Петербургская Коломна

Сохранившийся до наших дней угловой пятиэтажный дом № 135, обращенный фасадом в одиннадцать осей на Екатерининский канал, а частью фасада в семь осей – на бывшую Калинкинскую, а ныне площадь Репина, декорирован довольно бедно. Облик его подчеркнуто строг. Скупая отделка фасадов с ровным рядом окон включает рустовку первого этажа с замковыми камнями над окнами. Второй этаж этого знаменитого коломенского дома украшен сандриками и незамысловатой лепниной. Третий этаж здания совсем лишен какого-либо декора. Окна четвертого этажа слегка закруглены и украшены наличниками. Пятый этаж являлся мансардным. Он довольно высок и отделан железом.

В сентябре 1882 года И.Е. Репин с женой и детьми возвратился из Москвы в Петербург и снял квартиру на втором этаже дома № 135, расположенного в Коломне на правом берегу Екатерининского канала. По приезде в столицу он написал своему другу, художнику В.Д. Поленову: «Да, брат, никогда еще Петербург мне так не нравился, как теперь!»

По настоятельной просьбе художника дом надстроили дополнительным этажом, после чего Репин со своим семейством переселился в более просторную семикомнатную квартиру на четвертом этаже. Над ней оборудовали помещение для мастерской художника. Непосредственно из квартиры Ильи Ефимовича в нее вела внутренняя деревянная лестница.

Супруга художника, Вера Алексеевна, взяла на себя хозяйство, почти все хлопоты по дому и воспитанию детей. Ее добрые руки наводили образцовый порядок в доме, она благотворно влияла на характер Репина, смягчала его раздражительность и вспыльчивость. Ее любили и уважали все, кто бывал у них в доме на Екатерининском канале.

Знаток Коломны А.Ю. Иванов, посетивший в конце 80-х годов XX века дом купца Григорьева, в котором некогда жила семья художника И.Е. Репина, стал свидетелем довольно неприглядной и безобразной картины: «Квартира, где жил Илья Ефимович, превращена в коммуналку, доведена до нищенского состояния, мансарда проржавела. Грустно и жутковато было мне смотреть в последние годы на репинские места в Коломне. В 1989 году началась реставрация, которая свелась к тому, что все внутри здания было разрушено, мансарда снята, вместо нее надстроили новый этаж. От времен Репина, от его памяти здесь теперь не осталось ничего. Видимо, гниль душевная, поразившая всю нашу нацию, особенно в минувшие десятилетия, когда ушли из жизни последние носители петербургской культуры, развилась до самых глубин русской души.».

Когда-то в этой части Коломны у Репина, у певицы Павловской, у купца Степана Акимовича Серебрякова, а также у баронессы Варвары Ивановны Икскуль фон Гильдер-брандт, урожденной Лутовиновой, знаменитой «герцогини д'Аларкон», встречались передовые писатели, поэты, художники и артисты.

Эта женщина, жена русского посла в Италии, являлась страстным коллекционером. Она собирала произведения искусства, слыла опытным экспертом и знатоком всяческого раритета. Репин в подарок Варваре Ивановне написал портрет «красной баронессы» – даму в красной блузе и черной юбке. Баронесса опекала начинающих писателей, музыкантов и художников, помогала им в тяжелые минуты жизни, выручала из трудных ситуаций. В 1898 году арестовали Максима Горького. Под ее поручительство писателя выпустили из тюрьмы под надзор полиции.

В книге «Далекое близкое» И.Е. Репин вспоминал о знаменитых «четвергах» и ассамблеях у Аларчина моста: «В ее Салоне бывали юрист А.Ф. Кони и адвокат Андреевский, известный тем, что отказался быть обвинителем Веры Засулич. Гостями баронессы являлись писатели В.Г. Короленко, Д.С. Мережковский, поэт Н.М. Минский, историк В.С. Соловьев.

Кого только не встречал я там! И часто людей самых противоположных полюсов. И студентов, и курсисток – и все они так бывали довольны, особенно очаровательною хозяйкою! Вот здесь все было Соловьеву к лицу. Владимир Сергеевич утопал в мягких персидских и европейских коврах, венецианских креслах дожей, бархатных драпировках неизъяснимых цветов, широкими складками спускавшихся с высоты, облекая собою гениальные создания Ренессанса. Резные рамы старой Италии с постаревшим золотом, майолики Луки и Андрея делла Робия, испанские блюда эпохи морисков и великое множество иных художественных ценностей.».

