По ту сторону фронта

Костров сложил карту и пошел наряжать людей к Якимчуку.

– А теперь давайте и мне тройку ребят, – сказал Пушкарев.

Зарубин сдвинул ушанку на лоб и почесал затылок. Опять, значит, Пушкарев собирается в путь. Это командиру отряда не нравилось. Пушкарев как секретарь окружкома организовывал партийную работу не только в партизанском отряде и городе, но и в селах вокруг партизанского лагеря. Он отыскивал там верных людей, коммунистов, комсомольцев, не успевших эвакуироваться, привлекал их к работе, поручал вести пропаганду среди населения. По его заданию среди населения проводился сбор средств для помощи семьям партизан. В городе и в селах Пушкарев не раз проводил нелегальные собрания жителей.

Но Зарубину не нравилось, когда Пушкарев сам ходил по деревням. Он знал, что гестаповцы давно ждут удобного случая, чтобы схватить секретаря подпольного окружкома, что во многих селах Пушкарева подстерегает опасность. Зарубин не имел права приказывать секретарю окружкома, но как член бюро он всегда протестовал против его «прогулок» по селам и деревням.

– Ты, Иван Данилович, напрасно разгуливаешь, – сказал он Пушкареву.

Пушкарев нахмурился. Ему не нравилось, когда вмешивались в его дела.

– Я тоже такого мнения, – поддержал Добрынин.

Пушкарев хмуро взглянул на него из-под косматых бровей.

– Если я иду сам, значит, так надо. У меня дела есть. И заботы ваши вовсе неуместны, – отрезал он и стал прохаживаться по землянке.

Добрынин усмехнулся и начал крутить цигарку.

– А вот мы на очередном бюро побеседуем на эту тему, – сказал он, – и посмотрим, уместны они или неуместны. Как ты думаешь? – обратился он к Зарубину.

– Не возражаю, – ответил тот.

– Еще этого не хватало! – возмутился Пушкарев. – Вы как маленькие дети. Честное слово! Вы думаете, что мои обязанности заключаются в том, чтобы руководить, сидя вот здесь, в лесу.

– В твоем распоряжении есть коммунисты, – бросил Зарубин.

– Ну и что? – спросил Пушкарев.

– Это твоя армия…

– Хм… А как посмотрят партизаны, например, на тебя, Валентин Константинович, если ты никогда сам не будешь водить их на боевые операции? А? Что они скажут о тебе? Что они подумают о таком командире?

– Я – дело другое, – сказал Зарубин.

– Я – тоже другое, – возразил Пушкарев. – Что это за партийный руководитель, которого народ и в лицо не видел? Нет, друзья, вы не правы. И бюро вам скажет то же самое. Многолетняя борьба нашей партии, жизнь ее вождей учит нас другому. Подумаешь, товарищу Пушкареву опасно-де появляться в народе, это, мол, связано с угрозой для его бесценной жизни! Скажите, пожалуйста! Нет, давайте не будем заниматься глупостями и прекратим раз и навсегда подобные дискуссии. Лучше подумаем, кто со мной пойдет. Уйду я на недельку, не больше. Возьму, во-первых, деда Макуху, – его никто не заменит. А остальных двух выделяйте по своему усмотрению.

…Через час две группы покинули лагерь. В одну сторону отправились верхами посыльные к Якимчуку, в другую – Пушкарев в сопровождении трех партизан.

Погода не улучшалась. По-прежнему стоял густой туман, падал снег вперемежку с дождем. На проселочных и лесных дорогах стояла невылазная грязь.

– И куда его только понесло? – сказал Зарубин, когда коренастая фигура Пушкарева скрылась из виду. – До чего же беспокойный человек! И этого старика Макуху все таскает с собой. Замучил его окончательно.

– Ну, это ты брось, – возразил Добрынин. – Макуха сам кого угодно замучит. У него энергии, что у молодого. Они друг другу под стать. Что Иван Данилович, что Макуха. Оба неугомонные.

– Кстати, Федор Власович, кем был до войны дедушка Макуха? – спросил Зарубин, входя в землянку. – Ведь ты его давно знаешь?

– Командиру положено знать своих солдат, – подмигнул Добрынин. – А такого, как дед Макуха, тем более. Преинтересный человек!..

Добрынин с удовольствием принялся рассказывать о деде Макухе. Знает он его давно. Макуха – старый кадровый рабочий, стеклодув. Вместе они работали на стекольном заводе. Года за два до войны Макуха похоронил свою жену. Она тоже работала на заводе – вахтером в проходной. Была у них единственная дочь, дали они ей образование, она стала инженером-химиком, вышла замуж. В начале войны она погибла вместе с мужем от немецкой бомбы.

Макухе предлагали эвакуироваться вместе с заводом, но он наотрез отказался. Заявил, что будет партизанить. Переубедить его в чем-либо очень трудно. Если что вбил в голову – сделает по-своему.

Плохо только, что Макуха не учился и остался малограмотным. И нельзя сказать, чтобы он не желал учиться, – просто не клеилось у него дело с учебой. «С науками у меня разногласия», – часто говаривал сам дед.

Малограмотность, конечно, мешала ему стать передовым человеком в полном смысле этого слова. Он и сам это чувствовал. Но рабочий он был примерный и достигал многого упорством, природной смекалкой, большим опытом.

В партию Макуха вступил давно, в девятнадцатом году, а сторонником большевиков стал еще раньше, в годы Первой мировой войны, на фронте.

В семнадцатом году военно-полевой суд приговорил Макуху к расстрелу, но товарищи помогли ему бежать. Судили его за нанесение оскорбления царскому офицеру, какому-то штабс-капитану. Тот на глазах у Макухи стал избивать своего денщика, а Макуха не стерпел, вступился и основательно потрепал офицера.

В годы Гражданской войны Макуха служил в Красной армии. Белогвардейцы однажды схватили его под Ростовом при попытке пробраться в город для связи с подпольщиками. На допросе он ничего не сказал, хотя его жестоко избивали. Когда его повезли на расстрел, он бежал, на этот раз сам, безо всякой помощи, воспользовавшись тем, что его не связали.

– Вот он, значит, каков, дедушка Макуха! – сказал Зарубин, выслушав рассказ комиссара. – Теперь ясно, почему Пушкарев его постоянно с собой берет…

4

Партизаны, посланные к Якимчуку, вернулись на третий день вечером. Якимчук прислал с ними письмо, где отвечал на все вопросы. Он писал: «Эшелон готов к отправке на завтра. Состоит из двадцати семи вагонов. Первый вагон – с охраной. Солдат приблизительно человек двадцать. В трех вагонах около ста мужчин. В каждом вагоне вооруженный солдат. Дальше идут платформы, нагруженные разбитыми самолетами и танками. Машинист наш. Пароль: “Брянск”. На паровозе одна фара будет гореть даже днем. Встречайте на подъеме, за тридцатым километром. При въезде на тридцатый километр машинист даст четыре коротких гудка. Учтите, что между двадцать девятым и тридцатым километром есть бункер с немецкой охраной».

Зарубин посмотрел на часы. Стрелка подходила к девяти. Составили расчет времени. Наметили на карте маршрут движения. Потом Зарубин приказал накормить партизан и готовиться к выступлению.

…Буран, хозяйничавший в лесу двое суток, прекратился внезапно в полночь, когда отряд остановился на отдых у лесной опушки.

– Какая красота! – произнес Зарубин, оглядываясь вокруг и шумно вздыхая.

На очистившемся небе мерцали ясные звезды. Свежевыпавший снег, сухой, пушистый, покрыл толстым слоем землю, замел все дороги, тропы.

Партизаны развели костры и суетились вокруг них, подвешивая на треногах котелки со снегом. Отогревали банки с консервами. В лесную тишину ворвался шум голосов, смех. Дрожащее пламя костров тянулось вверх, с треском разбрасывая вокруг снопы искр. Отсветы огня трепетали на вороненой стали пулеметов и автоматов.

До железной дороги оставалось восемь километров.

– Можно поспать, – распорядился Зарубин.

Вокруг костров быстро вырастали постели из хвои. Командиры собрались в сторонке, возле Зарубина.

– Селифонов!

– Слушаю, – отозвался тот, подходя к Зарубину.

– Люди готовы?

– Готовы.

– Кого берешь с собой?

– Все отделение Грачева.

– Веди прямо на бункер. Надо охрану убрать без шума. Полотно разберешь после того, как пройдет нужный нам эшелон. Он будет идти с одной фарой и на тридцатом километре даст четыре коротких гудка. Проверь на всякий случай, не идут ли от бункера телефонные провода. Инструмент взял?