По ту сторону фронта

– А кто хочет драться с фашистами, – продолжал Зарубин, – и быть партизаном, ко мне шагом марш!

Колебаний не было. Все устремились к Зарубину. Многорукая толпа подхватила его, и он вместе с автоматом мгновенно оказался в воздухе. Дружное «ура» огласило лес, перекатилось эхом. Когда Зарубина опустили на землю, он сказал, поправляя ушанку и улыбаясь:

– Ну что ж! Будем считать, что нашего полку прибыло. Перекур пятнадцать минут!

В канун Нового, сорок второго, года комиссар отряда Добрынин возвращался один в лагерь с передовой заставы.

Пройдя девять километров, Добрынин не чувствовал никакой усталости и шагал так же бодро и ровно, как и при выходе из лагеря.

Последний день декабря выдался на редкость ясный, морозный. Снег блестел под солнцем так, что глазам было больно. Зима как бы наверстывала упущенное вначале, – мороз крепчал и крепчал.

Умолкли ручейки, улетели беспокойные разноголосые птицы, не слышно под ногами шелеста валежника. Лес спал под снегом, точно зачарованный, как в сказке. Застыли в зимней спячке обнаженные лиственные деревья, и лишь огромные сосны да пушистые ели красуются своим зеленым нарядом.

Добрынин любил свой край, эти западные леса. Он не представлял себе жизни без леса. Что может быть лучше, чем бродить по такому лесу с ружьем за плечами, часами сидеть у чистой заводи, всей грудью вдыхать лесной воздух, насыщенный запахами хвои и папоротника, любоваться ивой, окунающей свои ветви в тихую воду реки, и радоваться набежавшему невесть откуда ветерку, вздувшему мелкую рябь на зеркальной поверхности!

А ночи! Ночи, проведенные в лесу, в наскоро раскинутом шалаше или под открытым небом! Что может быть лучше?!

По твердому убеждению Добрынина, каждая ночь, проведенная в лесу, удлиняла жизнь человека по меньшей мере на месяц. И комиссар часто говорил партизанам: «Мы должны быть самыми здоровыми людьми. Лес от всех болезней лечит».

Добрынин вышел на просеку, ведущую к лагерю, уверенно обошел мины, поставленные Рузметовым еще осенью, и, взглянув на часы, вспомнил, что сегодня решено встретить Новый год.

Правда, это будет необычная встреча. Никто не подымет традиционного бокала, – пить нечего, да и с закуской бедно, но собраться решили обязательно. Надо в теплой боевой семье, в товарищеской обстановке оглянуться назад, на пройденный путь, заглянуть вперед, в новый грядущий год. Поговорить о делах, о людях.

Новый год отметят и на заставе, с которой возвращался Добрынин. Там партизаны дежурили по десять человек, сменяясь каждую неделю. Большая, глубоко сидящая в земле и тщательно замаскированная землянка давала возможность собраться всем партизанам заставы сразу.

«Пошлю туда Бойко, – решил про себя Добрынин. – Пусть поговорит с народом. А у нас надо будет поручить кому-нибудь из командиров беседу провести. Придется посоветоваться с Зарубиным».

…А в это время Зарубин, заложив руки в карманы стеганых ватных брюк, расхаживал по землянке от стены к стене, изредка останавливаясь и поглядывая на лежащую на столе карту. В просторной штабной землянке стояли большой стол и два широких топчана, на которых попарно спали Пушкарев и Добрынин, Зарубин и Костров. Была еще одна землянка, более вместительная, «окружкомовская», но в ней стоял только стол, а топчанов не было, и никто там не жил. Землянка предназначалась для заседаний бюро.

Зарубин с полчаса тому назад отпустил Рузметова и сейчас находился под впечатлением его доклада. Командир подрывников два дня провел в отдельном взводе, которым теперь командовал Толочко. Зарубина поразила обстоятельность доклада Рузметова, его подход к событиям, людям, четкий анализ боевой деятельности взвода, смелость в постановке новых боевых задач, знание обстановки.

«Вот тебе и младший лейтенант! – размышлял Зарубин. – Откуда он набрался всего этого? Так впору рассуждать служилому, образованному командиру. Вот как растут люди в наше время. Ему взвода сейчас мало. Определенно мало».

«А что, если сейчас поговорить с ним самим? – мелькнула у Зарубина мысль. – Пусть скажет: удовлетворяет его командование взводом или нет?»

Землянка, в которой жили Рузметов, Багров и еще четверо подрывников, находилась на краю лагеря. Железная труба, торчавшая из-под снега, не дымила, и когда Зарубин переступил порог землянки, там было так же холодно, как и снаружи. Командир отряда вспомнил, что все люди Рузметова ушли на задание и топить некому.

Рузметов спал на низких нарах, натянув на голову трофейную немецкую шинель.

«Не стоит будить, – решил Зарубин. – Устал. Путь у него был долгий и опасный».

Его внимание привлекла раскрытая записная книжка, лежащая на крохотном квадратном столике.

Зарубин подошел, машинально взял ее в руки и стал перелистывать.

«У ребят Селифонова автоматы грязные. Рубашки на гранатах поржавели. Надо подсказать».

«Передовую заставу лучше вынести из просеки, – увеличится обзор».

«Старик Макуха очень интересен, беседы с ним доставляют удовольствие. Он прикидывается простачком, но умен и хитер».

«Диверсии на железной дороге надо коренным образом перестроить. Желательно, чтобы на сорокакилометровом участке в разных местах ежедневно бывали взрывы. Поговорить с командиром отряда».

«Вынести на бюро окружкома вопрос о связи с соседними партизанскими отрядами. Варимся в собственном соку. Надо предпринять что-то решительное».

«Почему не выпускается ежедневно разведсводка для командного состава? Обсудить вопрос с Костровым».

