Критика жизни человека. Рассказы Вельзевула своему внуку

– Или ты ничего не делай, ходи только в школу, или делай что-нибудь такое, чего не делает никто.

После этого она сразу без промедления, с заметным импульсом презрения ко всему окружающему и с достойным самосознанием, свою душу отдала непосредственно в собственные руки Самого Его Верности Архангела Гавриила.

По-моему, вам будет интересно и даже поучительно узнать и про то, что все это тогда на меня самого произвело такое сильное впечатление, что я вдруг сразу как будто лишился возможности переносить кого бы то ни было из окружающих и потому, когда мы вышли из комнаты, в которой осталось лежать бренное «планетное-тело» причины моего возникновения, я тихонько, стараясь быть незамеченным, забрался в яму, в которой во время великого поста сохранялись в запас отруби и шелуха картофеля для «санитаров» нашего дома, то есть свиней, и пролежал в ней с вихрем волнующих меня и путающихся мыслей, имевшихся в моем детском мозгу к моему тогдашнему счастью еще очень мало, без еды и питья вплоть до возвращения моей матери с кладбища, результат плача которой после обнаружения моего отсутствия и тщетных поисков как бы «сломил» меня, и я моментально вылез из ямы и, постояв раньше на краю ямы почему-то с вытянутыми вперед руками, потом подбежал к ней и, крепко вцепившись в ее юбку, начал, непроизвольно топая ногами, почему-то подражать крику осла, принадлежавшего нашему соседу, судебному приставу.

Почему это произвело тогда на меня такое сильное впечатление и почему я почти автоматически стал себя так странно проявлять, я так-таки до сих пор этого себе и не уяснил, хотя за последние годы, особенно в дни так называемой у нас «масленицы», много раз задумывался главным образом над этим, стараясь доискаться причины его.

Я пока вынес лишь только такое логическое предположение, что, может быть потому, что комната, в которой происходило такое долженствовавшее иметь колоссальное значение для всей моей дальнейшей жизни священнодействие, была до крайних пределов пропитана запахом специального ладана, привезенного из очень популярного среди всех оттенков последователей христианской религии монастыря «Старого Афона».

Как бы там ни было, но свершившийся тогда факт и поныне остается голым фактом.

В последующие за этим событием дни в моем общем состоянии ничего особенного не произошло, если не поставить в связь с этим то, что я стал с этого времени чаще обычного ходить вверх ногами, то есть на руках.

Первый мой поступок, явно не согласовавшийся с проявлениями других, хотя правда еще без участия не только моего сознания, но даже и подсознания, случился как раз на сороковой день кончины моей дорогой бабушки, когда вся наша семья, родственники и все почитавшие мою милую, располагавшую всех к себе бабушку, собрались, как это было в обычае, на кладбище произвести над покоящимися в могиле ее бренными останками церемонию, называемую «панихида». Я вдруг, ни с того ни с сего, вместо принятого одинаково у людей всех слоев как осязаемой, так и неосязаемой нравственности и материального положения обыкновения – стоять спокойно, как бы удрученными, с печальным выражением лица и даже, если возможно, со слезами на глазах, начал вокруг могилы подпрыгивать, как бы танцуя, и припевать:

Со святыми да упокой,
Человек она была не простой…

и так далее, и так далее.

Вот с этого, кажется, и началось, что в моем общем наличии возникло «нечто» такое, которое в смысле всякого, так сказать, «обезьянничанья», то есть подражания обычным автоматическим проявляемостям окружающих, стало всегда и во всем порождать, как я это теперь назвал бы, – «потребное-стремление» делать не так, как это самое делают другие.

В том моем возрасте я совершал поступки, например, вроде следующих.

