Вдруг услышал беглец свое имя и со страхом оглянулся, но никого не увидел.
Голос снова повторил ту же фразу, вызывая еще большее изумление и страх у карлы.
Онисим поднял глаза кверху, откуда шел голос, и заметил сидящего на тыне своего пропавшего воспитанника.
Не помня себя от радости, карла взобрался с трудом на высокий тын и трепещущими руками схватил «Паракиту», не выказавшего желания улететь как вчера. Слабые силы Ониськи и бессонная ночь сделали свое дело: маленький человек не смог удержаться на тыне и, не выпуская из рук попугая, как сноп свалился на другую сторону изгороди, прямо в сад.
Царь Алексей Михайлович, встававший обыкновенно в четыре часа утра, отправлялся в сопровождении ближнего боярина к утрени.
Изумленный неожиданным падением карлы, он остановился около упавшего и нетерпеливо спросил: – Ты что за человек, что тебе надобно здесь?
Ошеломленный падением Ониська сразу не мог ответить царю, но скоро, оправившись кое-как, весь дрожа от страха, объяснил государю все случившееся.
– Ишь, парень, птица-то умнее вас с дьяком, – шутливо проговорил царь, – вы ее силою хотели захватить, а она вслед за тобой из Москвы летела, своего кормильца отыскивала! Ну, первая вина прощается; смотри во второй раз не попадайся!
И царь продолжал свой путь в церковь.
Прилетевшего Паракиту водворили снова в клетку, но он недолго служил на потеху царевне, вскоре попугай занемог и околел.
Карла Ониська по-прежнему остался птичьим надзирателем при Потешной палате.
Без вины
Исторический рассказ
I
Великая разруха государства стала понемногу забываться московскими людьми. Следы ее, в виде разрушенных храмов, стен, зданий, постепенно исчезали; все поправлялось, вновь строилось, прибиралось. Москвичи, точно муравьи из разоренного муравейника, снова начали его созидать, трудолюбиво тащили они в свои жилища все необходимое для постройки или поправки.
Закрывшиеся лавки снова открылись, зашумел торговый люд, оживился самый торг; старая московская жизнь опять входила в свое прежнее русло.
Забегали по торговым людям дьяки государевой Мастерской палаты за разным товаром, нужным для государевой потребы.
Стоял август 1624 года.
К «япанешного ряду торговому человеку» Макару Иванову зашел дьяк Ждан Шипов, тощий, высокого роста, пожилой человек, с редкою рыжеватою бородою, в которой уже пробивалась заметная седина. Еще не входя в лавку, он сдвинул свою лисью шапку на затылок и задумчиво потер вспотевший лоб. Затем, по-видимому, что-то припомнив, быстро перешагнул порог и громким голосом обратился к хозяину, дремавшему за прилавком:
– Макарка!
Торговец вздрогнул, протер глаза и, узнав дьяка, засуетился.
– С каким приказом, милостивец, пожаловать ко мне соизволил?
– Наперво дело, – важно пробасил дьяк, опускаясь на скамью, – покажи ты мне, Макарка, «отлас турецкий двойной червчатый»…
Торговец быстро раскинул перед покупателем штуку атласа по прилавку. Ждан внимательно посмотрел его на свет, пощупал доброту и, видимо неудовлетворенный, пробурчал:
– Как будто не того. Жидковат больно. Покажи другой!
Продавец также быстро сменил атлас на другую штуку.
Шипов опять повторил свой прием осмотра.
– Этот никак получше будет, только вот зачем травка ина по нем пущена?
– Доброта у этого выше будет, для отметы и заткан иначе…
– Ин будет по-твоему. Сколь бесчестья за него полагаешь?
– Из ста рублей уступать не могу; твоей милости, знаешь сам, халтуру платить еще надобно!
Дьяк опасливо огляделся кругом.
– Кое слово зря говоришь! – промолвил он недовольно. – Неравно кто услышит! и мне больше не дьячить в Мастерской палате, да и у тебя на царев обиход брать не станут. А теперь товару всякого много потребуется! – хитро подмигнув, пробасил Ждан.
Макар с любопытством взглянул на покупателя.
– Государева радость скоро предвидится… – не мог удержаться Шипов, чтобы не передать новости торговцу.
– Ой ли, слава Творцу небесному, – радостно воскликнул Макар, – что великий государь наш венец восприять соизволяет! А скоро?
Дьяк усмехнулся и начал пересчитывать по пальцам.
– Ныне, августа двадцатый день, там вруце – лето, нов год наступит, сентемврия во второй половине царскую свадьбу пировать будем.
– Кого ж просватать за себя государь батюшка соизволил? – вкрадчиво спросил снова торговый гость.
– Да Марию Володимировну, дочь князя Долгорукова, Володимира Тимофеевича…
– Дай ему Господь счастия да мирного супружеского сожития! – сняв шапку и перекрестившись сказал хозяин.
Затем дьяк стал рассматривать другие требуемые для мастерской палаты материи, разные «кармазины мелкотравчатые» «объяри лазоревыя», – «сукна лятчины желтой», «тафты черненыя виницейки», «камки казилабриския»…
Долго торговались они между собою, несколько раз били по рукам, снова спорили, сходились, расходились, пока, наконец, Ждан со вздохом не вынул из-под полы кафтана кису почтенных размеров, достал из нее деньги и заплатил Макару, причем последний перепробовал чуть ли не все монеты на зуб.
II
Прохладный сентябрь сменил душный август.
Вся Москва скоро узнала о выборе невесты молодым царем и неподдельно радовалась его радостью. Одиннадцать лет миновало со дня венчания его царским венцом, а он до сих пор оставался холостым.
Великая инокиня Марфа да великий государь святейший патриарх Филарет Никитич, родители молодого государя, тоже разделяли общую радость.
Хотя первая и жила постоянно в Воскресенском монастыре, но Михаил Феодорович часто ее там навещал и советовался с нею о выборе достойной для себя царицы.
Приготовлениями к свадьбе спешили. Все мастера и мастерицы Мастерской палаты были завалены работою.
– Кажись, хорошо, – проговорил Шипов, осматривая два кошелька, сделанные к венчальным свечам, «в бархате золотом, по нем травы шелк червчат», и окинул взглядом стоящую перед ним мастерицу; – сколько на «шлеи» да на подкладку пошло бархату? – спросил он ее.