«Не вижу смысла в том, что каждый взвод беспокоится о приобретении себе продуктов. Не лучше ли создать специальное подразделение, поставить во главе толкового командира и возложить на него заботу об обеспечении всего отряда продовольствием? Это тоже боевая работа. А совмещать диверсии на железной дороге и разведку с налетами на склады и обозы не совсем удобно. Надо бы поднять такой вопрос… Тем более что заготовительная группа не справляется со своими обязанностями».

Рузметов пошевелился, и Зарубин невольно вздрогнул. Ему стало неловко, что он залез в чужие записи. Но Усман не проснулся. Зарубин положил книжку на стол и тихо вышел. Постояв недолго около землянки и взглянув на небо – высоко ли еще солнце, – он зашагал к южной заставе.

Вернувшись в лагерь, Добрынин нашел землянку пустой. Дрова в железной печурке догорали. Примостившись на корточках против печи, он подложил несколько сухих поленьев. Огонь жадно охватил их. Печурка загудела, задрожала. От нее потянуло жаром. Приятно было после долгого пребывания на морозе ощущать на руках, на лице ласкающее тепло. Когда печка раскалилась докрасна, Добрынин поднялся, стянул с плеч стеганый ватник и подошел к столу, на котором лежала раскрытая карта. Упершись локтями в стол, комиссар склонился над ней. Все знакомо ему здесь. Вот этот кружочек обозначает лагерь. Удачное место. Здесь отряд обосновался с первых дней своего существования и надолго врос в землю крепкими, домовитыми землянками. Место Добрынин выбрал сам. Сначала отрыли восемь землянок, а теперь их уже девятнадцать, не считая трех застав. А вот поселок, где он родился. Добрынин склонил голову ниже, упорно всматриваясь в четко обозначенные кварталы, и усмехнулся. Ему хотелось найти на карте родной дом, который, возможно, и сейчас стоит на месте. Вот стекольный завод, когда-то принадлежавший купцу Шараборову. Сюда он пошел работать после двухлетней учебы в поселковой школе. В соседнем поселке у Шараборова также был завод, довелось Добрынину и на нем поработать. Прежде чем стать начальником цеха стекольного завода, Добрынин сменил множество профессий. Он в молодости слыл за непоседу и часто переезжал с места на место.

Работал мальчиком на побегушках в конторе завода, сезонником по ремонту путей на железной дороге, лесорубом, сцепщиком вагонов, сторожем на помещичьей пасеке, лесным объездчиком. Революция застала его на заводе – он работал кочегаром в котельной. Добрынин ушел в Красную гвардию и вернулся только в двадцать втором году. Демобилизовавшись, он стал настойчиво добиваться, чтобы его послали учиться в техникум. Жажду знаний в душе молодого Добрынина заронил товарищ по фронту, впоследствии ставший видным партийным работником.

«Смотри, Федор, – предупреждал он, – время пойдет сейчас другое. Мы будем руководить государством. Ты, я и такие, как мы. Вот ты теперь коммунист, тебе доверят серьезный участок работы, а какой из тебя руководитель, когда ты читаешь по складам и еле расписываешься! Ты должен будешь других учить, а сам слепой, как котенок. Какая же от тебя польза партии, рабочему классу?»

В техникум Добрынина сразу не приняли. Он два года просидел в школе для взрослых, два года на рабфаке и лишь потом попал в техникум. В родные края он вернулся новым человеком, женился, обзавелся детьми и «прикипел» к заводу.

Добрынин перевел глаза на восточный край карты. Где-то здесь, недалеко, – линия фронта, а там за нею, в небольшом городке со странным названием – Раненбург – были теперь его жена, дочь и сын.

Теплые воспоминания охватили комиссара. Ему представилось, что он находится сейчас среди своих близких, видит ласковое лицо жены, слышит голоса детей… Он так углубился в воспоминания, что не заметил, как вошел Зарубин, и вздрогнул, когда командир отряда кашлянул.

Зарубин посмотрел на комиссара и понимающе улыбнулся.

– Ничего, комиссар, все переживем, – бодро сказал он. – Сейчас я горяченького добуду. Подживи-ка огонек. – И он, быстрый, стремительный, вышел из землянки.

Через десять минут на столе появились котелки с кипятком, хлеб, консервы. Сидя против командира отряда и осторожно прихлебывая кипяток, комиссар вдруг сказал:

– Вот что я думаю, Валентин, нет у тебя настоящего, оперативного помощника…

Зарубин поднял брови и внимательно посмотрел на Добрынина.

– Мы же не те, что были, – продолжал комиссар. – Отряд вон как разросся. И смотри, что получается: над картой думай сам, дневник составляй, план операции ты же составляешь и ты же проводишь в жизнь. Ушел на задание – оставить за себя некого. Так и закрутиться можно. Начальник штаба нам нужен. Мы самостоятельная воинская часть, так я думаю.

Не раз уже Добрынин удивлял Зарубина своей сметкой в военных делах. Не раз он подсказывал командиру ценные мысли. По совету Добрынина был создан взвод подрывников, по его предложению взвод Грачева – Толочко вывели за шоссе и железную дорогу и этим усилили контроль за обеими магистралями врага.

– Мысль хорошая, Федор Власович, – отозвался Зарубин. – И нужен именно начальник штаба, а не адъютант, не канцелярист… Но кого? Кого?

– А как ты смотришь на Рузметова? – спросил Добрынин.

Зарубин широко раскрыл глаза, вышел из-за стола и рассмеялся.

– Чего тебя разобрало? – добродушно проворчал Добрынин.

Зарубин подошел к комиссару и обнял его за плечи.

– Интересно получилось. Ведь я сегодня о том же думал. А ты меня опередил.