Знаменитые артисты, музыканты и композиторы, художники, писатели и поэты во все времена чувствовали необыкновенную притягательную прелесть коломенских мест. Они с удовольствием переезжали сюда на жилье. К концу XIX века Коломна стала настолько респектабельным районом, что на ее территории появились даже величественные дворцы великих князей – членов императорской фамилии.

В Коломне начался окутанный легендами и домыслами роман знаменитой балерины Мариинского театра Матильды Кшесинской с молодым наследником российского престола Николаем Александровичем Романовым, подарившим предмету своей любви особняк на Английском проспекте, расположенный в непосредственной близости от великокняжеских коломенских дворцов.

Примерно в те же годы, иной, правда, менее сиятельный балетоман, влюбленный в другую талантливую танцовщицу Императорского Мариинского театра, нарушив законы чести дворянина, приобрел для нее роскошную квартиру в элитном доме в Коломне и даже оборудовал там превосходный зал для танцевального класса. Здесь реформатор балетного искусства М.М. Фокин поставил бессмертный балетный номер «Умирающий лебедь» на музыку Сен-Санса. Исполнительницей этого знаменитого концертного номера стала танцовщица-легенда Анна Павлова. Ее воздыхатель Виктор Дандре потратил на обустройство квартиры своей пассии не только собственные средства, но и некоторую толику казенных денег. Его изобличили в казнокрадстве и судили по законам Российской империи.

Поэты, писатели, художники любили старую Коломну, селили сюда своих героев, с ее улицами и домами связывали сюжеты произведений. На каждом шагу здесь открывались удивительные места, рождались ассоциации с теми или иными литературными образами и событиями. Живший на Офицерской улице Н.В. Гоголь поселил в этом районе героя своей повести «Портрет» – таинственного ростовщика, изображенного на картине, трагически изменявшей жизнь всех ее владельцев. Здесь же неподалеку, может быть даже на Покровской или Калинкинской площади, усатые злодеи сняли с бедного чиновника Акакия Акакиевича Башмачникова последнюю радость – новую шинель. А потом «по Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели, и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели.» Проходя мимо Покровской церкви, впечатлительные гимназистки пытались представить себе место, где стоял домик, в котором со старушкой-матерью жила пушкинская Параша.

По всей Коломне расселил своих героев Ф.М. Достоевский, живший в 1847–1849 годах неподалеку, на Вознесенском проспекте, в доме Шиля (№ 6/23). На Екатерининском канале происходит действие романа Достоевского «Преступление и наказание». На «канаву», как называли обыватели этот канал, выходили окна доходных домов, где жили Соня Мармеладова и старуха-процентщица. Рядом, в Столярном переулке, квартировал Родион Раскольников.

Действие повести «Белые ночи» также происходило на набережной Екатерининского канала, где Мечтатель встретил Незнакомку, смотревшую в мутные воды бывшей речки Кривуши. Здесь, над водами Екатерининского канала, в бледном сумраке летней ночи промелькнул перед глазами романиста смутный силуэт Мечтателя, стремившегося настигнуть свое ускользающее счастье.

Глава 2

«Улица, улица… Тени беззвучно спешащих…»

Среди участков и кварталов, сохранивших своеобразный колорит Коломны, особо выделяется Офицерская улица – ровесница нашего города, вобравшая в себя многовековую историю Петербурга.

Расположенная до 1917 года в административных границах Казанской и Коломенской частей столицы, эта городская магистраль проходила от Банного моста на речке Пряжке, перерезала Английский проспект, пересекала Крюков канал по Офицерскому мосту, вливалась в Театральную площадь и заканчивалась у Вознесенского проспекта. Во все годы своего существования Офицерская улица считалась одной из лучших в пределах указанных городских частей Санкт-Петербурга.

По мере ее формирования, на протяжении более двух с половиной веков, улица неоднократно переименовывалась. Вначале, до середины XVIII века, эта городская магистраль разделялась на две части, именовавшиеся Приказной улицей (от угла Вознесенского проспекта и Столярного переулка до Прачешного переулка) и Морской улицей (от Прачешного переулка до реки Пряжки). Впоследствии она стала называться Малой Офицерской, а затем Большой Офицерской улицей. Лишь в середине XIX века, когда она была уже довольно застроена, за ней прочно закрепилось официальное название Офицерской. После революционных событий, в 1918 году, по решению Петросовета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Офицерскую была переименовали в улицу Декабристов.

План Казанской части Санкт-Петербурга. Фрагмент плана Н. Цылова. 1849 г.

План Коломенской части Санкт-Петербурга.

План Н. Цытова. 1849 г.

Стены ее старых особняков надежно хранят память о своих жильцах и исторических событиях, свидетелями которых им пришлось быть. Здания на Офицерской видели расцвет города и его разруху. В разное время, особенно после 1918 года, в городе и на улице безотказно действовал утилитарный принцип, его главный аргумент – волевое слово «надо!». По мнению и с согласия администрации района на участках старых изящных особняков XVIII–XIX столетий считалось вполне допустимым построить уродливый «Дом быта», плавательный бассейн или стадион. Полагали, что это надо делать именно здесь, старинные дома и сооружения без колебаний уничтожались, несмотря на жалобы и активные протесты жителей. Творились эти злые дела как бы походя, без мысли о том, что безвозвратно уничтожается архитектурное наследие одной из старинных магистралей города.

Дома Офицерской улицы замерзали вместе со своими жильцами, особенно в периоды революционных потрясений и тяжелых дней блокады Ленинграда. Они горели и разрушались от немецких бомб и дальнобойных снарядов. За долгие годы улица обросла тайнами, легендами и многочисленными преданиями «старины глубокой», по эстафете человеческой памяти они передаются от одного поколения ее жителей другому.

Как уже упоминалось, в годы основания Северной столицы местность, по которой прокладывали Офицерскую, была заболочена, покрыта лесом и кустарником. Освоение ее началось в 1720-х годах, когда на плане города впервые отметили прямую трассу улицы, проложенной между постройками Шневенской и Кузнечной слобод (нынешними территориями Английского проспекта и реки Мойки).

Отведенные для служителей морского ведомства земельные участки осваивались медленно и весьма неохотно, прежде всего из-за низинного их положения и исключительной, даже для Петербурга, заболоченности этой местности. По словам Владимира Михневича, составителя справочника «Петербург весь на ладони», опубликованного в 1847 году, район Офицерской улицы при Петре Великом был предместьем города, «наполненным топями и болотами, так что в дурную погоду не было по нему ни проходу, ни проезду. Здесь была пустыня и глушь». Вдоль улицы постепенно возводились деревянные строения, между которыми долгое время оставались огромные пустыри, занятые огородами. В «Описании столичного города Санкт-Петербурга», относящегося к 1717–1720 годам, отмечается, что в это время на Офицерской улице строили, главным образом, «.дома все деревянные, из положенных друг на друга бревен, которые внутри отесаны, но снаружи нет. Крыши покрыты тонкой еловой щепой или же досками (длиною 10–12 футов), уложенных друг около друга и закрепленных поперечными рейками. Кто хочет лучше защититься от дождя, укладывают под доски большие куски березовой коры. Другие покрывают крыши поверх щепы четырехугольными кусками дерна, пока он свеж, похоже, что на крыше зеленый луг, который все же достаточно сух». Лишь немногие жители этой улицы в первые годы существования города строили здесь «каркасные дома», крытые черепицей.

Страшные пожары в 1736 и 1737 годах не миновали и Офицерской улицы. В огне погибла почти вся ее первоначальная застройка. «Комиссии о Санкт-Петербургском строении» под руководством архитектора П.М. Еропкина, специально учрежденной, чтобы решать, «како быть строению, как по улицам, так и во дворах… и учинить тому строению надобно особливой твердой план и чертеж, дабы всяк впредь по тому надежно строить и поступать мог», поручалось осмотреть во дворах деревянные строения и в случае тесноты и опасности распространения пожара назначить их «в сломку».

Один из членов комиссии – архитектор М. Г. Земцов разработал несколько вариантов типовых («образцовых») жилых одноэтажных строений «на погребах». Теперь, при отведении комиссией участка, владелец обязывался предоставить для утверждения детальный план здания и его фасада. После утверждения проекта будущий владелец дома давал подписку о том, что «на том месте оное наличное каменное строение строить со всякою крепостью и предосторожностью и погреба сделать со сводами и у тех погребов главные наружные двери железные, и у палат рундуки и лестницы каменные, и то строение закладывать и производить под присмотром и показанием архитектора Земцова, а сверх тех апробированных плана и фасада лишнего строения и на дворе служб… не строить под опасением штрафа». Подобные меры преследовали не только обеспечение противопожарной безопасности, но и способствовали «регулярству» нового здания. Российская императрица Елизавета Петровна, возведенная на престол гвардией в 1741 году, особым указом предписала впредь возводить только каменные дома, строго повелев Сенату «…между речками Мойкою и Фонтанкою строить каменные строения, деревянному не быть!» Одновременно с этим она приказала у въезда в Коломну, на месте морского полкового двора, поставить пятиглавый собор с колокольней, назвав его Никольским, в честь св. Николая – покровителя всех рыбаков и мореходов.

Вскоре облик Офицерской улицы изменился. Деревянные хибарки уступили место каменным строениям, сначала двухэтажным, а впоследствии и громадам доходных домов, тянущих ввысь свои коммерческие этажи «под жильцов».

Построенные на отведенных участках в начале XIX века дома состоятельных горожан украшались пилястрами коринфского ордера с пышной капителью из ряда листьев аканфа и небольших волют. Окна второго этажа зданий имели наличники затейливого рисунка – отзвук отходившего в прошлое барокко. Затем на Офицерской улице интенсивно пошел процесс надстройки домов дополнительными этажами с одновременной основательной переделкой их фасадов. Пилястры превратились в лизены – примитивные плоские вертикальные выступы на стенах некогда нарядных жилых строений. Окна утратили барочные наличники.

Во второй половине XIX века Офицерскую улицу застроили полностью, и после частичной надстройки и перестройки более ранних зданий ее облик сформировался окончательно.

Прямая, общей протяженностью в 1618 метров (от Вознесенского проспекта до берегов реки Пряжки), улица сохранила в себе признаки своеобразного колорита старой Коломны. Время не властно над ней. Она не отличается обилием великолепных общественных зданий и особыми архитектурными красотами, но в ее биографии и характерных чертах запечатлена интереснейшая страница истории нашего города.

Ансамбль Театральной площади долго делил Офицерскую улицу примерно на две равные, но не равнозначные части, их общественный вес менялся по мере ее формирования и перестройки. Примерно до начала 1860-х годов ярко блистала роскошная аристократическая половина улицы от Вознесенского проспекта до Театральной площади, в то время как ее вторая половина (от Офицерского моста до набережной реки Пряжки) оставалась захолустной городской окраиной с невыразительными строениями и огромными непроходимыми лужами на проезжей части.

Вот как описывал в 1864 году Офицерскую улицу в своем замечательном романе «Петербургские трущобы» писатель В.В. Крестовский: «Крюков канал служит границей между нарядной, показной частью города и тою особенною стороною, которая известна под именем Коломна… Впрочем, и здесь есть обитатели весьма комфортабельных бельэтажей, даже красуются пять-шесть барских домов, напоминающих „век нынешний и век минувший“… Чуть перевалитесь вы через любой из горбатых, неуклюжих мостов Крюкова канала, особенно вечером, как разом почувствуете, что вас охватывает другой мир, отличный от того, который оставили вы за собой. Вы едете по Офицерской: улица узкая, сплошные каменные громады, в окнах газ, бездна магазинчиков и лавочек, по которым сразу видно торговлю средней руки: посередине улицы то и дело снуют извозчики; по нешироким тротуарам еще чаще сталкивается озабоченный разночинный народ – и это вечное движение ясно говорит вам про близость к городскому центру, про жизнь деятельную, всепоглощающую, промышленную – одним словом, про жизнь большого, многолюдного города.

Но вот узкая улица с ее шумом и суетней впала в окраину громадной площади. Тут движение еще сильнее, еще быстрее. Огни газовых фонарей пошли еще чаще.

Ярко освещенные подъезды и еще ярче залитые светом ряды окон двух огромных театров, быстрый топот рысаков, отовсюду торопливое громыхание карет, ряды экипажей, „берегись" и, пади“ кучеров да начальственный крик жандармов – все говорит вам, что элегантный Петербург торопится убивать свое многообильное праздное время. Но чуть перевалите вы за горб Литовского моста, как вдруг запахло не центром, а близостью к окраине города. Офицерская улица, кажись, и та же, – да не та. Пошла она гораздо шире, просторнее; дома, в общей массе, менее высоки и громадны, инде виднеются сады, инде – постройки деревянные. Свету вдесятеро меньше, народу тоже, и нет ни этого снованья, ни этого грохота экипажей.

В самом деле, какой резкий контраст!

Там, за вами, – шум и движенье, блеск огней и блеск суетной жизни, балет и опера, все признаки веселья и праздности; а здесь – тишина и мрак, и безлюдье; здесь первое, что встречает вас за мостом, – это казенно-угрюмое здание городской тюрьмы, которую вечером, подъезжая к одному из двух театров, и не заметите вы в окутавшем ее мраке…

Одна и та же улица, но по одну ее сторону – жизнь многолюдного столичного города, а по другую сторону от Офицерского моста – столица умеренности и спокойствия. В бельэтажах ее домов не бывает раутов; на кухнях нет ни метрдотелей, ни поваров; есть лавки, но нет магазинов; по улице не гуляют, а ходят пешком. Здесь встают, когда по другую сторону улицы еще спят; обедают, когда там начинаются утренние визиты, и ложатся спать, когда там только собираются к вечерним визитам».

Историки Петербурга справедливо считали, что чем дальше отдалялась Офицерская улица от Театральной площади, тем больше она походила на городскую окраину. И действительно, долго еще, почти до начала ХХ столетия, здесь можно было видеть старые одноэтажные строения с колоннами, мезонинами, палисадниками и подслеповатыми деревянными флигелями. В праздной тишине этих заповедных уголков города люди свято берегли унаследованную старинную мебель и даже любимые часы-кукушки, продолжавщие мерно отсчитывать уходящее в Лету время.

По сравнению с элегантным участком Офицерской улицы ее последующая часть всегда выглядела значительно скромнее и беднее. Здесь сновали торговцы с лотками на головах, мещанки, рабочий люд, чиновники и их жены. Люди одевались небогато и пестро. Преобладали байковые платки на головах, салопы и жакетки. Мелькали жилетки купцов и русские сапоги, поддевки, крылатки, тальмы, кацавейки, демисезонные пальто с узкими бархатными воротниками и ватерпуфы с маленькими буфами на плечах местных красавиц. Кое-где в толпе поблескивали светлые пуговицы форменных шинелей и офицерские кокарды на околышах фуражек.

По мере приближения улицы к набережной реки Пряжки здания делались постепенно ниже и беднее, дома выглядели более мрачными и безликими. Улица наполнялась кустарными предприятиями, меблированными комнатами, распивочными, часовыми мастерскими, портновскими заведениями и даже кошерными еврейскими магазинчиками.

Да, именно кошерными, так как в конце XIX – начале XX века в Коломне, между Торговой и Офицерской улицами, сформировался район компактного проживания евреев. Историк-этнограф Наталия Юхнева отмечала, что еврейская колония появилась здесь во времена царствования императора Александра I, разрешившего своим указом евреям-фабрикантам и ремесленникам приезжать в столицу на короткий срок. До этого никто из евреев не имел права даже на короткое, временное пребывание вне «черты оседлости». На Офицерской улице появились мелкие еврейские лавочки, сапожные и портновские мастерские, принадлежавшие евреям. Места пребывания евреев в Коломне и на Офицерской улице сохранили некоторые черты «местечкового» быта, связанные с народными традициями и обычаями, а также свой родной язык. Поэт Осип Мандельштам писал об уникальном своеобразии и оригинальности этих мест, с еврейскими вывесками с быком и коровой, женщинами с выбивающимися из-под косынки накладными волосами, семенящими в сюртуках до земли многоопытными и чадолюбивыми стариками.

Чем дальше от Театральной площади уходила Офицерская улица, тем больше становилось магазинов помельче – лавок и лавчонок. В них часто совсем не было приказчиков, хозяин со всем семейством жил при магазине. Над входной дверью подобного торгового заведения висел колокольчик, который давал владельцу знак о приходе покупателя. Подобные торговые заведения особенно часто встречались на улице после ее пересечения с Крюковым каналом, в районе Коломны. Особый вид имели так называемые мелочные лавки, прототипы современных универсамов и супермаркетов. В них можно было приобрести хлеб, селедку, овощи, крупы, конфеты, мыло, керосин, швабру, метлу, почтовые открытки, конверты и марки к ним, лампадное, постное, сливочное и топленое масло, дешевую посуду, пироги с различной начинкой, мясные продукты, предметы одежды и постельное белье, кнуты для извозчиков и предметы лошадиной сбруи. Всего не перечесть. При некоторых лавках существовали небольшие пекарни, там кроме хлебобулочных изделий по просьбе покупателей можно было запечь ароматный окорок или баранью ногу, нашпигованную чесноком, к рождественскому или пасхальному праздничному столу.

