Фабрика поломанных игрушек

– Это, Павлуша, наша судьба океанская: чёрная полоска – ныряем в пучину морскую, белая – к небесам взлетаем! – затем негромко грустно добавлял, с прищуром глядя на мать: – Да и в обычной жизни то же самое. Темная полоса неприятностей сменяется светлой радостью, а потом снова мрак…

Павлушу в тот вечер укладывали пораньше. Отчего он долго не мог заснуть, заранее затыкал простынёй уши, накрывался с головой одеялом, укутывался со всех сторон, чтобы звуки не проходили. Ожидал, когда за стенкой начнётся вакханалия с мужским рычанием, женскими вскриками, стонами, ударами в стенку. Белые и чёрные полосы сплетались, путались в сознании. Он мысленно нырял в мрачную отцовскую пучину, с нетерпением ожидая грядущего рассвета, незаметно засыпал.

Утром на немой вопросительный взгляд Паши мама нежно гладила его по головке, стыдливо улыбалась, ласково успокаивала:

– Не бойся, Павочка, ничего страшного. Это всего лишь выяснения отношений – за всё приходится расплачиваться, вырастешь – узнаешь.

«Выяснение отношений» навсегда запало в душу маленького мальчика как возмездие – расплата, справедливый гнев отца за их счастливую жизнь, за любовь с мамой.

Отец также не видел в играх Паши с девочками ничего зазорного. Когда сын расстраивался, что не может выйти в платье на улицу – показать его Насте, он басил командным голосом:

– Не мочи нос, юнга, ну что платье – это проходящее! Вот пойдёшь в школу, наденешь форму, и всё станет на свои места, все тебя будут уважать, – улыбался, ободряюще подмигивал, – форма – всему голова!

Со временем эта «школьная форма» начала представляться Паше как панацея от всех неприятностей. Ему казалось, что именно с неё начнётся какая-то новая жизнь, к которой его готовили с рождения. В форме он станет вровень с мальчишками во дворе, и те не смогут уже его прогнать или обидеть.

И это действительно оказалось так.

Рано утром первого сентября Паша надел привезённые отцом из-за границы яркие эластичные колготки, и не надо было возиться – как в детский сад прилаживть пояс с чулками. В новенькой синей школьной форме с эмблемой книги на рукаве и блестящими пуговицами он чувствовал себя совершенно другим. Даже подружка Настя, сидя рядом за партой, глядела на него с восторгом и смущённо вспыхивала, как только он ловил на себе её взгляд.

С рождения Павел был очень аккуратным и теперь старательно ухаживал за своей формой-защитницей. Каждый вечер отпаривал её и вешал в шкаф, начищал гуталином ботинки.

Учился он посредственно, но преподаватели Пашу любили за то, что не хулиганил, в драках не участвовал, окон не бил, девочек за косы не дёргал.

Но в пятом классе он неожиданно стал проявлять излишнюю активность, когда среди мальчишек пошло увлечение заглядывать девочкам под юбки. На перемене озорники собирались в коридоре и линейками подкидывали вверх платьица проходящих мимо одноклассниц. Те смущались, краснея, обзывались, возбуждая у охальников восторг.

Расхрабрившись, сорванцы заталкивали кого-то из приятелей в девичий туалет и запирали дверь. А затем, дождавшись, когда в коридоре появится учительница, отпускали. Частенько жертвы не очень-то и сопротивлялись, а вырвавшись в коридор, сразу окунались в укоризненные нравоучения подошедшего педагога.

Однажды, выскочив из женского туалета, Павел оказался перед учителем физкультуры.

Тот усмехнулся:

– Чего это ты там не видел, Шувалов? Вон у тебя под брюками такие же колготки, как на девочках!

Это вызвало среди мальчишек шквал задорного смеха. И на очередном уроке физкультуры во время переодевания в тренировочные костюмы они схватили Пашины импортные колготки и стали дразниться, тянули их, отбирая друг от друга. А когда надорвали в промежности – надели Паше на голову и так вытолкнули в спортивный зал, где уже построились для занятий девочки.

Испытанное унижение запомнилось мальчику на всю жизнь. Красный через капроновую сеточку школьный спортзал, смех одноклассниц и хохот педагога, показывающего на него пальцем, поразили, точно удар молнии. Соседка Настя, содрогаясь всем телом, смеялась вместе со всеми, сев на корточки, держалась руками за живот. Её нежные кроткие линии лица исказила гримаса презрения, рот кривился надменной усмешкой. А тонкий носик расползся, вывернув наружу отвратительные широкие ноздри.

Паше стало плохо, он чуть не потерял сознание. Окружающие предметы поплыли вокруг, и чтобы не упасть, он опустился на четвереньки, пополз обратно в раздевалку, не чувствуя, как голые колени сдираются о старенький деревянный пол. Стал биться в дверь, пытаясь её открыть, забыв освободить лицо. Вокруг продолжал звучать хохот…

Придя домой, Паша отыскал любимую куклу, ухватил её голову в кулак и, сжав, изо всех сил рванул в сторону. Голова с треском оторвалась, оставив зияющую дыру на горле. И этот чёрный провал внутрь поразил Пашу осознанием пустоты в теле из дешёвого пластика, собственной наивности ожиданий и бесполезности поисков чего-то интересного под платьем кукол, как и других, но живых и таких же бездушных лживых подруг.

Родителям Паша ничего не рассказал, но после случившегося стал приходить в школу заранее. Снимал колготки в туалете и прятал их в портфеле, а по окончании занятий снова надевал и шёл домой. Был уверен, что неприятность случилась, когда он оказался без формы. Вспоминая свои детские платья, решил, что именно в них таилась его слабохарактерность. Форма – дисциплинирует, придаёт уверенность в себе, уважение и почитание окружающих.

Окончив школу, Павел долго не раздумывал. Форма отца давно стала символом решительности и благополучия. А поскольку в знаниях парень был не силен и аттестат оставлял желать лучшего, – поступил в ПТУ на Обводном канале, где готовили судовых поваров. Это училище было в городе одно, а в перспективе – походы за границу, хорошая зарплата и валюта.

Морская форма была Паше к лицу, чтобы соответствовать – отпустил усы. Он знал, что мундир привлекает внимание девушек, видел их горящие глаза. На танцах чувствовал, как женские руки гладят его фланку и гюйс. Не противился оставаться наедине с противоположным полом. Но, кроме лёгкого презрения, ничего не испытывал. Все девицы казались одинаково похожими, точно сошли с конвейера. Он помнил ту зияющую пустоту, что обнаружил внутри куклы, и чувствовал её, когда с надменной усмешкой глядел на целующихся и тискающихся однокурсников, с иронией слушал их пошленькие байки.

Форма – вот что стало его истинной страстью. Каждый раз надевал её с трепетом, испытывая непередаваемое сладостное волнение. Чтобы ещё сильнее ощутить её магическое влияние на окружающих, он с помощью маминой швейной машинки приталил фланку, а низ брюк распорол и вставил клинья, увеличив клёш, нашил яркие шевроны и знаки отличия. Даже вне училища ходил в морской одежде – в магазин или на прогулку в парк, где гуляли девушки и молодые мамы с детьми.

В форме он ощущал колдовскую всемогущую силу, которая морально возвышала над большинством окружающих людей. В ней ощущалась мистика, принадлежность к избранным.

Призыв в армию на два года прервал полёт мечты. Но оказалось, что служба во внутренних войсках по охране заключённых снова подтвердила правило о волшебстве формы, её всесильности. Раболепство в глазах осужденных, их покорность, готовность к унижениям подтверждали – да, в форме он бог! Он властвует над этими сотнями пресмыкающихся рабов, ловящих каждое его слово, каждый намёк или взгляд. Он понял, что с помощью формы можно подчинять себе и коллег. Получив звание старшего сержанта, упивался властью над своими подчинёнными. По мнению руководства батальона, являлся самым ответственным и исполнительным младшим командиром. А когда по окончании службы ему предложили пойти работать в милицию, Павел не сомневался ни минуты. Вот цель, к которой он стремился – принадлежность к высшей касте, осуществляющей надзор за всеми гражданами страны.

Призрачная заграница с валютой и модными шмотками были тут же забыты.

Паша с гордостью получил в Комитете комсомола путёвку в милицию и после обучения в центре подготовки стал нести службу на станциях метрополитена.

Больше пяти лет службы пролетели как один день. Уважительное отношение руководства к семейным сотрудникам заставило Павла с первых дней службы жениться, и на следующий год у молодых появилась очаровательная дочка.

Родители Шувалова были в восторге от внучки, помогли купить квартиру.

В управлении Павел был на хорошем счету – не пил, дисциплинарных проступков не совершал, регулярно получал премии, был опрятен в одежде. Павел знал о форме всё, он продолжал чувствовать её. Ему не нравилось видеть коллегу в помятой рубашке или неотпаренных брюках. Каждая непредусмотренная складка, определённым образом пришитая нашивка или пуговица сообщали Шувалову очень многое. По внешнему виду он легко определял характеры своих сослуживцев. Иногда Паше казалось, что чужая форма сама с ним говорит, жалуется на хозяина, тайком рассказывает, кто из милиционеров разгильдяй, педант, кто алкоголик или карьерист. Начальство шло навстречу своим сотрудником и старалось определить на пост поближе к дому. Так Шувалов попал на станцию метро Ломоносовская.

И когда тут впервые столкнулся с откровенным неуважением к себе, был ошарашен, подумал – так ли он одет? Форма ли на нём? В недоумении посмотрелся в стеклянные двери, но всё было в порядке. Негодование Павла вызвало поведение бесцеремонных девочек-подростков. Эти нахалки не признавали ни порядка, ни дисциплины, игнорировали самое святое, то, чем он дорожил больше всего на свете, – его форму! Такие случаи на службе Шувалова особенно возмущали, выводя из равновесия. Недалеко от метро располагалась школа-интернат для несовершеннолетних. Воспитанницы частенько доставляли беспокойство своей наглостью и озорством. Они преодолевали турникет бесплатно, перепрыгивали ограждение, сверкнув трусиками, или, выбрав момент, когда контролёр отвлечётся, проскакивали рядом с будкой.

