Фабрика поломанных игрушек

Почти каждый год из Москвы приходил приказ о сокращении. Оперативники себе места искали, а штаб только расширялся. Как это могло происходить? Ну, теперь-то указ не для него – сам генерал, заместитель министра, поручение дал и визитку оставил Червонцеву. Надо бы позаимствовать – сделать ксерокопию.

За размышлениями Вениамин не заметил, как зелёный уазик сотрудников СОБР, сначала подав сигнал, отстал, а потом и вовсе затерялся среди городского транспорта.

Червонцев молчал, результаты успешного мероприятия успокаивали – генерал остался доволен – не уволил, даже полковника обещал дать. Москва уже давно обещала. За арест прошлогодней банды приходило звание из министерства, и до этого не раз. Но кадры решают всё – отсылают обратно, видать, кто-то из руководства неровно к нему дышит! Да и Бог с ними – не за это служу. Правда, странно будет ходить с Веней в одном звании, а ответственность нести разную. Да начальству виднее. Вон по телевизору девочка из пресс-службы МВД в погонах полковника кукарекает. Так и до генерала недалеко… Может – заслужила? Я-то не девушка…

Мария сидела на заднем сиденье, крутила головой, подсаживаясь то к левому окну, то к правому – с интересом смотрела на всё, пыталась припомнить знакомые места, сориентироваться по местности.

Вениамин не заводил разговор, боясь попасть впросак – по музеям, выставочным залам и театрам он не ходил, книг давно не читал. Терялся в раздумьях – как общаться с графской особой, что бы такое уважительное исполнить, чтобы произвести впечатление? Может, что-то по-французски? Они ведь все с детства этот язык учили. Стал напрягать память, пытаясь припомнить школьную программу, где данный предмет давался ему легко.

Когда подъехали к управлению, Щербаков выскочил первым и услужливо открыл дверь Апраксиной:

– Мария Ивановна, же ву при де сартир! (прошу выходить) – произнёс он торжественно громко, слегка в нос. Улыбнулся во весь рот, вскинул брови, тряхнул волосами, ожидая похвалы.

Глаза девушки расширились в настороженном недоумении.

Когда на асфальт ступила её тонкая ножка в красной туфельке, Веня мысленно представил: ЗАГС, радостные возгласы, разбросанные по асфальту лепестки роз, подкинутые вверх мелкие монеты…

Червонцев, приоткрыв дверь, расслышав последнее слово, округлил глаза – опять Веня чудит – о туалете спрашивает? В ужасе посмотрел на подопечную, но та была невозмутима, и он тут же успокоился – решил, что послышалось.

Девушка с улыбкой выпорхнула из машины, чуть приподнимая пальцами подол платья, и огляделась. Увидев на противоположной стороне улицы, за оградой парка сверкающие купола Крестовоздвиженского собора, осенила себя крестным знамением, прижав руки к груди, низко поклонилась. Выпрямившись, повернулась и вопросительно, с ожиданием посмотрела на Вениамина.

Но тот сделал вид, что занят облобызанием начальства, подумал, что может ошибиться – как правильно креститься, он не знал.

Червонцев тоже выбрался и захлопнул дверь:

– Давай, Веня, глазки не строй. Машину на стоянку и в кабинет. Надо протоколы писать, дело готовить к возбуждению.

Девушка прижала платок ко рту и скромно потупилась.

Прохожие оглядывались на её непривычный наряд, строили догадки.

Вениамин снова сел за руль и заехал во двор, чтобы оставить машину. Подумал, что на пути к богатству начинают возникать трудности. Эти приближённые ко двору всегда были боголюбцы. Надо хоть запомнить движение руки при крещении: слева направо или наоборот?

Но пока он поднимался на восьмой этаж в старом скрипучем лифте, пронзительное неприятное скрежетание шестерёнок снова явило из памяти галифе постового и бабку с пустым ведром, а за ними и подленькую мыслишку – может, фамилия похищенной пишется через «О» или как-то похоже. Хотя генерал и говорил об исторической личности, да вряд ли он в документики-то заглядывал – не тот калибр. Не зря же она развеселилась, когда он ей руку целовал. И чего тогда расшаркиваться?

Решительно направился в кабинет начальника.

Глава 5. Павлуша

– Пава, Павочка моя, иди же быстрее сюда. Я тебя согрею, – мама протягивала свои белые пухлые руки, обнимала маленького сына, затаскивала к себе в постель, тискала, целовала в розовые щёки и беленькую шею, – миленький мой, хороший, вот и снова мы с тобой одни остались! Папка не скоро придёт. Станем по нему скучать и вместе ждать. Будем любить друг друга, да?

Шестилетний Павел бежал к материнской кровати, во рту пересыхало от волнения – наконец-то! Он с долгожданной истомой прижимался лицом к упругой женской груди, едва прикрытой тонким шёлком комбинации. С упоением вдыхал разгорячённый, подслащённый цветочными духами, плотский аромат родного тела, обнимал его, чувствовал тёплые ласковые ладони на своей спине. Вымученно плаксиво лепетал:

– Я так по тебе соскучился, он очень долго не уезжал. Почему он не разрешает мне спать с тобой? Мне ужасно холодно без тебя и страшно бывает по ночам. Я так люблю, когда ты меня обнимаешь и целуешь.

С тайным предвкушением наслаждения думал – наконец-то он остался вдвоём с мамой, и можно будет каждый вечер забираться к ней в постель и там засыпать в её объятиях.

