место – место, где его когда-то нашли. Та самая дорога, то самое дерево с кусками фар, застрявшими в коре. Правда, к своему удивлению, он уже не увидел там своей машины. Зато где-то вдалеке, на той стороне дороги, виднелся уже другой черный внедорожник, завалившийся набок.

Подойдя поближе, он, похрустывая стеклом под ногами, осторожно заглянул в заднее окно автомобиля. Он никого там не увидел сквозь уже опустившуюся тьму и начал было обходить машину, чтобы осмотреть все с другой стороны, как в какой-то момент ему показалось, будто из сугроба с той стороны дороги на него что-то смотрело. Изучало. Да так внимательно, что ему стало не по себе. Зеленые, блестящие глаза таращились на него сквозь снег. Хищный и потусторонний, этот взгляд сковал его уже готовое развалиться на части тело, а сердце на мгновение остановилось. Он хотел бежать, но не мог. Он встал как вкопанный, в оцепенении вглядываясь во мрак вокруг двух горевших зеленых огней. Когда цепи страха ослабли, а мутный, сонный взгляд привык к темноте, Филин увидел над глазами два громадных оленьих рога. Поняв, что это всего лишь мертвый олень, он досчитал до пяти, выдохнул, медленно подошел к сугробу и стал раскидывать снежный покров вокруг глаз. Не особо отдавая себе отчет, он вяло раскапывал голову, сам уже не зная зачем. Вдруг он резко, со сведенным в судороге лицом, отпрянул, увидев, как на руку ему заполз трупный червь: вся голова кишела ими, а морда его была изуродована странными узорами и символами. Филин начал медленно пятиться назад, но его остановил потусторонний, низкий голос, сотней труб раздавшийся в царившей вокруг ночной тишине:

– Ты. Стой.

Филин начал оглядываться, старясь не верить, что с ним говорит оленья голова. Однако пришлось это принять, когда она продолжила, едва двигая своим гнилым ртом:

– Ты. Это я. Голова.

– Голова… – фальцетом выпустил из себя слова Филин, внимательно посмотрев в оленьи глаза.

– Да. Куда ты собрался? Бежать? Отсюда выхода нет. Ты не найдешь. Можешь бежать сколько хочешь. Но всегда вернешься. Ко мне.