Для своих постоянных покупателей хозяин мог открыть кредит. В таких случаях клиенту мелочной лавки выдавалась заборная книжка, куда педантично вписывались приобретенные товары и их стоимость. Подобная форма торговли, основанная на доверии к постоянным жителям Коломенской части, была выгодна не только для покупателя, но и для хозяина торгового заведения, ибо доверительный кредит прикреплял жителя к определенной лавке, превращая его в постоянного клиента. Вряд ли хозяин мелочной лавки знал о всех секретах и деталях европейского торгового бизнеса, но его смекалка и опыт позволяли использовать некоторые эффективные приемы торговли магазинов Франции, Англии и Швейцарии. В частности, своим постоянным клиентам и исправным плательщикам владелец торговой точки к празднику даже мог выдать премию – коробку конфет, предмет домашней утвари, почтовый набор и прочие приятные безделицы.

В лавках всегда был полумрак, сгущавшийся в дальнем углу торговой залы, где лампада цветного стекла тускло освещала образ. На видном месте, рядом с патентом, красовались не первой свежести олеографические портреты царя, молодого полковника с припухшими подглазьями, и царицы, с тонкими недобрыми губами, в кокошнике и с орденской лентой через плечо.

В местных «универсамах» торговали хлебом, мукой и керосином, пачками стеариновых свечей в обертке из плотной синей бумаги, солеными огурцами, конопляным и гарным маслом, дрожжами, солью и многим другим обиходным и дешевым товаром. На конторке всегда дремал большой рыжий кот, а на прилавке лежали селедки, прямоугольные бруски мыла с синими прожилками (завода Жукова), банки с брусничным вареньем, прикрытые стопками почтовой бумаги, пакетики ячменного кофе и папиросы «Трезвон». И что за беда, если хлеб припахивает керосином, а на бумаге оставались жирные следы пальцев хозяина! Зато здесь можно было иметь кредит, забирая продукты «на книжку», и узнавать последние новости Коломенской части города: «В веселеньком домике на Дровяной ночью зарезали матроса.».

И действительно, такие лавки служили своего рода местными клубами, где по вечерам собиралась «коломенская дворовая аристократия» – кухарки, няньки, дворники, прислуга, кучера, ремесленники, забегавшие на минутку купить десяток папирос или бутылку квасу и за разговорами задержаться, чтобы обсудить сенсационные, раздирающие душу новости и происшествия в округе: убийства, драки, кражи, измены и иные из ряда вон выходящие случаи. Здесь же некоторые получали «авторитетные» разъяснения непонятных явлений жизни, «юридические» и даже «медицинские» советы и консультации.

Продажа водки в Петербурге, также как и в других губерниях Российской империи, являлась предметом царской монополии. Специальные казенные винные лавки – «казенки» или «монопольки» – размещались на тихих улицах, вдали от учебных заведений, церковных зданий и зрелищных учреждений. Согласно полицейским правилам «казенки» обычно располагались в первом этаже частного дома. Над дверью каждой винной лавки, расположенной на Офицерской улице, прибивалась небольшая вывеска: на зеленом поле двуглавый орел, а под ним надпись: «Казенная винная лавка». Бутылка водки высшего сорта, двойной очистки, имела сургучовую «белую головку» и стоила 60 копеек. Менее качественная водка, с «красной головкой», отпускалась по цене 40 копеек за бутылку. Продавались бутылки и большего размера – «четверти» (четверть ведра) в оригинальной упаковке – красивой корзинке из белой древесной щепы. Если у алчущих жителей Офицерской улицы имелись денежные затруднения, то они обычно довольствовались покупкой в «казенке» бутылок белого вина меньшего размера. Например, «сороковки» – полбутылки, содержащей сороковую часть ведра. Бывали и типы, с трудом набиравшие медяки на приобретение всего лишь одного «мерзавчика» – миниатюрной бутылочки заветного напитка любителей истины «веселие есть питие». С посудой «мерзавчик» стоил 6 копеек: 4 копейки водка и 2 копейки посуда.