Русалочка

Утро изменило все. Кажется, я порядком проспал. Солнце уже высоко на ясном безоблачном небе.

Бензина в баке осталось всего ничего, но в багажнике есть еще канистра, и это очень хорошо. Было бы страшно застрять в такой-то глухомани. О чем я вообще думал?

Я выбрался из машины, посмотрел на часы. Ого, половина десятого. И никто не потревожил меня, вставшего прямо посреди улицы, валяющегося в машине с открытой дверцей. Жива ли вообще эта деревня?

По виду, так не очень. Она казалась не просто нежилой, а покинутой где-нибудь еще в позапрошлом веке. Единственная улица поросла травой, в ней смутно угадывалась колея. Прямо напротив – дом, и я видел, насколько он брошен: серый, без оконных рам, с облупившейся краской на когда-то красивых резных наличниках, с покосившимся забором и просевшей крышей. Насколько я мог судить, и остальные дома были в подобном состоянии. Впрочем, вон там, кажется, стекла в окнах еще есть.

Я видел также ряд столбов, гораздо тоньше и ниже берез, за которыми они, стыдливо прячась, тянулись в ряд. Если были когда-то между ними натянуты провода, то эти времена давно прошли, как и времена расцвета данной деревеньки.

В общем, жалкое, печальное зрелище. Унылое. Вся эта деревня. Мне почему-то о расцвете и подумалось тогда. Ведь было же время, когда жизнь здесь, если не кипела, то… ну, была по крайней мере. И деревья эти были молодыми.

Да, единственное, что не изменилось при дневном свете, это березы. Они все так же впечатляли. Я поневоле залюбовался.

«Выбираться надо», – подумал я уже не в первый раз, пересекая неровную и не совсем твердую дорогу; обратил внимание на парочку совершенно засохших коровьих лепешек и одну еще почти, так сказать, свежую. Ага, коровы, а с ними и люди, надо думать, все-таки здесь обитают.

Я приблизился к завалившемуся серому заборчику, собираясь оросить густые заросли крапивы, почти поглотившие и заборчик, и весь дворик за ним. Несколько стыдливо глянул вдоль улицы. Никого в пределах видимости. Поводил глазами туда-сюда и уже было собрался расстегнуть ширинку на джинсах, но вдруг совершенно неожиданно для себя столкнулся-таки с человеком, вернее, со взглядом, направленным на меня. Настолько неожиданно, что едва не подпрыгнул.

Именно взгляд, осознание того, что на меня смотрят, заставили мое сердце учащенно забиться в груди, и лишь спустя секунды в моем мозгу сложился цельный образ, проступил из теней и красок.

Это была бабушка. Бабулька, ветхая, как вся деревенька вокруг, и это было даже неудивительно и казалось вполне естественным. Словно еще один непременный атрибут подобного места. Я, во всяком случае, быстро успокоился, хотя, признаться, сердце угомонилось не сразу.

Она сидела чуть дальше вниз по улице на скамейке у слегка покосившегося, но – теперь я это заметил – не так уж давно окрашенного в зеленый цвет заборчика. Сидела, прячась в густой тени от исполинских берез, практически не шевелясь, но при этом пристально глядя на меня, не пойми с каким выражением темного, маленького, сморщенного лица. Чтобы разглядеть ее нужно было действительно поднапрячься, словно в каком-нибудь ребусе типа «найди спрятанную фигуру». Но, когда разглядел, все как будто встало на свои места, и оставалось только удивиться тому, почему я не заметил ее раньше. Я обратил внимание, насколько не по погоде она одета. День, судя по всему, опять обещал быть жарким, но на бабульке была плотная темная, в редкий цветочек юбка, теплая коричневая жилетка, цветастый платок, шерстяные носки на ногах, обутых в галоши. Впрочем, вид ее меня нисколько не удивил, учитывая ее почтенный возраст.

Чувствуя некоторое смущение (хорошо хоть не слишком поздно заметил), я убрал руки за спину и постарался улыбнуться как можно более дружелюбно.

– Здравствуйте! – сказал я громко, как будто расстояние между нами было по меньшей мере вдвое большим.

Бабушка ничего не ответила, но я уловил степенный наклон головы, который счел за вежливый кивок и приветствие. В свою очередь я тоже кивнул утвердительно. А что делать дальше я не знал. Все же я решил, что будет несколько невежливо – или грубо? – просто развернуться, сесть в машину и уехать.

Вот этот момент я вспоминаю с особенной тоской и болью. Потому что он кажется мне поворотным, потому что до этой самой минуты, кажется мне, все еще можно было изменить. Если бы я не постеснялся показаться грубым. Нет, если вдуматься, на самом деле возможностей было много – судьба довольно щедро рассыпает их, но все дело в том, что замечаешь это уже после всего. И, если вдуматься, возможности не было ни одной.

Я неспешно, будто прогуливаясь, приблизился к ней, к ее скамейке, к зеленому заборчику с накладными белыми ромбами. Остановился. Немного покачался на носках. Она смотрела на меня, подняв голову и, мне показалось, довольно приветливо, во всяком случае с живым таким интересом.

