Протянем вверх его, протянем вниз,
И завершим роскошное созданье.
Что, демон, ты нашептываешь мне?
Четвертый гном взбирается на стул и что-то шепчет на ухо Гейнриху.
Оставь меня в покое, дух лукавый!
Не то в один клубок тебя скручу я,
Свяжу с ногами руки, рот забью…
Гном убегает.
Что в этой части с целым несогласно?
Что здесь тебе не нравится? Ответь же,
Раз говорят с тобой! Я никогда
Не чувствовал себя таким счастливым,
Не знал такой гармонии в себе!
Что ты порочишь? Разве я не Мейстер?
Ты, ученик, равняешься со мной?
Ну, говори ясней, чего ты хочешь?
Гном возвращается и шепчет ему на ухо. Гейнрих бледнеет, вздыхает, встает и с бешенством кладет готовую работу на наковальню.
Так пусть же этот труд окончит дьявол!
Отныне я сажать картофель буду,
И есть, и пить, и спать, чтоб умереть.
Пятый гном приближается к наковальне.
Ты прочь! Не прикасайся! Нет мне дела,
Что у тебя багровеет лицо,
Что волосы встают от злобы дыбом,
Что гибелью грозит твой взгляд косой!
Лишь подчинись тебе, своей рукою
Не завладей тобой, убийца жадный, –
Тогда одно останется: склониться
И ждать удара палицы твоей.
Пятый гном с бешенством разбивает положенную на наковальню готовую форму. Гейнрих скрежещет зубами.
Что ж, пусть! Сегодня отдых от работы.
Идите, гномы! Бросьте все! Идите!
Коль утро принесет мне новых сил, –
А я надеюсь, – я вас позову.
Идите, я не радуюсь работе
Непрошеной. Ты, – у мехов, – навряд ли
Железо нынче нужно будет мне. Ступай!
Все гномы, за исключением увенчанного короной, скрываются через дверь, пробитую в скале.
И ты, увенчанный короной,
Чтоб только раз один прервать молчанье, –
Чего ты ждешь? Ты слова своего
Не вымолвишь ни завтра, ни сегодня!
Закончено! Когда же это будет!
Закончено? О, как устал, устал я!
Вечерний час, я не люблю тебя,
Ты, закрепленный между днем и ночью,
Ни к ночи не относишься, ни к дню.
Из рук моих ты вырываешь молот
И не даешь дремоты, в чем единый
Смысл отдыха. И сердце сознает,
Что нужно ждать, дрожа от нетерпенья,
Бессильно ждать, скорбя о новом дне…
Закутавшись в багряное сиянье,
Уходит солнце вглубь… и мы одни.
Привыкши к солнцу, мы дрожим бессильно
И ночи предаемся, обеднев:
Владыки утром, нищие мы ночью,
Лохмотья наш покров, когда мы спим.
Раскидывается на ложе и грезит с открытыми глазами. Белый туман проникает сквозь раскрытую дверь. После того, как он рассеивается, над краем водоема предстает Никельман.
Никельман.
Кворакс! Брекекекекс! Теперь он дремлет,
В своем дворце, – Владыка, Червь земли!
Не видит и не слышит! Привиденья
Горбатые ползут по склону гор,
Как облака, как серые туманы.
Вот-вот, грозят беззвучно, вон, гляди,
Ломают луки с жалобой безгласной.
Он ничего не видит! Он не слышит
Глубоких вздохов ели малорослой,
И тихих, злых, как бы сильфидных, свистов,
Которые дрожат и вьются в иглах
Седой сосны, в то время как она
От страха бьет сама себя ветвями,
Как крыльями испуганная птица.
Ага! В него теперь проник озноб,
В его костях внедрился зимний холод,
Но все еще без отдыха прядет он
Свой труд дневной во сне.
Оставь! Оставь! Ты борешься напрасно,
Ты с Богом в бой вступил. Тебя позвал Он,
Велел бороться с Ним, и отшвырнул, –
Отверг тебя, гнушаяся бессильным!
Гейнрих беспокойно ворочается и стонет.
Бесцельны жертвы: грех всегда есть грех.
Ты не исторг благословенья Бога,
Не превратил своей вины в заслугу
И темной кары в счастие наград.