Петербург и Москва

Петербург и Москва
Николай Борисович Герсеванов

«Полная характеристика двух столиц империи дело слишком трудное и обширное. Гораздо легче составить поверхностные очерки сих городов или заметки, которые путешественник может собрать в короткое время, не пускаясь в глубокие исследования и наблюдая только наружность города и общественные места…»

Николай Герсеванов

Петербург и Москва

(Взгляд и нечто)

Полная характеристика двух столиц империи дело слишком трудное и обширное. Гораздо легче составить поверхностные очерки сих городов или заметки, которые путешественник может собрать в короткое время, не пускаясь в глубокие исследования и наблюдая только наружность города и общественные места.

Большие города почти везде носят отпечаток страны, их окружающей, соединяют в себе умственную жизнь прилегающих областей, служат верным зеркалом обычаев, мнений и нравов окрестных земель. У нас не совсем так. Если Москву можно назвать представительницею, в некоторой степени, средней России, то никак нельзя сказать, чтобы Петербург служил верным изображением северной части государства. Петербург, и это гораздо правильнее, есть новая возрожденная Россия, столица империи; Москва – древняя Россия, или бывшая столица царства. Петербург есть местопребывание двора, чиновников, войска, иностранцев и главный торговый порт. Москва – центр промышленности государства, город мануфактурный и ремесленный и, следовательно, наполненный преимущественно простым народом.

