Спящий просыпается

Он вернулся к неподвижной фигуре незнакомца, снова потряс его за плечи, окликнул. Вошла хозяйка с лампой, и комната наполнилась желтым сиянием. Избистер, моргая, повернул к хозяйке побледневшее лицо.

– Нужен врач, – сказал он. – Он либо мертв, либо в обмороке. Есть в этой деревне врач? Где тут можно найти врача?

Глава II

Летаргия

Состояние каталептического оцепенения, в которое впал незнакомец, длилось необычайно долго, а затем наступило расслабление, и тело стало мягким, как при глубоком сне. Тогда и удалось закрыть его глаза.

Из гостиницы его доставили в боскаслскую больницу, а оттуда через несколько недель перевезли в Лондон. Однако все попытки разбудить его были напрасны. А через некоторое время по причинам, которые будут разъяснены позднее, они были вовсе прекращены. Очень долго он пролежал в этом странном состоянии, бесчувственный и недвижимый – не живой и не мертвый, словно подвешенный между бытием и небытием. Он находился во тьме, куда не проникал ни малейший луч мысли или чувства. Это была лишенная сновидений пустота, ничем не нарушаемый бескрайний покой. Смятение его разума все нарастало и усиливалось, пока в момент кульминации вдруг не оборвалось абсолютным молчанием, полнейшей тишиной. Где был теперь этот человек? Где оказываются люди, когда все чувства оставляют их?

– Кажется, что это случилось только вчера, – сказал Избистер. – Я помню все так ясно, словно это произошло вчера, даже еще более четко.

Это был тот же Избистер, что и в предыдущей главе, но уже немолодой. Волосы его, прежде каштановые и несколько более длинные, чем требовала мода, стали серо-стальными и были коротко острижены, а лицо, некогда свежее и румяное, пожелтело и осунулось. В остроконечной бородке тоже пробивалась седина. Избистер беседовал с пожилым человеком, одетым в летний тиковый костюм, – лето в этот год выдалось исключительно жаркое. Это был Уорминг, лондонский поверенный и близкий родственник Грэма – человека, впавшего в летаргию. Собеседники стояли рядом в комнате лондонского дома и смотрели на неподвижное тело.

Перед ними на резиновом матраце, наполненном водой, лежала странная фигура в длинной свободной рубашке – человек с изможденным желтым лицом, щетинистой бородой и отросшими ногтями на худых руках. Человек был помещен в прозрачный футляр из тонкого стекла. Стекло, казалось, выделяло спящего из окружающей его реальной жизни, он – этот странный и противоестественный феномен – был как бы обособлен от всего. Собеседники сквозь футляр разглядывали лежащего.

– Я был потрясен, – сказал Избистер. – До сих пор становится не по себе, как вспомню его пустые глаза. Совершенно белые, закатившиеся. Приехал сюда и как бы заново все переживаю.

– И вы не видели его с тех пор? – спросил Уорминг.

– Часто хотелось приехать, – признался Избистер, – но в последнее время я так занят, не могу выкроить и дня. К тому же по большей части я живу в Америке.

– Если не ошибаюсь, – заметил Уорминг, – вы были тогда художником?

– Да. Но потом женился и понял, что рисование не дает средств к существованию – особенно такому посредственному художнику. Я занялся фотографией. Эти рекламы на дуврских скалах выполнены под моим руководством.

– Отличные рекламы, – согласился поверенный, – хотя, должен признаться, я не очень обрадовался, увидев их именно на этом месте.

– Зато, если нужно, они могут прослужить столь же долго, сколько будут стоять эти скалы, – с довольным видом объявил Избистер. – Мир меняется. Когда он заснул двадцать лет назад, я прозябал в Боскасле со своим этюдником для акварелей и старомодным благородным честолюбием. Я не мог и вообразить, что мои краски прославят все благословенное побережье Англии от Лендс-Энда до мыса Лизард. Удача часто приходит к человеку, когда он ее вовсе не ищет.

По лицу Уорминга было видно, что он все же сомневается, настоящая ли это удача.

– Именно тогда мы с вами разминулись, если я правильно припоминаю?

– Вы вернулись в том же самом экипаже, который доставил меня на Камелфордский вокзал. Это было во время юбилея – юбилея королевы Виктории[1 - Виктория (1819–1901) – королева Великобритании с 1837 г. (Здесь и далее – примеч. ред.)]. Я помню трибуны и флаги в Вестминстере и ссору с извозчиком в Челси.

– Это был второй, бриллиантовый юбилей, – сказал Уорминг.

– Ах да! Во время настоящего юбилея, пятидесятилетия, я был еще мальчишкой и жил в Вуки. И все пропустил… Сколько же хлопот доставил нам этот спящий! Моя квартирная хозяйка не хотела держать его у себя, не позволяла его оставить – он выглядел таким странным, застывшим. Нам пришлось в кресле перенести его в гостиницу. Врач из Боскасла – не нынешний, а прежний – был при нем почти до двух ночи, а мы с хозяином гостиницы помогали ему, держали свет и все такое прочее.

