И опять голос неизвестного человека произнес:
– Судьба.
– Не судьба, а темнота человеческая, – возразил ему кто-то.
Но Басов, очевидно, не слышал этих замечаний. Он поднялся и, обращаясь в сторону, где одевался Коваленко, произнес:
– Казнить таких надо.
– Ого! – послышался чей-то новый голос.
– Публично казнить, пусть все смотрят, – настаивал на своем Басов.
– За что? – спросил кто-то.
– Пусть люди имеют понятие, – продолжал он.
– Пока они темные, не будет понятия, – снова возразил человек, спросивший – «за что?».
Басов оделся и вышел. Вслед за ним поплелся Кургузкин.
В тот день Сидор Захарыч был мрачный. Он ни с кем не разговаривал и ничего не ел. На следующее утро он вынул из корзины новый костюм, долго и тщательно одевался, так же тщательно расчесывал свои волосы и, ничего не сказав Кургузкину, отправился на здоровый двор, к доктору Туркееву.
Он долго ждал его у дверей амбулатории и, дождавшись, подошел к нему.
– Что ж, вы, батенька мой… совсем молодцом, – сказал Туркеев, – только бросьте вы свои мази.
– Я к вам по делу пришел, – сказал Басов.
– На побывку хотите? Что ж, вот посмотрим еще недельки две, тогда можно и поехать.
– И не о побывке я хочу спросить вас.
– В город, что ли, хотите?
– Я хочу, доктор, рассказать вам вот о чем: я нашел своего заразителя. Он здесь, в лепрозории, раньше и в голову не приходило, что это он меня.
– Кто ж это? – насторожился Туркеев.
– Коваленко.
– Да, у нас есть такой больной. Так что же вы хотите?
– Я хочу, доктор, узнать, какое наказание полагается такому человеку?
– Вот тебе на, какое ж наказание? Почему наказание?
Басова начинала беспокоить непонятливость доктора, и он мрачно, повысив голос, сказал:
– А разве таких не полагается предавать суду?
– Суду? Что вы, батенька? Какому суду? За что?
– За то, что погубил человека. Он погубил меня на всю жизнь, – лучше умереть, чем жить так.
– При чем же он тут? – еще больше удивился доктор. – Разве он хотел этого? Разве он умышленно заразил? Разве он виноват?
– Виноват.
– Ну, батенька, это уж, простите, это – глупость. За это людей не наказывают. И судить его никто не будет. Это – несчастье. А если вы кого-нибудь нечаянно заразите, значит, и вас надо судить?
Смущенный и недоумевающий Басов вернулся домой. Он долго, отсиживался на своей койке, и тщетно Кургузкин пытался выяснить причины столь тяжелого настроения своего благодетеля.
Время от времени Басов проявлял чрезвычайную подвижность: он вставал с койки и принимался шагать по комнате, как зверь в клетке, которому не принесли в назначенный час еду. Он ронял отрывисто фразы, внезапно останавливался и снова принимался ходить. Кургузкин не понимал, для чего его благодетель надел новый костюм и что вызвало у него такое возбуждение.
– Если так, – вдруг сказал Басов, останавливаясь перед Кургузкиным, – то я знаю, как быть… Я, брат, найду управу и спрашивать их не буду.
Эти отрывистые фразы окончательно озадачили Кургузкина.
– О чем это вы говорите, батюшка? – спросил он несмело.
– Молчи!
Кургузкин замолчал. Басов, казалось, успокоился. По крайней мере, он лег и пролежал до самого вечера. Он дал себя растереть мазями, принял от Кургузкина стакан чаю и, когда на дворе стало темно, сказал ему:
– Ложись спать.
Кургузкин лег, но заснуть не мог. Он лежал и прислушивался к движениям на другой кровати. Басов оставался спокойным. Так прошел, может быть, час или больше. Кургузкин начал уже дремать. Вдруг он услышал, как Басов поднялся с постели. Тихонько, чтобы не разбудить Кургузкина, он ступил на пол, затем так же осторожно отыскал сапоги, надел их и вышел из комнаты. Все это показалось Кургузкину настолько странным, что он также поспешил подняться и выйти на двор. Вдали он заметил Басова, остановившегося у барака номер пятнадцать. Зачем ему этот барак? Басов направился к крыльцу и поднялся по ступенькам. Кургузкин бросился к бараку и, подбегая туда, услышал треск в сенях. Когда Кургузкин вбежал в сени, он увидел взломанную дверь. В комнате слышалась глухая возня. Чей-то резкий голос, который, как понял потом Кургузкин, принадлежал Коваленко, что-то выкрикивал. Теперь ему все стало ясно: Басов пришел расправляться со своим «погубителем».
Остановившись у выломанной двери, Кургузкин крикнул:
– Батюшка, Сидор Захарыч, опомнитесь… Что вы делаете?
Басов не отозвался. Возня продолжалась. Кургузкин переступил порог – и в комнате, освещенной лунным светом, увидел Коваленко, в ночном белье метавшегося вокруг стола. За ним гонялся Басов. Он тяжело дышал, Коваленко ругался. Стол, однако, являлся для Коваленко хорошей защитой. В тот момент, когда Басов хотел перепрыгнуть через стол, Кургузкин ухватил его за полу пиджака. Басов молча отбросил его, как котенка, и остановился, чтобы сообразить, как ему поймать врага. В этот момент в руках у Коваленко оказалась железная кочерга. Он угрожающе поднял ее над головой и принял оборонительное положение. Басов выругался тяжким, как и сам он, ругательством и снова сделал попытку поймать его. Тогда тот ударил его кочергой по голове. Басов пошатнулся и схватился за голову. Коваленко снова его ударил. Басов застонал и повалился на пол. К нему подбежал Кургузкин.
Коваленко остановился в дверях, все еще не выпуская из рук кочерги.
На шум и крики сбежались обитатели двора. Басова отнесли домой. Из его головы лилась кровь. Послали за Туркеевым. Он пришел в сопровождении фельдшера. Раненому перевязали голову. Туркеев тут же отдал распоряжение – посадить Коваленко на неделю в одиночную комнату, и Коваленко, не возражая, отправился к санитару Федорову, который ведал этим местом заключения.
Утром Басов пришел в себя и позвал Кургузкина.
Тот сказал ему: доктор уже был, и Коваленко посадили в тюрьму. Басов, казалось, успокоился, потом спросил – какая тюрьма и как там содержат арестантов.
Когда узнал – рассвирепел:
– И это все?! На том и засохнет? Нет, брат, теперь уж я этого дела не оставлю. Теперь я сам доберусь до города и донесу куда следует. И на Туркеева донесу… Я добьюсь своего… Таких казнить надо при всем народе.
Тщетно Кургузкин упрашивал его успокоиться – Басов продолжал грозить.