Есть два рода патриотов, в равной степени заслуживающих уважения: одни, воспитанники девятнадцатого века, любят все новое, блестящее. Они путешествовали по Англии и Франции, плыли в Любек на красивом, удобном пароходе, катались по железной Бирмингамской дороге, удивлялись Лаблашу, узнали на самом деле всю негу, весь комфорт новейшей европейской образованности и полюбили его. Они хотели бы найти этот комфорт в России, находят отчасти, только в Петербурге, и предпочитают его. Другие патриоты старого века: они знают свою историю; думают, что Россия могла быть сильна и счастлива при прежнем порядке дел, и потому не любят нововведений. Как Виктор Гюго, они поселяются в той части города, где все напоминает времена давно минувшие. Эти патриоты отдают преимущество Москве. – Да и какой Русский может равнодушно слышать о ней? Не говоря об историческом значении матери Русских городов, нельзя не полюбить ее за доброту, гостеприимство, в противоположность с этикетом и эгоизмом Петербурга. Нельзя не любить ее за набожность, горячий патриотизм, филантропию. Какое же чувство рождается при взгляде на священный Кремль! Предки наши не умели строиться; в городах мало древностей; почти все они в Москве, в Кремле: здесь наша и святыня! Рука времени мало коснулась Кремля; каков он был за 200 лет, таков почти и теперь. Те же золотые маковки, белые стены, башни, ворота; нет только прежней жизни: это величественный памятник, мертвая летопись событий. Кремль застроен храмами, дворцами, монастырями; обывательских домов нет, и он пустынен; только в воскресные дни нарушается его обычный покой. В обыкновенные дни в Кремле царствует глубокое молчание; толпы народа не волнуются у Красного Крыльца; нет пушек на стенах; ратники не расхаживают по башням; огромный часовой в золотой шапке, поставленный Годуновым сторожить Москву, теперь без дела. Бывало, он осматривал окрестность за тридцать верст кругом; ничто не укрывалось от его зоркого глаза. – В Кремле все так, как было задолго, так и остается. Чья рука прикоснется к святыне? Но за чертой Кремля много может и должно измениться. Улицы узки, кривы, косы, нечисты; они были достаточны для прежнего народонаселения, ходившего пешком и не знавшего прихотей экипажа. Теперь в Москве 350 000 жителей; все ездят четверкой; большая часть потребностей для продовольствия привозится сухим путем; мудрено ли, что зимою в иных улицах нет проезда? В Петербурге улицы прямые, широкие, чистые, движение по ним безопаснее, и самый воздух чище. Нельзя не сказать с гордостью, что по наружной красоте Северная Пальмира перещеголяла всех своих европейских соперниц. Река, великолепные набережные – лучшее украшение столицы, какого ни один город не имеет и не может иметь, упрочивают навсегда ее первенство. Храмы, общественные здания, мосты беспрестанно воздвигаются; дома растут с чудною быстротою; правда, о прочности мало думают: ломкий кирпич предпочитают долговечному граниту; но зато все блестит, все под лаком. Москва как будто не хочет строиться; наружность города не изменяется. Дело сделано: улиц нельзя выпрямить; но можно со временем их расширить или, по крайней мере, устроить порядочные тротуары. Теперь они утомляют скромного пешехода, а в зимнее время просто недоступны: жителей нельзя обвинять в страсти к экипажам. Да и в этом ли одном старушка Москва уступит младшей сестрице? В древней столице нет торцовой мостовой, городской почты, газового освещения, компании для снабжения домов водою. Есть фонтаны, но они устроены в одной части города, и недостаток в воде довольно ощутителен. Вся литературная жизнь Москвы ограничивается «Московским наблюдателем». Газеты и журналы, входящие в область словесности, издаются все на севере, куда переехали и многие московские литераторы. Зато низшая литература более процветает в Москве; типография Кириллова работает неутомимо. Гг. Орлов, Кузмичев здесь жили и писали. Скромные любители знаний не найдут в древней столице чем удовлетворить потребности в просвещении; нет безденежных курсов физики, химии, сельского хозяйства: Остроградский, Гесс, Нечаев, Усов не читают здесь лекций; есть только один курс химии для фабрикантов. Нет ни картинных галерей, ни музеев, ни публичных библиотек; частные библиотеки незначительны: это не то что на севере, где два огромных книгохранилища. Публичная библиотека и Румянцевский музей, содержимые в хорошем порядке, открывают свои сокровища всякому без исключения. Московские театры – сколок петербургских. Взглянем на театры в северной столице; их три: Александрийский, назначенный преимущественно для русского спектакля, Михайловский, для французского, и Большой, для оперы и балета. Есть, кроме того, немецкая труппа; она играет в Михайловском театре. Наружность, внутренность театров, декорации, постановка пьес, все это оценено по-надлежащему, и в самом Париже едва ли лучше. Нам хочется бросить беглый взгляд на зрителей, посещающих обыкновенно тот или другой театр, ибо каждый из них имеет своих привычных посетителей. Французский театр есть спектакль высших классов общества. Здесь все изящно: самый Михайловский театр, игра актеров, публика, дамы, одетые всегда, как на бал: с любой из них можно срисовать модную картинку. Ни в одной столице нельзя видеть такого прелестного зрелища, какое представляет публика Французского театра. Здесь все чинно, вежливо, скромно. Зрители Михайловского театра разделяются сами собою на три резкие разряда: 1) первые три разряда кресел и бельэтаж; 2) последние четыре или пять рядов кресел и раек: здесь сидят почти исключительно француженки-модистки, артисты-куаферы et setera[1 - и так далее (лат.).]; 3) средние ряды кресел и верхние ложи. – Первый разряд мест занимают высшая публика, особы, служащие при дворе, дипломатический корпус. – Почти все места абонированы; театр для этих посетителей есть некоторая обязанность или служба, причем наблюдается самый строгий этикет. В первых же рядах сидит, развалившись, и jeune France[2 - юная Франция (фр.).]. Принимает ли он участие в спектакле? Никакого; он видел M-le Mars, выкурил сигару с Жорж Занд, любовался огромными бакенбардами Бальзака: может ли что-нибудь ему нравиться в России? Публика второго разряда, самого занимательного, приезжает в театр с другою целью: именно для того, чтобы доставить себе умственное наслаждение. Здесь вы увидите красавицу, прелестную мисс, забывшую на один вечер народную нелюбовь к французам; молодого чиновника, мечтающего о директорстве, офицера Генерального Штаба, семейство богатого негоцианта, французского учителя и русского литератора. В Михайловском театре самая умная, беспристрастная и образованная публика; кроме нее ни одна публика во всей России не в состоянии оценить высокой игры очаровательной, изящной АПап. Эти зрители аплодируют мало, вызывают редко; их одобрение ценится высоко. – Русский театр, или Александрийский, привлекает зрителей русских, исключительно русских; иностранцы мало его посещают; публика Французского театра заглядывает сюда редко, на одно или два представления известной пьесы: «Руки Всевышнего», «Ревизора», «Дедушки Русского флота». Провинциалы считают за обязанность на другой вечер после приезда явиться в Александрийский театр. Как добра, невзыскательна александрийская публика: она ставит своего любимца выше Тальма, выше Потье! Ни одна публика, может быть, во всей Европе, не наслаждается театром с таким фанатизмом, она любит похлопать за свои деньги, у многих при выходе болят ладони, театр трясется в основании, когда аплодируют артистке. Неумеренными рукоплесканиями эта публика повредила многим прекрасным талантам. – Большой театр, посвященный опере и балету, привлекает тех или других посетителей, смотря по пьесе, по нумеру ее представления и по артисту, который играет. В первые представления увидите лучшую французскую публику, обыкновенно же здесь господствует смешение всех наций, званий. Но и в этом кажущемся хаосе есть свой порядок. Высшие классы общества сидят всегда в первых рядах, по мере удаления от сцены ряды кресел наполняются сословиями общества не столь высокими по званию и образованию, так что нередко впереди сидят пламенные обожатели Сильфиды, а в последних креслах добрые люди, которые удивляются в ней только искусству стоять на концах пальцев. Средние ряды ропщут. «Тальони хороша, – говорят они, – слова нет, да не слишком ли много ей воздают почестей?» В Москве два театра, Большой и Малый, для такого города немного, но и те часто бывают пусты, в особенности Французский. Со всем тем постановка некоторых пиес хороша, и драмы народные, изображающие средние классы, играются иногда лучше, нежели на севере. Московская публика посещает театры не так усердно, как можно б было ожидать. Что ж она делает по вечерам? Верно, много танцует. В Москве Дворянские собрания бывают чаще, нежели в Петербурге, зала великолепна, имеет все удобства. Петербург хочет похитить это преимущество и строит себе новую обширную залу. В Москве танцуют с большим удовольствием, от души, девушки хотят нравиться и привлекать прелестью. На севере балы холодны, безжизненны, чувство подавлено расчетом, женихи славятся меркантильным духом: для них невеста – акция, которой курс им известен, и если они танцуют, то спекулируют на акцию. Наблюдатель по числу и качеству молодых людей, ангажировавших девицу, скажет безошибочно ее состояние. Кроме Дворянского собрания Северная Пальмира имеет Коммерческий клуб для негоциантов, Биргер-клуб, и еще несколько танцевальных обществ. В Москве, кроме Дворянского собрания, мало танцуют. – Вам понравилась на бале в Петербурге какая-нибудь миловидная особа, вы хотите ее видеть, идете на гулянье и встречаете ее непременно на Английской набережной или Невском проспекте. – Гулянья составляют на севере важный предмет жизни. Закоренелые московские домоседы с удовольствием гуляют в Петербурге и сами удивляются своей новой страсти. Как не захотеть пройтиться пешком? Ясное солнце так редко, гулянья так хороши! Все соединилось, чтобы сделать Английскую набережную прелестнейшим местом для прогулки; здесь нет утомительного однообразия других частей Петербурга: река, гранитные набережные, широкий тротуар; совершенное отсутствие черного народа; пароходы, которые беспрестанно пристают и отходят; на противной стороне изящное здание Академии Художеств, вдали крепость, на одном конце конь Петра Великого, на другом – огромные доки, на которые Джон Буль смотрит с досадою – все привлекает лучшую публику. Вследствие особой системы воспитания в назначенный час в конце зимы выходят гулять на набережную миловидные немки и англичанки; на чистом, как паркет, тротуаре, можно любоваться их маленькими ножками, лучше этих ножек не найдете. Другое гулянье – Невский проспект, который посредством Адмиралтейского бульвара часто соединяется для неутомимых пешеходцев в одно целое с набережною. Невский проспект в нашей столице есть то, что Пале-Рояль в Париже, эссенция, сокращение всего города. – Светлая сторона его имеет тротуар в сравнении с другими улицами очень широкий, но узкий для стекающейся здесь многочисленной публики. Сколько Петербург богат, столько Москва бедна гуляньями. Тверской бульвар почти единственное место, где можно видеть хорошую публику, но бульвар так удален от Кузнецкого моста, бедного подражания, или правильнее, пародии Невского проспекта, что молодая Дама не успеет в одно и то же утро погулять на бульваре, посетить магазины и сделать визит. Летом в Москве негде гулять; Пресненские пруды, Нескучное далеко от средины города, впрочем, и гулять некому: помещики, приезжающие зимой, весною возвращаются в свои деревни, столичные жители отправляются на дачи. Вообще в Москве нет центра для дистанции огромного размера, и это ей очень вредит во многих отношениях – все перемешано и разбросано. В Петербурге, напротив того, везде строгий систематический порядок – всему есть свое место. Первая Адмиралтейская часть и Невский проспект до Аничкова моста – центр города, здесь вы найдете все: дворцы, министерства, присутственные места, театры, гостиный двор, магазины, кондитерские, библиотеки, одним словом – большую часть общественных мест. Другие части города составляют отдельные миры. Третья Адмиралтейская часть – средоточие мелочной торговли и промышленности. Ямская, Выборгская стороны имеют своих обитателей. Васильевский остров отличается своею особенною физиономиею. Близость биржи привлекает негоциантов, по отдаленности от города и недорогим квартирам здесь поселяются небогатые чиновники, нравы проще, патриархальнее, и по выражению одного писателя, статские советницы ходят сами на рынок. Среди меркантильной деятельности острова стоят довольно скромно Академия Наук и Университет. Российская академия там же.

Какие улучшения можно еще сделать в царице столиц? Как ни хороша северная красавица, как ни богато одета, а старшая сестрица находит, однако ж, в ней недостатки. Первая потребность города, о которой все знают и говорят – постоянный мост через Неву. До изобретения цепных мостов он едва ли был возможным. Кроме чрезмерной дороговизны, каменный мост представляет и другие неудобства. Самая большая каменная арка в Ватерлооском мосту в Лондоне имеет в отверстии около 18 сажен. Ширина Невы 140 сажен у Исаакиевского моста требует от 8 до 10 быков, что стеснит судоходство и увеличит быстроту реки. После изобретения цепных мостов нетрудно учредить постоянное сообщение с Васильевским островом. Они делаются в 100 сажен и более длины. Для такого моста чрез судоходную реку нужно не более двух каменных быков с подъемным мостом между ними для прохода судов; чугунные столбы, утвержденные на быках, и к коим привешены цепи, могут быть соединены вверху продольными лицевыми перекладинами в виде полукруга. Весь мост состоял бы из двух цепных мостов и одного подъемного между ними, и был бы очень красив и недорог. Многие думают еще, что Адмиралтейство, которое украшает столицу тремя своими фасадами, делает нехороший вид на реку. Что если бы перевести отсюда верфь и продлить прерванную гранитную набережную, то город много выиграл бы в красоте и удобстве.

Эстетическое чувство, сродное человеку, бывает неодинаково у всех, одни одарены им от природы в высокой степени, а другие вовсе лишены его. Почти то же с целыми народами. Греки оставили нам неподражаемые образцы изящного во всех свободных художествах. Римляне, народ суровый, воинственный, получили образование от греков, и были совершенно чужды эстетического чувства. Потомки их не берут с них примера: земля, упитанная кровью гладиаторов, считается ныне отечеством изящных художеств. Трудно объяснить, почему одни народы были щедро наделены поэтическим чувством, а другие, как например, голландцы и русские, отличаются вкусом, противоположным общепринятым законам эстетики. Памятники древней нашей архитектуры, по мнению некоторых судей, ознаменованы отсутствием вкуса. Пестрота форм и цветов составляет главное достоинство зданий в Троицкой Лавре, Кремлевских церквах, теремах и Василии Блаженном. Не переняли ль мы этой пестроты из Азии? Петербург другое дело. В нем нет ничего древнерусского, и везде печать нового европейского образования. Вкус проявляется не в одних изящных художествах, но во всем, даже в простом сельском быте. Одежда швейцарской пастушки – прелесть. Крестьянки в некоторых местах средней России стягивают талию выше груди – верх безвкусия. Нет ничего уродливее ежедневной одежды малороссиянок. В Москве анти-поэтическое чувство, врожденное русскому народу, поражает довольно часто. Театр, чтение, имеют для москвитян мало прелестей; они изобрели свои увеселения, цыган, звериную травлю. Цыгане являлись недавно в Павловском воксале, и говорят, они понравились, но трудно верить. По крайней мере, надобно надеяться, что понравились ненадолго. Звериная травля – забава, достойная римлян, и испанцев, и европейцев XIV века, а не XIX-го. Сад одного любителя составляет тоже одну из московских знаменитостей. Он имеет свои достоинства, хотя не соответствует правилам вкуса. На маленьком пространстве земли есть все, что угодно: пруды, мосты, корабли, готические башни, китайские храмы, индийские пагоды, турецкие киоски, голландские стриженые деревья, хижины, триумфальные ворота, и проч., и проч. Многим это нравится, зато другие находят, что это пестро и вовсе неизящно. Довольно сказать, что в саду статуи, нимфы, солдаты в полной форме, деревянные, выкрашенные приличными красками: совершенное отступление от законов изящного! Строгий вкус отделил живопись от ваяния; восковые фигуры производят неприятное чувство, ибо подражание природе слишком близко. Попробуйте выкрасить Венеру Медицейскую, и зала, где всегда кругом ее стоят бесстрашные английские туристы, мгновенно опустеет.

Нельзя не сказать несколько слов о Гостином дворе в Москве. Он огромен, богат, занимает отдельную часть города. В него не зайдешь, как говорится, невольно. В Петербурге Гостиный двор чище, изящнее; под сводами его можно гулять без всякого дела; он находится в самом центре города, на Невском проспекте. Надобно идти в Гостиный двор, чтобы изучить нравы купечества – важного сословия в государстве. Петербург – город портовый, вся внешняя наша торговля в руках иностранцев, составляющих особую касту и играющих важную роль в столице. Они отделяются от русских купцов, и будучи просвещеннее их, умели привести их в полную от себя зависимость. Кто виноват? Недостаток образования. Купцы наши ограничивают чтение свое «Московскими ведомостями», а бухгалтерию – деревянными счетами, против коммерческих наук они изобрели свои особые предрассудки и поговорки. Столкновение с негоциантами оказывает, однако ж, мало-помалу, благодетельное влияние и на них; старые обычаи вытесняются новыми, и смесь того и другого бывает иногда забавна. Вот гуляет по Адмиралтейскому бульвару молодой человек в сюртуке последней моды, одетый, как денди, и увы! С маленькой бородой! Вот едет к московскому Гостиному двору пожилой купец; лошадь у него в несколько тысяч, упряжь щегольская, а вместо дрожек или коляски, крашеная русская тележечка без рессор. У многих богачей домы отделаны в новейшем вкусе, экипажи блестящие, а на ярмарку едут они в простой кибитке. Может ли это сословие принять европейское образование, слиться, как и должно быть, с высшими классами, чему начало уже положено, не изменив одежды и обычаев? Мы желали бы, чтобы они остались при прежних длинных кафтанах и бороде, природном величественном украшении, но думаем, что теперь это едва ли возможно. Предрассудки слишком сильны, и безобразный фрак, как символ образования, должен торжествовать.

notes

Сноски

1

и так далее (лат.).

2

юная Франция (фр.).