Если брат, сестры и приходящие к нам соседские дети, для того, чтобы наловчиться ловить одной рукой мячик – конечно, правой рукой, как это обычно было для всех, раньше бросали его вверх – то я для такой же цели, прежде, хотя тоже правой рукой, очень сильно ударял мяч об пол и, когда он подскакивал в воздух, успевая делать сальто-мортале, ловил его только большим и средним пальцами, но уже непременно левой руки или, если все прочие дети с горки на саночках катились лицом вперед, я это делал, как тогда дети называли, – «задним-ходом», или еще, если нам детям давали разной формы так называемые «абаранские пряники», то обыкновенно все остальные дети, прежде чем положить в рот, предварительно облизывали их, очевидно с тем, чтобы выяснить себе вкус и продлить получаемое удовольствие, я же раньше каждый такой пряник со всех сторон нюхал, иногда даже прикладывал к уху и внимательно прислушивался и потом только, произнося про себя, хотя почти бессознательно, но очень серьезно «таки-таки-таки-надо, не-кушай-чего-не-надо» – и, издавая в рифму соответствующие звуки, один раз только придавливая их зубами и не смакуя, сразу проглатывал его и так далее, и так далее…

Первое событие, во время которого возникло во мне одно из двух упомянутых данных, сделавшихся «животворными-источниками» для питания и усовершенствования завета моей покойной бабушки, произошло как раз в том моем возрасте, когда я, превратившись из карапуза в так называемого «мальчишку-сорванца», начинал уже представлять из себя, как иногда говорят, «кандидата-на-молодого-человека-приятной-наружности-и-с-неопределенным-внутренним-содержанием».

Произошло это событие при следующей случайной, а может быть даже самой судьбой специально скомбинированной, обстановке.

Как-то на крыше соседнего дома в числе других, таких же как и я, «мальчишек-сорванцов», я ставил «силок» для ловли голубей.

Один из стоявших над моей головой и внимательно наблюдавших мальчиков сказал:

– По-моему, петлю из волос хвоста лошади следует располагать с таким расчетом, чтобы в нее не попал средний самый длинный палец голубя, потому что, как недавно объяснил нам наш учитель зоологии, у голубя во время движения в этом самом его пальце концентрируется вся имеющаяся в нем резервная сила и потому, если этот палец попадет в петлю, голубь конечно может легко разорвать ее.

Другой мальчик, стоявший нагнувшись как раз против меня, у которого, между прочим, всегда изо рта во время говора без экономии брызгали во все стороны слюни, на такое замечание первого огрызнулся, выпаливая вместе с обильным количеством слюны следующие слова:

– Останови твою говорильную машину, безнадежный выродок отпрысков готтентотов. Ты такой же недоносок, как и твой учитель. Если даже это и так, что у голубя самая большая физическая сила концентрируется в этом среднем пальце, то тем более надо принять все меры, чтобы в петлю попался как раз этот самый его палец! Тогда-то именно и будет иметь значение для нашей цели, то есть для ловли этих несчастных тварей-голубей, та мозговая особенность, которая присуща всем носителям этого мягкого и склизкого «нечто» и заключается в том, что когда благодаря другим воздействиям, от которых зависит и его незначительная проявляемость, возникает закономерная, периодически требуемая так называемая «перетасовка-наличия», то это маленькое, так сказать «закономерное-замешательство», долженствующее происходить для воодушевления других проявлений общей функционизации, моментально способствует центротяжестности всей функционизации, в которой это склизкое «нечто» принимает очень маленькое участие, временно перейти из обычного места в иное место, из-за чего часто и получается во всей этой общей функционизации до абсурда бессмысленные неожиданные результаты.

Последнее слово он «выпалил» с таким извержением слюны, что все мое лицо как бы подверглось действию «пульверизатора», придуманного и выделанного германцами для окрашивания материй анилиновыми красками.

Этого я уже не стерпел и, не изменяя моей согнутой позы, ринулся на него и со всей силы попал головой в подложечную область, от чего он тут же растянулся, потеряв то, что называется «сознанием».

Я не знаю и не желаю знать, какого рода результаты будут слагать в вашем мышлении сведения о тех житейских обстоятельствах, которые я сейчас сообщу вам, но для моего мышления это самое является не только характерным совпадением, но служит большим козырем для уверования в возможность такого факта, что все эти описываемые мною события, имевшие место в моей юности, происходили не просто случайно, а создавались какими-то посторонними силами намеренно.