– Ничего, что я тут встал посреди улицы? – сказал я, поводя рукой позади себя.

– Бензин кончился? – спросила она.

Не знаю, почему я ожидал услышать невразумительную старческую речь, какой-нибудь малопонятный говор или просто неадекватный ответ типа: «Ась? Чагой-то?» Явно в голове моей жестко сидели нездоровые стереотипы. Но в действительности голос ее, хоть и был немолод, хоть и дребезжал слегка, все же звучал удивительно ясно, а сморщенный рот ее, как я заметил, полон ровных, белых, ненастоящих зубов.

Слегка растерявшись, я промямлил:

– Нет… не совсем. Было темно, и я… в общем.

Я неопределенно покрутил рукой, как бы обобщая все невероятные обстоятельства своего нахождения здесь. Но сколь бы мне самому непонятны были все причинно-следственные связи, приведшие в итоге к данной необязательной беседе, старушка, казалось, приняла мой сумбурный ответ. По крайней мере она опять покивала своей маленькой головой.

– А красиво здесь, – добавил я непонятно зачем.

Бабушка улыбнулась. Я снова почувствовал себя неловко, словно восхитился чему-то, скажем, на похоронах. Если подумать, это было недалеко от истины.

– Было красиво, – отвечала старушка с понимающими и мудрыми интонациями. – Только перевелась вся красота. Два дома жилых остались. Мой и вон там Самойловых.

Она кивнула вдоль улицы, и я увидел еще один более-менее приличный дом в самом конце деревни.

– Деревья красивые, – брякнул я.

– Деревья? Да-а. Скоро и их не станет. Деревню, конечно, переживут. Триста лет уж стоят. Сколько и Мохово. Лет двадцать назад одно ведь упало.

– Упало? – переспросил я, поневоле втягиваясь в разговор. На самом деле стало интересно. И очень живо представилось, как огромное дерево с треском падает на дома, на людей. Картинка из «Аватара», ей богу.

– Буря была, оно и не выдержало. Там овражек. Последняя в ряду была березка, никто не пострадал. Там и в ту пору не жили, а народу все ж побольше было. Березку-то распилили.

«Березка», – подумал я.

– Ясненько. Представляю себе. Значит, это – Мохово?

– Мохово, – подтвердила бабулька и печально добавила: – Было когда-то Мохово, а теперь – так…

С этим было не поспорить.

– А-а… – начал было я, но замолчал.

Я не знал, что сказать. Или как сказать. «А зачем здесь вообще жить? Для чего?» – мог бы спросить я. Или: «А как так получилось?» Или еще какую-нибудь подобную чушь. Но все и так было ясно. Любое населенное место – как живой организм. Рано или поздно умирает. Удачные места живут дольше, порой очень и очень долго, но ни одно в итоге не избегнет одинаковой участи – умирания, а потом и забвения. А иногда это – как эпидемия. Проносится над землей, отправляя в небытие в первую очередь множество малых, ослабших, оторванных от центров жизни мест. Может быть, в подобном раскладе и нет ничьей особой вины. Просто, по-видимому, такова вообще природа времени, его цикличность, его медленные приливы и отливы, его пульсации.

Березы эти, что ли, навеяли?

Я подумал: «Триста лет…» И что-то такое зашевелилось в груди, пока я медленно оглядывался вокруг. Я пытался вообразить все эти годы, то, как они проходят здесь. Возможно, тогда мне и захотелось узнать, как все это было. Не то, чтобы настойчиво захотелось, а так – некий легкий зуд. Никогда не думал обнаружить в себе черты какого-нибудь, не знаю, краеведа, но – справедливости ради – я всегда интересовался историей, а еще с самого детства люблю интересные истории. А кто не любит?

И вот тогда – до сих пор не могу понять и внятно объяснить самому себе, что со мной случилось – меня, что называется, понесло. Самым очевидным образом.

– Вообще-то я в некотором смысле путешествую. Интересные пейзажи, места… Вот, увидел привлекательную фактуру, свернул в ваши края. Я художник…

«Господи, какой еще художник?»

Мгновенный стыд обжег меня. Я, скорее всего, покраснел, и старательно отводил глаза.

«Почему художник?!»

На кой черт мне вообще надо было ей врать? Но – слово не воробей.

– Художник, – повторила бабулька, и этим совсем меня убила.

– Ага, – сказал я. – Рисую помаленьку.

Я заметил, что руки мои как-то неестественно шевелятся и усилием воли скрестил их на груди. Потом убрал за спину. Начал мять брючины.

Должен заметить, что я действительно довольно неплохо рисовал в детстве. Карандашами, фломастерами, акварельными красками и гуашью, а потом даже замахивался на рисунки углем и картины маслом. Одно время посещал изостудию, занял одно из призовых мест (но не первое) на конкурсе «Что-то там глазами детей». Но насколько на самом деле хорошо может рисовать ребенок? Я забросил это дело со временем, не развился, не пошел этой дорогой и так и не овладел всеми секретами пропорций, перспектив и прочими хитростями. И – клянусь – за секунду до того, как назваться художником, у меня и в мыслях ничего подобного не было.

Старушка, видно, окончательно решила усугубить мой позор.