Земля-воздух-небо

– Правильно. Если бы у тебя стоял хуй, ты бы сидел дома и ебал свою жену, а не припёрся сюда. Ты сдохнешь, а твою жену будет ебать другой мужчина, с настоящим хуем, таким как у меня. Дай мне адрес своей жены, я первый к ней приеду. Я расскажу, что ты сдох, как вонючий кусок говна, и выебу её. Она красивая?

– Так точно, мой генерал!

– Хорошо. Тогда я её обязательно выебу. Кем ты был до того, как подписал контракт?

– Писателем, мой генерал!

– Кем, блядь?

– Писателем! Мой генерал!

– И что ты писал?

– Книги, мой генерал!

– Книги? И как они назывались? «Война и мир»? «Прощай, оружие!»? «Три товарища»?

– Никак нет, мой генерал!

– Если ты писатель, то почему я тебя не знаю? Почему я не читал ни одной твоей книги? Ты думаешь, что твой генерал дебил и не читает книг? Отвечай!

– Никак нет! Я не думаю, что мой генерал дебил, мой генерал!

– Как твоя фамилия? Акунин? Сорокин? Лукьяненко?

– Никак нет, мой генерал!

– Я знаю всех писателей. Ты не писатель. Ты говно. Повтори!

– Я говно, мой генерал!

– Я не читал ни одной твоей книги. Никто не читал ни одной твоей книги. Потому что всё, что ты написал, – это говно. Повтори.

– Я писал говно, мой генерал!

– Может, ты думаешь, что ты сходишь на войну и потом напишешь об этом книгу, станешь богатым и знаменитым?

– Никак нет, мой генерал!

– Правильно. Потому что ты ничего не напишешь. Ты не вернёшься. Ты сдохнешь в первом бою. Потому что ты говно. Ты думаешь, что ты ёбаный Ремарк? Отвечай!

– Никак нет, мой генерал! Я не ёбаный Ремарк.

– Ремарк – это говно. И ты тоже говно.

– Так точно, мой генерал! Ремарк – это говно!

– И ты тоже говно.

– Так точно, мой генерал!

– Хорошо, кусок говна. Встать в строй. Бандерлог, выйти из строя! А ты у нас кто? Композитор? Рихард блядь Вагнер?

– Никак нет, мой генерал! Я инженер! – отвечал мужчина с непропорционально длинными руками, которого Барс назвал Бандерлогом.

– Ты был инженером до того, как подписал контракт. Теперь ты мясо. И ты сдохнешь. Понял меня? Повтори!

– Я мясо. Я сдохну, мой генерал!

Так мы готовились к командировке. Обучение длилось месяц. Мы стреляли, учились закладывать и снимать мины, бегали в противогазах, водили БМП, делали что-то ещё, но на обучении никто не настаивал и результатов никто не проверял. Хочешь выжить – сам научишься. К концу месяца Барс назначил меня командовать отделением из восьми человек. Он сказал:

– Ты, Чечен, кусок говна. Но в твоём говне есть немного мозга. У этих семерых никакого мозга нет. Одно говно. Вы всё равно сдохнете. Но командовать будешь ты. Постарайся, чтобы вы сдохли не очень быстро.

Я был удивлён. Мне казалось, что он меня ненавидит. Но вечером перед отправкой Барс пришёл ко мне поговорить о литературе. Спросил, что я посоветую ему почитать из нового. Только не своё говно, а настоящие книги. Я посоветовал. Барс сразу скачал что-то, почитал и остался доволен. А ещё я подарил ему взятый с собой бумажный экземпляр одной из любимых книг. Не знаю, успел ли он прочитать.

5

Есть множество причин, почему в 1942–43 годах во Второй мировой войне на Восточном фронте произошёл перелом, инициативу перехватила Советская армия и погнала немцев и их союзников на запад. Множество причин, но одна, и немаловажная, часто остаётся вне поля зрения историков. Это смена поколений солдат, мобилизованных в действующую армию. В 1941-м войну начинали срочники. Это были стада пылающих юношей, неспособных на самостоятельное мышление в обстановке боевых действий. Потеряв управление, лишившись связи со штабами или просто оказавшись в непонятной ситуации, юнцы либо героически погибали в бою, либо сдавались в плен целыми полками и дивизиями, чтобы потом погибнуть в плену. Так в первые месяцы войны сгинуло поколение, рождённое в 1920-е годы. Но на землях, не попавших в оккупацию, пошли новые и новые призывы, которые загребали всё более старших по возрасту запасников, 30-летних и 40-летних. И вот они, взрослые тёртые мужики, и переломили ход войны. У некоторых за плечами была Гражданская или финская, они умели и любили убивать. Но если и нет, взрослый мужчина сам себе штаб, сам себе сержант и полковник. Даже оказавшись без командира, он как-то сориентируется на местности. Его главная индивидуальная боевая задача – выжить. Война – это такая ситуация, в которой выжить ты можешь, скорее всего, если сможешь убить наибольшее количество врагов, которые хотят убить тебя. Если ты трусливо прячешься, то этим ты себя не спасёшь. За невыполнение приказа тебя накажут: расстреляют или отправят в штрафной батальон, где ты ещё быстрее сдохнешь. Первая задача – выжить самому, вторая – убить врага. Эти две задачи связаны и взаимозависимы. Такая связь и называется войной. Так, во всяком случае, видит войну зрелый мужчина, а не как романтическое приключение. Аристотель пишет в своей этике о золотой середине между трусостью и безрассудством. Он даёт четыре степени отношения к опасности: трусость, осторожность, мужество и безрассудство. Мужество этика Аристотеля провозглашает наилучшим выбором. Но это и в прагматическом плане выживания лучше всего. Юность грешит либо трусостью, либо безрассудной храбростью. Ни то и ни другое не приводит к победе. Пришли видавшие виды мужчины и стали побеждать. Можете посмотреть кадры хроники после 1943-го, как русские зачищают города, например Кёнигсберг. Небольшие группы под хорошим танковым прикрытием с подавляющей противника артиллерийской поддержкой. Никакого показного героизма. Внимательная и кропотливая работа.

Война – не дело молодых, война для старых, бывалых. Бывалые всегда побеждают. Война – не секс. В сексе молодые круче, у них стояк с утра до ночи и опять до утра, они могут кончать по четыре раза без остановки и заводятся с пол-оборота. В сексе молодые на высоте. Но в военных делах мы, седеющие старики, всегда победим горячих кудрявых мальчиков с их упругими ягодицами и твёрдыми членами, с их нежной кожей, которую так любят целовать и лизать девушки. Пока есть войны, молодёжи не удастся спихнуть нас в отстойники. Мы сами свалим их трупы в выгребные ямы и ещё нассым сверху, вытащив из грязных штанов свои вялые шланги.

У немцев было наоборот: поколение ветеранов, триумфально прошедших по Европе, было выбито в первые два года, мобилизация в последние годы войны шла по юнцам, а они что? Пушечное мясо. Были, наверное, и старики, но они уже не смогли ничего сделать. Мужики из Сибири против пожилых баварских пивоваров, ни одного шанса. Слишком старые воевать тоже не могут. Нужно, чтобы ещё чуть-чуть, да стоял. Сорок шесть лет – идеальный возраст для солдата. Если что, и умереть не жалко, уже пожил. Но попробуй меня убей.

То же самое было и в чеченских войнах. В первую чеченскую на дудаевцев погнали призывников, молокососов. А среди боевиков молодых было мало, большинство составляли мужчины среднего возраста, с боевой подготовкой, полученной в армии СССР. Руки ещё не забыли, как разбирать и собирать автомат, а мозгов прибавилось. Чеченцы легко убивали русских юношей и думали, что так будет всегда, что русские вот такие: нежные и трусливые, как педики. Но во вторую чеченскую пришли контрактники и командированные менты: взрослые городские мужчины из социальных низов, настоящий беспринципный сброд. А на другой стороне, наоборот, «исламский призыв» собирал в незаконные вооружённые формирования вчерашних школьников, податливое тесто для пропаганды. И тут русские повернули стол: бывалые мужики начали истреблять окрылённых дурацкими идеями мальчиков. Кто не спрятался, я не виноват. Так было и так будет всегда.

Любая война – это, помимо прочего, война поколений, в которой сорокалетние гонят впереди себя шеренги своих новобранцев, которых выкосят в первом бою, но которые успеют слегка потрепать вражеских ветеранов, при соотношении потерь хотя бы и десять к одному. Не жалко. А потом сорокалетние цинично потрошат двадцатилетних солдат противника. Всё это, со времён, когда мы жили стадами, делается для того, чтобы отбить у молодёжи самок, чтобы получить доступ к женским половым органам. Останется ли стареющий победитель на оккупированной территории или вернётся домой, он в выигрыше, двойной профит: молодые, красивые, со здоровыми твёрдыми членами мужчины убиты, гниют в земле, а все влагалища достаются ему без конкуренции. Для того чтобы трахать женщин, надо быть живым. Мёртвые не могут никого трахать, даже если они очень красивые, даже если пресс кубиками и сияющее восторгом лицо. Да и нет уже ни пресса, ни лица: плоть гниёт, кожа превращается в почву, мышцы распадаются на волокна и кормят могильных червей. А мы тут, живые, пусть и с вялыми членами. Давайте-ка, постарайтесь, сосите активнее, поднимите нам настроение, других мужчин всё равно нет. Это мы, сорокалетние, придумали войны, чтобы не остаться без секса. Иначе нам бы никто не давал. Зачем давать нам, если вокруг Аполлоны, с ними можно испытывать множественные оргазмы, можно целовать их в мягкие губы и лизать свежие мошонки, к тому же они весёлые, а мы скучные, старые, никакие. Но мы придём и всех убьём, и самки всё равно будут нашими. Если бы войны устраивали женщины, всё было бы ровно наоборот: они бы сделали так, чтобы перебили нас, сексуально невостребованных, а молодых сохранили бы для себя. Слава богам, пока что этим миром управляем мы, стареющие мужчины. Женщины несчастны, с нами они никогда не кончают, потому что их тела не любят нас, тела не обманешь. Но нам плевать. Мы заявляем, что женский оргазм – это миф, выдумка, фантасмагория. Главное, что мы можем сами, хоть и не без труда, и не без помощи фармацевтики, напрячь свой усталый орган и худо-бедно разрядиться в их пылающую пустоту. Мы заслужили. Хотя бы тем, что выжили, не дали себя убить, пока мы сами были двадцатилетними сосунками. Например, я. У меня хватило ума, чтобы свалить с первой чеченской, когда я был ещё не знавшим влагалища мальчиком. Теперь мне сорок шесть, я снова лечу на войну, но у меня нет идеалистической дури в голове, я не собираюсь умирать за родину, за империю и за русский мир. Зачем мне умирать за русский мир, если я вообще чеченец? У меня даже позывной такой: Чечен. Да и какой русский мир в Сирии? А империей был СССР, теперь же никакой империи нет. Я постараюсь выжить. А воевать я отправился для того, чтобы поднять себе настроение, которое уже не очень встаёт даже от девичьих минетов, ему нужно что-то покрепче. И заработать денег: деньги – это всегда очень хорошо, это лучше, чем секс, да нет, это и есть секс. Ещё один способ зарыть в могилу молодых конкурентов, у которых нет денег, чтобы купить своим самкам еду. Всё просто. У меня есть ещё лет пять-десять, и я не хочу их пропустить.

Пока чартерный рейс несёт нас из аэропорта Платова города Ростова-на-Дону в Дамаск, столицу Сирии, я расскажу вам о своих братьях по оружию, о своём отделении, в котором я командир. Здесь и далее все детали намеренно перепутаны. Включая названия городов, аэропортов, рек, местностей, все имена, позывные, все количественные данные о подразделениях, о вооружении, о дислокации и боевых задачах. Мы подписали контракт с условиями о неразглашении. Детали – это коммерческая тайна. Коммерческая, а не военная, потому что мы не военные, мы сотрудники коммерческой службы, охранники, вроде тех, что сторожат двери супермаркетов. Вместо баллончиков с перцовым газом у нас на вооружении могут быть установки залпового огня, но это ничего не меняет: мы даже не наёмники, мы гастарбайтеры, а оружие оказалось у нас случайно – подобрали на улице и несли сдавать в ближайший отдел милиции, ха-ха-ха.