Скучать по отцу он так и не научился, тот был груб и прямолинеен. Прощаясь с ним, Паша привычно закрывал глаза, вытягивая губы для поцелуя, ожидая неприятные колючие влажные прикосновения, терпел, лелея внутри мстительное ехидство – наконец-то несколько месяцев мама будет только его… только его одного…

Отец появлялся дома редко и бывал недолго. Паша знал, что тот ходит в море на корабле, видит много диковинных стран, о которых по возвращении рассказывает за праздничным столом. Он привозил много удивительных экзотических вещей и сувениров в подарок родственникам, которые с нетерпением ожидали каждой встречи.

На стенах большой кооперативной квартиры висели искусственные бельгийские ковры с яркими геометрическими узорами. Диковинные ритуальные маски в полумраке пугали открытыми беззубыми озлобленными ртами и выпученными безумными глазами. Ванная комната сверкала белоснежным чешским кафелем.

Серванты в гостиной светились изнутри, переливаясь и вспыхивая многочисленными гранями хрустальной посуды, так что в солнечный день, когда распахивались плотные бархатные шторы с бахромой, по сумрачной гостиной водили хоровод многочисленные зайчики.

Мама работала школьным учителем и к встрече с отцом готовила Павлушу заранее: в многочисленных книгах находила длинное стихотворение про море, по выкройкам из журнала шила сыну красивое девичье платье, на голове завязывала пышный розовый бант…

Брак родителей Паши был счастливым. В те времена всё было по плану. После института давали работу, ставили на очередь, через десять лет брака вручали ключи от квартиры, еще через десять возможность купить машину.

Молодые мечтали о рождении девочки. Ещё проживая с родителями, приобрели на валюту фиолетовую коляску, поставили в уголок детскую кроватку, заправив алым покрывалом с рюшами, посадили к пирамиде подушек иностранных кукол. Затем всё это убранство перекочевало на новую отдельную квартиру, но продолжительное время оставалось ненужным. Наконец, когда они уже потеряли надежду, возраст перевалил за сорок – родился мальчик.

Надевать девичье платье, стоять на стуле с бантом в волосах, декламировать стихи для Павла было естественным, сколько он себя помнил. С искренней радостью и блеском в глазах смотрел он со своего пьедестала, видел, как улыбаются родители и гости, хлопают в ладоши. А затем все вместе кружились в хороводе – это казалось счастьем. И только обида, что его не пускают в такой праздничной одежде во двор, огорчала необычайно ранимое детское сердечко. Родительский запрет был странен и непонятен. В этом крылась какая-то тайна. Пашу заставляли надевать брюки, которые тёрли ляжки и были не такие удобные, как воздушные гипюровые юбочки. Он капризничал, но под суровым взглядом отца беспрекословно подчинялся, ластился к матери, обнимал:

– Я как балерина, да, мама?…

Мама молча кивала, светилась счастьем, любовалась сыном, гладила по головке.

Паша смотрел ей в лицо снизу вверх:

– Значит, тоже могу на сцене танцевать?

– Конечно! – она поправляла бант на голове сына.

– Прямо в этом платье?

– Ну, нет, у мальчиков свой наряд! Вот такие же колготки, как тебе папа привёз из-за границы!..

Паша рос болезненным, часто простужался и оставался дома. А поскольку, кроме кукол, иных игрушек в квартире не было, он ими и забавлялся. Строил для них домики, менял наряды, лечил, кормил с металлической посуды из детского набора.

В подготовительной группе сада он неожиданно понял, что мальчики не разделяют его увлечения – возятся с машинами, бегают по игровой комнате с ракетами, стреляют из пластиковых автоматов. Эта шумливость, граничащая с агрессией, страшила Пашу, и он продолжал несуетливое общение с девочками: играл в семью, в доктора, в магазин. С наслаждением ощущал внимание к себе со стороны противоположного пола, был этому несказанно рад. Мог свободно рассказывать подружкам о своих новых импортных куклах, которые привозил отец, их ярких нарядах, отличительных чертах и возможностях. Видел в глазах собеседниц откровенную зависть.

Манипуляции с переодеванием Павла на праздники продолжались. Павел взрослел, но родители, видя, что машинки и солдатики сына не интересуют, продолжали дарить ему плюшевых зверушек и новые коллекции Барби.

Со временем, толкаемый любопытством, он стал тайком раздевать и внимательно рассматривать подаренных новых кукол, получая очередное разочарование от примитивных пластиковых округлостей, скрытых под их трусиками.

Во дворе Паша гулял нечасто. Сражения мальчишек на палках и драки за территорию интереса не вызывали, и он выходил, только когда видел у подъезда девочек. С удовольствием прыгал с ними через скакалку, чертил на асфальте классики, а, придя домой, снова разглядывал своих Барби, заглядывал им под юбочки, вспоминая прыгучие ножки уличных подружек.

Своим куклам он присваивал имена знакомых девочек и самую красивую назвал Настенькой по имени соседки, которая ему нравилась больше всех. Та была небольшого росточка с длинными жиденькими волосами, утончёнными чертами лица, хранившими в себе что-то трогательное, беспомощное и печальное. Говорила девочка слабеньким дрожащим голоском, точно готовилась заплакать. Вылитая Настенька из детского фильма «Морозко», который мальчику сразу запал в душу.

Паша у девочек пользовался авторитетом, и они с удовольствием принимали его в свои игры, даже приходили за ним домой.

Мать одобряла выбор сына, в оправдание твердила соседкам:

– Зато Павлуша не свяжется с дурной компанией!

Отец приходил с моря улыбчивый и загорелый, в бушлате с блестящими металлическими пуговицами. Шитая мерцающая кокарда, опалённый орнамент на козырьке фуражки, золотистые полоски на чёрных рукавах – точно шрамы от ожогов африканского солнца.

Раздевшись в прихожей, он оказывался в полосатой тельняшке, проходил в комнату, сажал сына на колени и, видя внимательный изучающий одежду взгляд, шутил: