Старушки и вечность

Старушки и вечность
Герберт Эрнест Бейтс

Мой мир населяют простые, на первый взгляд, обыкновенные люди из деревушек и провинциальных городков: любимые кем-то и одинокие, эмоционально неудовлетворенные, потерянные, мало себя знающие… Это мир глубинных страстей, безотчетных поступков и их последствий. Но внешне он не особенно драматичен… В совершеннейшей форме рассказ является, по существу, стихотворением в прозе.

Герберт Эрнест Бейтс

Старушки и вечность

Каждый год на Рождество пожилые девицы мисс Карто и мисс Пальмерстон, или Картошка и Пальчик, как они любовно называют друг дружку, обязательно выбирают часок, чтобы, захватив графин красного вина, кекс и кусок чеширского сыра, отметить праздник в старом бомбоубежище, со времен войны сохранившемся у них в дальнем конце сада.

– Это знак благодарения за все, через что мы тогда прошли и остались живы, – объясняют подруги.

Поздней осенью, когда почернелые плети тыкв, произраставших на крыше убежища, окончательно раскисают под действием заморозков, Пальчик, старшая, сгребает их на компостную кучу, моет едким карболовым мылом ребристое железное нутро и на несколько суток оставляет настежь Дверь – «для освежения атмосферы», как она выражается.

Пальчик маленького роста, вроде херувимчика – круглощекая, огненно-румяная, с выпуклыми светлыми глазами, как два живых серебряных наперстка. Выпив «самую капельку известно чего», она горчично распаляется и начинает без Умолку, жизнерадостно болтать, отдуваясь наподобие суетливой обезголосевшей болонки. Снует по дому, вся в делах, возбужденно, часто сопя, будто вынюхивая запрятанную кость.

Мисс Карто, Картошка, не может похвастать ее подвижностью и энергией. Мисс Карто крупная, медлительная, невозмутимая и бесформенная. Одутлое, серое ее лицо и вправду походит на большую картофелину, вполне подтверждая прозвище. Она страдает, среди прочего, болезненными отеками ног, одышкой и от плохо пригнанных вставных зубов, которые имеют обыкновение соскакивать и слипаться, так как она любит вязкую пастилу. Но все эти мелкие неприятности ее не слишком угнетают. Дыша с присвистом и совершенно не теряя шутливого оптимизма, она ковыляет туда-сюда, на руках у нее часто можно видеть большие оранжевые тыквы, похожие на упитанных младенцев, чудесным образом произведенных ею на свет.

В убежище сохранились все отжившие принадлежности военного времени – война была так давно, а иногда кажется, что только вчера, – пожарный насос, два ведра, одно с водой, другое с песком, фонарик, свечка в подсвечнике, свисток, и даже два противогаза в парусиновых сумках висят честь по чести на стене.

Квадратное оконце, забранное стеклом с металлической сеткой, выходит в сад, и здесь в сочельник, на исходе дня, сидят Картошка и Пальчик, пьют вино, заедают кексом и сыром и смотрят на голую мокрую землю.

– Нам всегда удивительно везет с погодой, – говорит Пальчик. – Ну что бы мы делали, если бы шел снег?

– Если бы шел снег, – отвечает Картошка, – мы бы, само собой, точно так же сидели здесь, как и сейчас. Мы бы из-за такого пустяка не изменили своей привычке.

– Да, да, должно быть, так, должно быть, ты права, милая Картоша.

– Помнишь, сколько снегу выпало в сороковом году? – спрашивает Картошка. – Нас тогда здесь совсем засыпало, намело такой огромный сугроб, думали, не выберемся.

Они на два голоса посмеялись этому воспоминанию, у Картошки смех гудит валторной, а у Пальчика дребезжит, как цимбалы.

– Я тогда свистела, свистела, чуть все зубы об свисток не обломала, пока мистер Эккерли не услышал и не откопал нас, – вспоминает Картошка. – С тех пор они у меня и раскачались, я считаю.

Они опять смеются, и Пальчик подливает в рюмки вина. Без вина и без колокольного звона над городом им праздник не в праздник. От свечи тоже многое зависит, поэтому Картошка вскоре предлагает:

– Давай зажжем свечку, Пальчик, хорошо? Мне нравится любоваться, как рдеет портвейн при свете свечи.

– Сейчас, сейчас, зажигаю, Картоша. Ты сиди.

При свете свечи рдеет не только портвейн, но и румяное херувимское лицо Пальчика с блестящими глазками-наперстками.

– Удивительно, как от одной свечки сразу делается темно снаружи, – говорит она. – И видна эта дивная синева неба. И первые звезды.

– Мне говорили, в этом году оркестр пройдет по нашей улице вечером в сочельник, а утром на Рождество.

– Ой, неужели? А я еще не уложила коробку с гостинцами. Может, сбегать в дом и приготовить к их приходу, как ты думаешь?

– Нет, нет. Сиди. Мы их отсюда загодя услышим.

– Если только не заснем. Помнишь тот год, когда мы с тобой обе заснули? И проспали весь страшный налет? Спали себе как младенцы. А все говорили, какой был ужас.

При этом забавном, бодрящем воспоминании они опять смеются, и Пальчик снова разливает «по самой капельке». В сущности, война – это очень смешно, надо только уметь правильно смотреть на вещи.

– Что это? Уж не дождь ли пошел? – Пальчик подышала на оконце, протерла стекло рукавом меховой шубки и присмотрелась. – Нет, дождя, кажется, нет. – Она со щенячьей жадностью вгрызлась в кусок кекса. – А вот что есть, так это какой-то человек. Расхаживает по саду.

– Надеюсь, не архангел Гавриил? – спрашивает Картошка. – Он нам здесь не нужен. Пока еще.

И снова жизнерадостным дуэтом звучит их смех. Пальчик распахнула дверь убежища и кричит:

– Эй, кто это ходит? Кто там?

С огорода доносится ответ.

– А, так это вы, мистер Эккерли, – говорит Пальчик. – Мы здесь! В бомбоубежище!

– Что это с ним? – удивляется Картошка. – Он же всегда являлся в первый день Рождества. Все меняют свои привычки.

– Идите сюда, мистер Эккерли, – зовет Пальчик. – Забирайтесь к нам, если влезете. Посидим вместе.

– Да, да, – приглашает Картошка. – Присоединяйтесь к ликующим толпам.

Из сумерек за порогом появляется долговязый, понурый мистер Эккерли, похожий на жирафа-пессимиста в черном котелке. В руках у мистера Эккерли – обернутая папиросной бумагой бутылка.

– Какой приятный сюрприз! – приветствует его Картошка. – Мы не ждали вас в сочельник. Вы же всегда приходите завтра.

– Уж и не знаю. – Пессимизм исходит от мистера Эккерли подобно черному пару, вокруг свечи даже образуется нечто вроде облака. – Будет ли оно вообще, это завтра.

– Только не надо опять про Бомбу, – решительно возражает Картошка. – Рождественские праздники все-таки.

– Да-да, пожалуйста! Ну ее, Бомбу, – подхватывает Пальчик. – Выпейте самую капельку вина, сейчас сбегаю принесу вам рюмку.

– Право, не знаю, стоит ли мне…

– Конечно стоит, – заверяет его Картошка. – Сядьте. Мне не нравится, когда вы так возвышаетесь. При вашем росте, того и гляди, подымете на плечах наше милое старенькое убежище.

Пальчик, как шустрая собачонка, припустила по огороду в дом за рюмкой, а мистер Эккерли сел и, все больше мрачнея, огляделся вокруг. Милое старенькое убежище! Ну где это слыхано? Просто ужас. Что их сюда приводит каждый год? Милое убежище. И пахнет отвратно, как в катакомбах, какой-то могильной сыростью. Мистера Эккерли всего передернуло.

Свечи тоже всю жизнь наводят на него тоску. А тут у них свечка горит. Да еще эта Бомба. Перспективы крайне безрадостны. Он обводит скорбным взглядом и мисс Карто, и мерцающий язычок огня, и все эти дурацкие принадлежности, пережитки военного времени. Нет, он совершенно не в состоянии понять, что их сюда приводит. Мало им мрачного будущего, так они еще тянут за собой прошлое.

Жизнерадостно напевая себе под нос рождественский гимн, возвратилась мисс Пальмерстон с рюмкой.

– Только, пожалуйста, самую малость, – соглашается мистер Эккерли. – Это слишком много…

Глядя, как Пальчик наливает вино, он вдруг спохватывается, что ведь явился с дарами. И, испустив страдальческий вздох, опасливо, будто Бомбу, вручает Картошке бутылку.

– Мой традиционный скромный подарок вам обеим. – Это звучит в его устах как вступительные аккорды похоронного марша. – Советую выпить не откладывая. Если хотите знать мое мнение, у нас почти не осталось времени.

Пальчик закрывает дверь убежища, а Картошка нетерпеливо срывает бумажную обертку, словно ей подарили новую шляпку.