Итак, кроме меня, в отделении ещё семь бойцов, а вместе со мной восемь. Я – Чечен, командир отделения, я подчиняюсь взводному, позывной Снег, а Снег подчиняется Барсу, руководителю нашей сводной шайки, в которой вместе с обслуживающим персоналом набирается более сотни рыл, включая нескольких женщин. Все мы компактно набиты в одном самолёте. Извините, что причислил к рылам и дам, но у них внешность так себе, не лучше, чем у мужиков. Поэтому гендерное равенство – рыла. В фильмах про войну, если показывают женских персонажей в форме, так они обязательно грудастые красотки со смазливыми личиками. И вокруг них в мужском коллективе начинается копошение и спермотоксикоз. Но это как с лесбиянками. Красивые лесбиянки встречаются только в порнофильмах, где они играют красивых лесбиянок; в жизни же это обычные проститутки. Ну, не обычные. Если красивые. Обычные проститутки страшные как ядерная война. А настоящие лесбиянки несуразные, мужиковатые, заросшие волосами или, если это «фемы», то преувеличенно жеманные, но совершенно неинтересные. Бывают, бывают исключения, сам знаю – видел одну красивую лесби, всего одну: она была ещё и умница. Но исключения железно подтверждают правило. Что касается женщин на войне, то ни одного исключения я не встречал: все уродины. Это и хорошо. Бойцу нужно думать о том, как выжить, а не о том, куда пристроить свой писюн. Это потом, после боя. Для того и воюем. Я же всё объяснил. Наши тётки такие, что мысли о сексе с ними не возникают. Хотя технически они могут с кем-то из бойцов трахаться. Но проблем в коллективе это никаких не создаст. Потрахался, и молодец. И сам расслабился, и доброе дело сделал. Ведь даже на войне надо нести в мир добро.

Вернёмся к моему отделению. Боец с позывным Бандерлог, мы с ним уже встречались на мотивационном тренинге, который проводил нам Барс. Он по расписанию в пулемётном расчёте вместе с белокурым мальчиком, которого назвали Пидар. Это единственный в моём отделении молокосос. Как его мама отпустила? Клички раздавал Барс и апелляций не принимал. Сказал Пидар, значит Пидар. Может, это такое греческое имя? Кажется, был такой древний эллинский песнопевец. Пидара мы все любим. Но не в этом смысле. Он же нам как сын. Несмотря на всё вышесказанное, кажется, мы будем его беречь. Пусть, сука, вернётся к мамке или кто там у него. Может, он даже не трахался ещё ни разу. Если его самого в жопу никто не отпердолил. Хотя это я так, романтически фантазирую. Наверняка трахался, и круче, чем мы все вместе взятые. Сегодняшняя молодёжь в этом смысле активнее нас и опытнее. Это мы в их возрасте были девственники. А они всё умеют и знают. Ну дай бог ему выжить. Жалко всё-таки девок, кто-то должен доводить их до оргазма, хотя бы пару раз в жизни, пока они не достанутся нам, старым козлам с вялыми шлангами.

Хер его знает, где и зачем нам понадобится огнемёт, но огнемёт у нас есть, систему я называть не буду, обещал же; погуглите, сами найдёте. В расчёте огнемёта тоже два бойца. Первый Титан. Он работал на автозаправке. Ну, знаете, когда вы приезжаете заправлять свою тачку, подходит чувак и вставляет вам шланг. Как будто вы сами не можете шланг вставить. Но вы должны ему сказать спасибо и дать мелочь, а лучше бумажку. Хорошо было, когда ходили десятирублёвые банкноты, а теперь приходится платить пятьдесят, чтобы не позориться с монетами. Это денежная реформа, её пролоббировали заправщики, я знаю. На заправках часто работают смазливые педерасты, но наш Титан – мощный старик. Как его занесло на эту молодёжную вакансию, я не знаю. Видно, совсем по жизни был неудачник. В паре с ним Пропан. Просто для рифмы. Обыкновенный корявый мужичок. Даже не знаю, чем он на гражданке занимался.

Гранатомётчиков у нас двое, и у каждого по расписанию свой маленький гранатомёт. Ха-ха. Гуглите, гуглите. Один Вепрь, он просто придурок. Другой, наоборот, какой-то интеллигент. Был учителем истории в школе, и позывной у него Гораций. Да, я знаю, что Гораций был не историк. Или историк? По мнению Барса, Гораций – хороший позывной для интеллигента. А с мнением Барса спорить нельзя. Может поменять позывные и назвать тебя Пидаром, а Пидара – Горацием. Или Савонаролой. И есть ещё снайпер типа со снайперской винтовкой, ну в идеале. Его позывной Бритни. Потому что хоть у одного мужика должен быть женский позывной. Чтобы всем было весело. А Барс, когда был молодым, очень часто онанировал на Бритни Спирс. И в каждой партии убоинки он одного счастливчика называет Бритни. Говорит, что пару Бритней он уже похоронил, а одному Бритни оторвало руку и пол-лица, но, наверное, звездит – пугает. Наш Бритни ничем на певицу не похож, кроме разве того, что низкорослый. Он был контрактником в Чечне, имеет хороший боевой опыт. А мелкость телосложения для снайпера – преимущество; легче маскироваться. У меня на вооружении автомат. Я же командир. Но это по штатке. Оружия у нас пока что никакого нет. Сказали, выдадут на месте.

Вот наш рейс снижается. В иллюминатор видна она, Сирия, и какая-то суета на аэродроме. Если нас сейчас не подобьют каким-нибудь «Стингером», то я продолжу уже на земле.

6

Сначала всё было хорошо. Так хорошо, что, казалось, это не может быть правдой. Мы благополучно приземлились. Нас посчитали, сверили, записали. Отобрали все личные документы и выдали взамен временные удостоверения – ID. Это были маленькие карточки, запаянные в твёрдый пластик, с так себе фотографиями, сделанными вебкой сразу же по прилёте, на одной стороне был английский текст, на другой – арабский. Арабским никто из нас не владел, из английской версии мы могли узнать, что нам присвоены вымышленные имена, и все мы граждане Украины, Беларуси, Казахстана, иногда Грузии или Армении (всё это для того, чтобы при печальных обстоятельствах гибели или пленения наши дипломаты могли сказать, что граждан России там нет). Мы приписывались к каким-то компаниям, имевшим в своих названиях слова OIL, INVESTMENT, ENGENEERING, а должности у нас – что-то вроде обходчиков путей, картографов, водителей, экспедиторов, иногда охранников. Важными и реальными сведениями были группа крови и персональный код, а также код подразделения. Группа крови нужна была, в случае если понадобится хирургическое вмешательство или иное лечение. А по кодам те, кому было положено, могли восстановить твоё настоящее имя и шифр отряда, в котором ты служил. Айдишки имели в себе дырку, сквозь которую просовывался шнурок. Полагалось носить её при себе всегда и везде. Наши друзья-сирийцы приучены были оказывать предъявителям айдишек всяческое содействие. Американцы и прочие «союзники» должны были относиться нейтрально. Ну а к врагам лучше не попадать даже в качестве трупа. В основном айдишки были рассчитаны именно на то, чтобы идентифицировать трупы. Это как медальоны или жетоны у настоящих солдат. Мы просунули шнурки в дырки, скрепили края шнурков замочками или карабинчиками, тут уже кому какой попался шнурок, и надели свои амулеты на шеи. Шнурки, кстати, были не только чёрные. Некоторым достались синие или зелёные. Мы долго спорили: какой из шнурков хуже? Чёрный – это типа смерть, траур. Синий тоже не лучше, синий шнурок на горле, как странгуляционная борозда. А зелёный – цвет исламистов. Если кто-то увидел бы на нас зелёный шнурок, мог бы посчитать, что мы террористы, и замочить нас. Некоторые говорили, что всё это без разницы, потому что носить на себе айдишку само по себе плохая примета. Другие отвечали, что нет, наоборот, выходить без айдишки даже поссать – вот это плохая примета. И одни рассказывали, разумеется, правдивую историю, о том, как один прапорщик, ветеран всех горячих точек, никогда не носил на себе айдишку и пули его словно бы «не видели», а в свой последний поход он зачем-то нацепил на себя пластик со шнурком, так сразу его «увидели» и щёлкнули снайперы вооружённой оппозиции. Потому что именно айдишка делает тебя видимым для духов местной войны и они сразу, как только ты нацепишь на себя этот пластик-мишень, начинают на тебя охоту. А другие рассказывали, конечно, не менее правдивую историю, как один бывалый вояка никогда не расставался с айдишкой, но вот однажды ему приспичило по-маленькому или даже по-большому, а замочек расстегнулся и айдишка упала. В другой раз он бы сначала починил шнурок или хотя бы засунул пластик в карман, но тут уж очень ему хотелось отлить или отложить, а карманов не было, потому что вояка был в одних трусах, ну он и побежал в туалет так, без айдишки. И не успел добежать – мина свалилась ему прямо на голову, его разорвало в клочья, так что мы теперь никогда не узнаем, хотел он поссать или посрать. А первые на это отвечали, что если в клочья, то и айдишку бы в клочья разорвало, так что никакой с неё в этом смысле пользы, и откуда мы вообще знаем, что он был без айдишки и что это всё было так? А вторые говорили, мол, знаем, потому что ведь его айдишка осталась в палатке с порванным шнурком. А первые мрачно замечали, что в таком случае всё это было затеяно самой айдишкой: сама-то она уцелела, а своего человека отправила на верную смерть. Я тоже поучаствовал в разговоре, сказав, что слышал от знающих людей: перед смертью своего человека айдишка становится сероватой и перестаёт пропускать свет. И все стали тщательно рассматривать свои айдишки на предмет цвета и прозрачности. Кто-то добавил, что ещё, так бывает, на айдишке проступают багровые пятна вроде крови. И это к ранению. Но ему, кажется, никто не поверил. Несмотря на споры, все нацепили шнурки с айдишками на шеи и запрятали пластиковые жетоны под майки. На моей карточке было написано, что я из Georgia, а звать меня Jacob. Похоже, что я стал грузином. Ведь едва ли имелось в виду, что я из штата Джорджия, США.

Мы жили на базе, в хороших казармах с кондиционированным воздухом. Утром нас будили и выводили на построение. Потом у нас была небольшая пробежка, зарядка, душ и завтрак. А после нас никто не трогал, и мы отдыхали до самого вечера. Вечером, сразу после заката солнца, мы шли играть в футбол на неплохом поле с двумя воротами и мягким покрытием. После футбола мы шли в казарму и зависали со своими телефонами и планшетами в интернете, потому что в казарме был хороший вай-фай. Или смотрели сериалы в «ленинской комнате». Тогда как раз вышли очередные сезоны «Игры престолов». Хотя мне больше нравились «Викинги», и если не удавалось убедить коллектив смотреть сагу про Рагнара Лодброка, то я смотрел её сам, на своём планшете.

Это была не служба, а какая-то синекура, райская халява. Правда, за это время нам не начисляли «боевых». Но и «тыловой» оклад был неплох. Я вроде бы хотел каких-то боёв и приключений, потому и полетел в Сирию, но на базе быстро свыкся, поутих, воевать расхотелось, а простая и беззаботная жизнь на всём готовом мне понравилась. Мне всегда очень важно, чтобы можно было помыться, а вода на базе была, и душ я принимал два или три раза в день, сколько захочу. Ещё я люблю хорошо поесть, и с этим на базе тоже был полный порядок. Кормили четыре раза, как в пионерском лагере. На завтрак была каша, сваренная на молоке и хорошо сдобренная сливочным маслом. Варили манную, овсяную или гречневую. Некоторые морщились и бурчали, а я вот кашу очень люблю. Даже манную и даже если она с комочками. В кашу можно было намешать мёд, или кленовый сироп, или инжирное варенье. Ещё подавались бутерброды с сыром и бочковой кофе со сгущёнкой. На обед давали прекрасный восточный плов с бараниной. Или мясное рагу с картофельным пюре. Много белого, ароматного, мягкого и свежего хлеба. Целые вёдра вкусного чая. Между обедом и ужином был полдник – свежие фрукты, местный кисломолочный продукт, который называется лябне, сладости. А на ужин – овощной суп, хумус, зелень и сыр. Можно было ещё пить горячее молоко со специями на ночь, но за молоком на кухню почти никто не ходил, хватало четырёх обжираловок в день. В этом смысле база отличалась в лучшую сторону от пионерского лагеря, в котором я побывал в детстве и помню себя постоянно голодным. Но во всём остальном очень сильно была похожа. Я думаю, поживи мы так ещё пару недель, начали бы мазать друг дружку во сне зубной пастой.

Так, в пионерском лагере у Христа за пазухой, мы прожили первую неделю командировки. А потом началось плохое. Плохое началось с оружия. Нам сказали, что выдадут оружие, кому какое положено согласно штатному расписанию. Я построил своё отделение, и мы пошли вооружаться. Но нас привели не к арсеналу, а на какой-то плац, на пятачок выжженной земли, где перед нами из грузовичка вывалили кучу амуниции да так и оставили лежать, а мы должны были разобрать кучу и подыскать себе в ней оружие. У меня в отделении был снайпер Бритни, ветеран Чечни и вообще опытный воин. Он порылся в куче и уставился на меня удивлённо: