Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

– Ну папиросы.

– У нас сигара была гаванская, – сообщил Коробов. – Их мало кто покупает, цена – сами знаете – кусается. А мы подумали: туго ей одной, Кубе-то, в том полушарии… надо все-таки поддержать.

Виталий оценил эту демагогию:

– Из идейных, значит, соображений? Остряки… Ну пошли, пошли, дышать тут нечем.

Они стали спускаться.

– И чего он к вашей куртке прицепился? – пожал плечами Гродненский. А Коробов утешил:

– Вы зря волнуетесь насчет зачета. Сперва нервы подергает, а потом еще сам будет бегать за вами!

Виталий озадачился:

– Парни… откуда такая опытность?

– От жизни! Тут у нас – то же самое в конце четверти… А правда или брехня, что вы теперь наш классный руководитель?

– И это вы знаете? Послушайте, братцы… Я очень надеюсь на вашу мужскую солидарность. Про этот разговор подслушанный – никому, ладно? Сами понимаете: нельзя мне, вступая в такую должность…

– Ясно, Виталь Палыч, – весело подмигнул Коробов. – За себя и за этих двух я ручаюсь. А вот Пушкарев у нас недавно, он еще не проверенный…

Худенький невзрачный мальчик, не сказавший до тех пор ничего, вспыхнул:

– Как ты можешь, Андрей?.. – Ему от горечи слов не хватило.

Коробов погладил его по голове:

– Не плачь, беби.

– После уроков, – сказал Виталий, – я загляну к вам, потолкуем. Впрочем, ваш директор, может быть, еще передумает… не доверит вас мне.

В этих словах прозвучала слабая надежда.

Какая-то совершенно незнакомая женщина обратилась к Виталию:

– Кажется, вы дежурный по этажу? Смотрите, какая свалка у химического кабинета!

И он поплелся к химкабинету.

А мальчишки во главе с Андрюшей Коробовым шли по коридору, вторгаясь, как нож в масло, в образцовые ряды старших девочек, которые фланировали по кругу с книжками и зубрили. Старшеклассницы шипели, но расступались: лучше не связываться…

– А вообще-то, здорово, – высказал Гродненский, – если у нас будет мужик. Может, наконец, в поход сходим! Говорят, у него первый разряд по плаванию. Пускай теперь всех баттерфляем учит.

– Хотя бы кролем, – уступил Курочкин, согласный и на меньшее.

– Ему это нужно, как рыбке зонтик, – учить вас. Неужели не видите? Топориком будем плавать, – с жесткой усмешкой произнес Андрюша. – Сейчас у нас что, «инглиш»?

– Ага…

Андрей распахнул дверь кабинета иностранных языков. Здесь открыты окна, блестит свежевытертая доска.

Девочка с повязкой – она тут одна, – растопырив руки, кидается к мальчишкам:

– Ну что вам здесь? Дайте же проветрить!

– А ты дежурная? Тебя туда вызывают.

– Куда? Зачем?

– Бороться с беспорядками. Там Виталь Палыч, он один не справляется, – весело лгал Андрюша. – Вот у ребят спроси.

Девочка недоверчиво выглянула в коридор, а Гродненский и Курочкин ловко выставили ее из класса и, торжествуя, закрыли дверь на ножку стула.

Андрей уселся на подоконник:

– Знаете, как его надо назвать?

– Кого? Виталия?

– Как?

– Числитель.

– Почему? – улыбаясь, спросил Пушкарев. – Нет, вообще-то, подходит, но почему?

– А раз подходит, нечего объяснять. Числитель – и все!

Андрей достал из кармана полоску жевательной резинки в яркой обертке[6 - Приписка 1995 года: chewing gum – невидаль в Москве начала 70-х годов. Позвольте напомнить: мы жили в закрытом обществе, и кое-что важное в нашей киноповести держится именно на этом. Мы напрягали наш иммунитет, чтобы устоять с презрением перед соблазнами Запада – их жвачкой, их кока-колой, их орешками, их джинсами и техникой, их пепси и пивом в банках; но когда нет ничего этого, не видно, когда в киосках – разве что сигареты «от Тодора Живкова» да сигары «от Фиделя», – тогда устоять, в общем-то, несложно…Но кое-что – нет-нет, а просачивалось все же. И тут выяснялось: чем моложе организм, тем слабее сопротивляемость, тем ощутимей недостаточность, непрочность идейной закалки… И тем сильнее хочется новенького! Особенно хочется такого, что связано с запретами – глухими, малопонятными, а то и вовсе идиотскими! – Г. П.]. И огонек зависти зажегся в ребячьих глазах.

– Пожевать хотите? Канадская…

– Это тебе все отец привозит? – ревниво и подобострастно спрашивает Гродненский.

– Угу.

Все четверо усердно начинают жевать.

– А все-таки где он у тебя работает? – интересуется Курочкин.

Андрюша сужает глаза, отвечать не спешит.

– Ты клюкву в сахаре любишь?

– Ну?

– Вот он в каждый сахарный шарик вставляет по клюковке. Такая работа!