Дело в том, что такой ловкости в упомянутом приеме я был обучен только за несколько дней до этого события одним, попавшим в наш город и нанятым моими родителями для меня в качестве учителя новогреческого языка, греческим священником из Турции, который, гонимый за свои политические убеждения, вынужден был бежать оттуда.

Я не знаю на чем базировались его политические убеждения и идеи, но мне очень хорошо помнится, что во всех разговорах этого греческого священника, даже во время объяснения мне разницы между древне и новогреческими восклицательными словами, действительно всегда у него очень явно просвечивались его мечты о том, чтобы поскорее попасть на остров Крит и там проявить себя, как подобает истинному патриоту.

Увидя тогда впервые такой результат моей ловкости, признаться я сам очень испугался, потому что, еще не зная про такую реакцию от удара в это место, подумал, что я его убил.

В то время, пока я переживал сказанный испуг, другой мальчик, двоюродный брат того, который сделался первой жертвой такой моей, так сказать – «самооборонной-ловкости», увидя это, не раздумывая, поддавшись очевидно чувству так называемой «единокровности», сразу подскочил ко мне и со всего размаху ударил меня кулаком по лицу.

От этого удара у меня, как говорится – «из-глаз-посыпались-искры» и вслед за этим мой рот заполнился чем-то, как будто в него напихали кашицы для искусственного откармливания тысячи цыплят.

Когда по прошествии некоторого времени во мне стали успокаиваться оба странные ощущения, я уже реально обнаружил, что во рту у меня есть что-то постороннее, и когда я вынул его пальцами, то оказалось, что это не что иное, как больших размеров и странной формы зуб.

Мальчишки, заметив меня рассматривающего этот необыкновенный зуб, все окружили меня и тоже стали с большим любопытством и странным безмолвием разглядывать его.

В это время мальчик, до этого лежавший пластом, пришел в себя и, встав на ноги, тоже, как будто ничего этого с ним не случилось, вместе с другими стал удивленно рассматривать мой зуб.

Этот странный зуб имел семь отростков и на конце каждого из них рельефно выступала капля крови, причем каждая капля в отдельности явно и определенно просвечивала одним из семи аспектов проявления белого луча.

После необычайного для нас «мальчишек-сорванцов» безмолвия, поднялся обычный галдеж и в этом галдеже нами было решено – сейчас же пойти к цирюльнику, специалисту по выдергиванию зубов и спросить его, почему этот зуб именно такой.

Мы все спустились с крыши и направились к этому цирюльнику, причем я, как «герой-дня», шел впереди всех.

Цирюльник, небрежно посмотрев на зуб, сказал, что это просто «зуб-мудрости» и бывает он такой у всех тех людей мужского пола, которые до первого произношения «папа и мама» питались молоком исключительно только родной матери и которые отличают с первого же раза среди многих других лиц своего родного отца.

От всей совокупности воздействий этого события, во время которого сделался «полной-жертвой-мой-бедный-зуб-мудрости», помимо того, что мое сознание с тех пор всегда и относительно всего стало впитывать в себя самую результирующую суть сущности завета моей покойной бабушки, Царство ей Небесное, во мне тогда также, вследствие того, что я не обратился, чтобы залечить бывшее вместилище этого моего зуба к «дипломированному-зубному-врачу», чего фактически не мог сделать из-за отдаленности нашего местонахождения от современных культурных центров и благодаря чему, из этого вместилища стало хронически понемногу сочиться «нечто», имеющее свойство, как это стало мне известно тоже только недавно благодаря объяснениям одного очень известного метеоролога, с которым мне пришлось случайно сделаться, как говорится – «задушевным-приятелем» на почве частых встреч в монмартрских ночных ресторанах Парижа, вызывает интерес и влечение к выяснению причин возникновения всякого подозрительного «реального-факта», и какое свойство, не по наследству перешедшее в мое общее наличие, постепенно само собою и привело меня к тому, что я в конце концов сделался специалистом по исследованию всяких «подозрительных-феноменов» как встречных, так и часто поперечных.

Это новообразовавшееся после этого события во мне свойство, когда я превратился уже, в охарактеризованного мною молодого человека, конечно при содействии «Всеобщего-Владыки-Беспощадного-Геропаса», то есть «течения-времени», сделалось для меня неугасаемым, всегда мощно пламенеющим и согревающим мое сознание, очагом.

Вторым из упомянутых животворных факторов уже для окончательного слития завета моей дорогой бабушки со всеми данными, составляющими мою общую индивидуальность, явилась совокупность впечатлений, полученных от случайно мною воспринятых сведений касательно происшедшей здесь у нас на Земле самой истории возникновения того «принципа», который, как оказалось согласно выяснениям господина Аллана Кардека во время одного «абсолютно-тайного» спиритического сеанса, сделался впоследствии всюду среди нам подобных существ, возникающих и существующих на всех других планетах нашей Великой Вселенной, – одним из главных «житейских-принципов».

Словесная формулировка такого, ныне «всевселенского», житейского принципа следующая: «Если-кутить-так-кутить-с-пересылкой».

Вследствие того, что этот «принцип», ныне уже являющийся общевселенским, возник на той же планете, на которой возникли и вы, да еще вдобавок существуете, почти постоянно припеваючи и частенько потанцовывая «фокстрот», то потому я не считаю себя в праве скрыть от вас известные мне сведения, выясняющие некоторые подробности возникновения и такого общевселенского факта.

Вскоре после окончательного внедрения в мою натуру упомянутой присущности, то есть безотчетного стремления к выяснению причин возникновения всяких «реальных фактов», я, когда попал впервые в самое сердце России, в город Москву, не находя там ничего другого для удовлетворения такой моей психической потребности, занялся исследованием всяких русских былин и поговорок.

И вот как-то раз, между прочим, мне пришлось, не знаю случайно ли или тоже вследствие каких-то объективных закономерных последовательностей, узнать следующее.

Некий русский, являющийся по внешней своей видимости для окружающих просто-напросто купцом, должен был поехать по каким-то делам из своего провинциального города в эту вторую русскую столицу, город Москву, и его сын, причем любимый, вследствие того, что он был похож только на мать, попросил его привезти оттуда какую-то книгу. Когда этот великий автор «всевселенского-житейского-принципа» приехал в Москву, он там с одним своим приятелем, как полагалось и как доныне, кажется, полагается, напился, как говорится «вплотную», настоящей «русской водкой».

И когда эти два обитателя современной превеликой группировки двуногих дышащих, после выпитого соответствующего числа рюмок «русской-благодати» заговорили касательно вопроса, как там называют – «просвещения народа», а начинать с такого вопроса свои разговоры еще издавна стало там обыкновением, купец, вдруг по ассоциации вспомнив поручение своего сына, решил сейчас же вместе с этим своим приятелем отправиться в книжный магазин купить ему книгу.

В магазине купец, перелистывая поданную ему приказчиком книгу, спрашивает о ее цене.

Приказчик отвечает, что эта книга стоит шестьдесят копеек.

Купец, заметив, что на обложке книги цена помечена только сорок пять копеек, сперва странным и несвойственным вообще для российского обитателя образом задумывается, а потом, делая какую-то манипуляцию своими плечами, выпрямившись и выпятив грудь, подобно гвардейскому офицеру, почти остолбеневает и после некоторой паузы очень спокойно, но с интонацией в голосе, выражавшей большую авторитетность, говорит:

– Вот здесь написано сорок пять копеек. Почему же вы запрашиваете шестьдесят?

Тогда приказчик, делая «маслянистое» лицо, как это свойственно делать всем приказчикам, заявляет: книга действительно стоит сорок пять копеек, но мы ее должны продавать за шестьдесят, так как пятнадцать копеек стоит ее пересылка.

После такого ответа приказчика у нашего русского купца, озадаченного такими двумя противоречащими, но до очевидности ясно согласующимися фактами, видимо стало что-то внутри происходить. И вот тогда-то он, устремив свой взгляд на потолок, опять задумывается, на этот раз подобно английскому профессору-изобретателю капсул для касторового масла, а потом, вдруг повернувшись к своему приятелю, выявляет из себя впервые в мире ту словесную формулировку, которая, выражая по своей сущности несомненную объективную истину, приняла с этих пор характер изречения.