– Он был твердый и окоченевший?

– Окоченевший, это точно. Как его не сгибали, он возвращался в прежнее положение. Можно было поставить его на голову – и он так бы и стоял. Никогда не видел такой окоченелости. Теперь, конечно, – он кивком показал на распростертое тело, – все по-другому. А этот маленький доктор – как его звали?

– Смизерс?

– Да, Смизерс. Он был, пожалуй, не прав, пытаясь привести его в сознание как можно скорее. Чего он только не делал! Меня до сих пор дрожь берет, как вспомню: горчичники, нюхательная соль, иглы. И еще эти дьявольские машинки – не динамо, а…

– Катушки индуктивности.

– Да. Вы бы только видели, как дергались и сокращались его мышцы, как извивалось в судорогах тело. Представьте только: две свечи, горящие ярким желтоватым светом, шевелящиеся тени, этот маленький суетливый доктор – и, наконец, он сам, окостеневший и в то же время корчащийся самым невероятным образом. До сих пор вижу это в кошмарах.

Наступила тишина.

– Какое странное состояние, – произнес наконец Уорминг.

– Полное отсутствие личности, – сказал Избистер, – перед нами только пустая телесная оболочка. Еще не совсем мертвая, но и не живая. Это словно свободное место с табличкой «занято». Никаких ощущений, пищеварение отсутствует, не слышно биения сердца, ни один мускул не дрогнет. Я не ощущаю здесь присутствия человека. В некотором смысле он даже более мертв, чем настоящий мертвец: врачи сказали мне, что даже волосы у него перестали расти. А после смерти волосы у покойника некоторое время еще растут.

– Я знаю, – помрачнев, ответил Уорминг.

Они снова посмотрели сквозь стекло. Грэм действительно находился в странном состоянии, в расслабленной стадии транса, беспрецедентной в истории медицины. Бывали случаи, когда состояние транса длилось около года, но в конце концов оно завершалось либо пробуждением, либо смертью – иногда сначала происходило первое, а затем второе. Избистер обратил внимание Уорминга на следы уколов, с помощью которых врачи проводили внутривенное питание, но тот явно старался не замечать их.

– И пока он тут лежал, – продолжал Избистер, в голосе которого чувствовалось довольство жизнью, – я успел переменить свои жизненные планы; женился, обзавелся семьей. Мой старший сын – тогда я еще и не думал, что у меня будут сыновья, – американский гражданин и скоро закончит Гарвард. Я поседел. А этот человек не стал ни старше, ни умнее, чем был в мои молодые годы. Странно…

Уорминг повернулся к нему:

– Я тоже постарел. Я играл с ним в крикет, когда был совсем юнцом. А он все еще выглядит довольно молодым человеком. Правда, пожелтел. Однако, что ни говори, это молодой человек.

– За эти годы прошла война, – сказал Избистер.

– С первого дня до последнего.

– Ведь у него, если я не ошибаюсь, – сказал, помолчав, Избистер, – было небольшое состояние?

– Да, вы правы, – сказал Уорминг и закашлялся. – Но когда это произошло, я взял его под опеку.

– Ах так! – Избистер, поколебавшись, предположил: – Вряд ли его содержание здесь обходится слишком дорого. Так что состояние, наверное, приумножилось?

– Верно. Он проснется – если вообще проснется – куда богаче, чем был.

– Мне как деловому человеку приходила в голову мысль, что в финансовом смысле этот сон оказался для него весьма выгодным. И он знал, если так можно выразиться, что делал, погружаясь в летаргию на столь долгий срок. Если бы он жил все это время…

– Я сомневаюсь, что он устроил это намеренно, – сказал Уорминг. – Он не был дальновидным человеком. На самом деле…

– Что?

– Наши взгляды сильно расходились. Я был при нем кем-то вроде опекуна. Вы, вероятно, достаточно хорошо разбираетесь в делах и знаете, что в определенных случаях возникают некоторые трения… Впрочем, не думаю, что он когда-нибудь вообще проснется. Сон отнимает у человека силы медленно, но рано или поздно они все-таки исчерпаются. Это выглядит так, словно он очень медленно, но неуклонно сползает вниз по пологому склону. Вы понимаете меня?

– Очень жаль, если нам не удастся увидеть, как он изумится, когда проснется. За эти двадцать лет многое изменилось. Это было бы настоящим возвращением Рип Ван Винкля.

– Да, действительно перемены большие, – сказал Уорминг. – Между прочим, и со мной. Я стал стариком.

Избистер замялся, а затем изобразил запоздалое удивление:

– Никак бы этого не подумал.

– Мне было сорок три года, когда его банкиры – вы ведь посылали им телеграмму – обратились ко мне…