Их совершенно не смущало нахождение здесь блюстителя порядка. Мало того, оказавшись на эскалаторе, они оборачивались и насмешливо улыбались Шувалову, махали ладошками, посылали воздушные поцелуи, тем самым подавая пример и скромным домашним детям, идущим за руку с родителями.

Это поведение напомнило Павлу о давнем разочаровании в Насте, её душевной пустоте, безликости и вероломном лицемерии.

Он ещё помнил целомудренные игры в классики, прыжки на скакалке, красные, распаренные от бега лица подружек, их прерывистое дыхание после озорных подскоков, румянец на щеках. Но здесь в улыбках девиц сквозила вызывающая чудовищная наглость, они уже не принадлежали детям, а несли в себе нечто развратное, грубое, пошлое. Их насмешки казались безобразными, гадкими и отвратительными.

Пару раз Павел успевал схватить нарушительниц. Проводил с ними беседы в опорном пункте, но чувствовал, что его слова не доходят до них, не проникают к порочным сердцам. Он думал о дочери. С ужасом представлял, как через несколько лет она сможет заразиться этой бациллой безнравственности. А там и остальные дети подхватят распущенность и аморальность, сделают их нормой жизни.

Необходимо было основательное воспитательное внушение, как говорила мама – «выяснение отношений». Чтобы эти фурии почувствовали уважение к порядку, а особенно к милицейской форме Павла. Для этого надо было выбрать время, и он придумал, как это сделать.

Глава 6. Эстя

– Э-э… брат, теперь ты должен жениться на Эсте! – смеялись рыбаки, когда высокая дородная девушка перекинула промокшего Щербакова обратно в карбас, точно пёрышко. Держала за ворот телогрейки, словно мокрого котёнка за холку. С одежды, как с половой тряпки, ручьями стекала вода.

– Ты хлянь, коку комбалу я из тони словила! – смеялась спасительница. Её полная грудь под прорезиненным плащом мощно вздымалась от глубокого дыхания. – Не зря к Обетному кресту-то на кряж ходила! А тож бы мужчонку но корм – без домовище.

Команда смеялась.

Бригадир махнул рукой, чтобы продолжали опускать сеть.

Вениамин не мог произнести ни слова – изо рта и носа текло, стоял ошарашенный, придерживаемый девушкой, не веря в своё спасение, ноги подкашивались. Когда она отпустила ворот, Щербаков сполз на дно лодки, дрожал, пытался растирать голые ступни. Мысленно он ещё продолжал барахтаться в море, путаясь в сети, переворачивался, цеплялся за ячею, подтягивался, чтобы как-то ухватиться за деревянный борт. Но дель[1 - Разновидность сетеполотна. (Примеч. ред.)] дрожала как натянутая струна, тянула за сапоги, а солёная водяная пена плескалась у лица, заливала глаза, затекала в рот, ноздри и уши.

– Шо резинки потерял, так то ж не бахилы, купишь в продмаге! – улыбался бригадир. – Ступай в козёнку, к печке притулись, не воротиша из-за тебя! Скоро взводень начнётся.

Вениамин, хватаясь за упруги, на карачках пробрался под полог к маленькой буржуйке на носу лодки, обернул голые ступни тёплой ветошью.

Лов продолжался. В промежутках короткого отдыха рыбаки поочерёдно заглядывали под брезент, пили чай, усмехались, и только Эстя, присаживаясь рядом, расстёгивала плащ, прижималась большим телом, точно пыталась защитить от скабрезных шуток мужиков, успокаивала, гладила по голове – прямо как мать в детстве.

Это был первый выход на промысел. По воде, точно белые конверты, ещё плавали ледышки – послания ушедших морозов, но уже можно было раскидывать сети. Погода стояла ветреная. Вышли двумя бригадами на глубину. Начали выкидывать трал. Только доски скрылись под водой. Тут-то Вениамин и попал каблуком ботфорта в ячею. Дёрнуло его, запутало, повалило, да и за борт смайнало. Хорошо, скорость была небольшая – приходилось дель распутывать. Эстя у самого края стояла. Уцепилась за сеть, так что карбас чуть не закрутило, закричала что есть мочи. Ну а там и другие подоспели – вытянули через борт.

Так Щербаков прошёл крещение, но сильно простудился. В бараке холодно было, а из лечения один спирт. Пожалела его Эстя, одна жила – забрала к себе в тёплый дом, уложила в постель, поила молоком с морошкой, настоями трав из старинных рецептов. От жара давала клюквенный морс. С моря приходила, готовила еду на весь день.

В сладкой полудрёме слышал Щербаков, как потрескивают стены, видел до блеска вымытые окна, подоконники с цветами в горшках, вдыхал запах мыла и берёзовых веников, идущий от белых полов. По вечерам видел, как Эстя кряхтя забирается на печку, поджимает свои большие ноги, что-то бормочет.