Студент

Надо сказать честно, что на протяжении первого года в университете я пытался спасти, по очереди, двух девушек нашего курса от губительности точных наук. Хотя, может, всё-таки это была одна и та же девушка, а спасал я её дважды? Этого мне уже не вспомнить, так как инстинкт забывать такие детали сильнее желания вспомнить.

Вскоре девушки нашего курса обезличились и стали просто товарищами по учебе. А жаль.

Забегая вперед, нужно сказать, что недостаток женской ласки компенсировался скрытой сексуальностью некоторых преподавателей женского пола и игривостью лаборанток, работниц столовых, библиотеки и гардероба. Но об этом будет написано, в допустимых пределах, ниже.

Из 30 наших пролетариев 17 не попали на второй семестр. К ним скорбно присоединились ещё 27 единиц из интеллигенции.

Я получил «отлично» по всем зачётам и экзаменам и со второго семестра стал заслуженно получать необычайно щедрую повышенную стипендию. Жизнь всё больше удавалась. Надолго ли?

Профессура

Внутренним содержанием любого университета, его субстанцией и ядром являются преподаватели – профессора, доценты, ассистенты и так далее. Не запоминаются здания, имена и отчества парторгов, цвет крашеных полов, способ облицовки стен. Запоминаются лица и речи людей, которые ежедневно учили нас наукам. Многих из них мы потом всю жизнь вспоминаем, пытаемся следовать им, стараемся быть похожими. Некоторых напрочь забываем на следующий день после сданного экзамена или зачёта. Других же хотели бы забыть, да не можем. Но все они оставляют след в каждом из нас. Яркий или не очень – это другое дело. След, может, и совсем невидимый, но уверяю: преподаватели изменили каждого из нас не всегда познаваемым образом.

Все преподаватели физического факультета не любили, когда мы опаздывали на их занятия. Многие из них воспринимали такие опоздания как личное оскорбление и хорошо запоминали хронических «опоздал». К сожалению, я тоже грешил этим делом. Вначале приходилось молча выслушивать справедливые упрёки в свой адрес. Но потом придумал универсальную причину своих опозданий и был прощён на весь период учебы. Я говорил изумленному преподавателю, что автобус, на котором я добирался в университет, упал дверьми вниз и я длительное время не мог из него выйти. Нужно сказать, что преподаватели, и прежде всего профессора, слабо представляли себе состояние общественного транспорта в городке, поэтому больше вопросов мне никто не задавал. А я не наглел, приходил с небольшим опозданием и тихо, но с чувством умеренного достоинства пробирался на свое место. Лекция или семинар не прерывались ни на минуту.

Лекции в большинстве своём были достаточно интересны. Тогда только входил в моду показ слайдов для иллюстрирования материала, и этим умело или неумело пользовалось большинство преподавателей. Слайды своей наглядностью способствовали запоминанию, так как тогда не было ещё развито ксероксное дело. Единственный в университете множительный аппарат под грозным названием «ротатор» находился под постоянным наблюдением спецслужб, и доступ к нему простому студенту был значительно затруднён.

Перейду к персоналиям. Знаменитым у физиков и математиков был профессор Борис Борисович Фихтенгольц, читавший нам лекции по матанализу. Зычный голос, безукоризненное знание предмета и куча совершенно неправдоподобных легенд, связанных с ним, делали его фигуру весьма популярной в среде студентов. Мне лично нравилась легенда, в которой он в московской гостинице «Украина» раздел до нитки при игре в «очко» двоих одесских картёжников-профессионалов, которым не было равных в СССР. Причем игроком Борис Борисович не был, в карты играл впервые, а пользовался в игре лишь одному ему известными математическими методами. Думаю, что Ленинскую премию ему не дали за это исключительно из-за его национальности.

Профессор Сергей Константинович Мальцев, по кличке «Гипотенуза», читал у нас алгебру. Он и был похож на гипотенузу: красное гипотенузное лицо, перекошенное от неравновесных знаний, характерный наклон головы при разговоре и выглаженные не по вертикальной стрелке редкие тогда джинсы. Их ещё называли в то время «техасы». Периодически мы видели профессора Мальцева в ресторане «Золотая Долина» недалеко от университета. В перерывах между парами он брал там «кровавую Мэри» и выпивал её в очень светском, свойственном только ему, стиле.

Профессор Борис Валерианович Угаров считал себя прямым учеником великого Эйнштейна по отцовской линии и преподавал нам специальную теорию относительности своего учителя. Он утверждал, что они частенько встречались с Альбертом в Швейцарии и подолгу беседовали о разном, в том числе о музыке и о женщинах. Случайно мы узнали потом, что Борис Валерианович за границей нигде не был, кроме безобидной Монголии, о существовании которой великий Эйнштейн, возможно, и не догадывался.

А ещё профессор Угаров буквально бредил токамаком. Говоря по-простому, токамак – это тороидальная установка для магнитного удержания плазмы с целью достижения условий, необходимых для протекания управляемого термоядерного синтеза. Угаров утверждал, что он причастен к запуску установки и к процессу разработки в целом в какой-то секретной лаборатории и запуск этот вот-вот произойдет. Буквально до конца этого года. Но мы его так и не дождались. Чего дождался Борис Валерианович Угаров, мне сейчас не известно.

Поначалу я обрадовался, когда узнал, что в университете есть преподаватель с черновицкими корнями еврейского свойства. Профессор Наум Наумович Мильштейн преподавал «Введение в физический эксперимент». Но заинтересованности в нашем сближении он не проявил, и я тоже вскоре потерял интерес к земляческим порывам. Он был большим знатоком русского языка и хотел, чтобы все писали грамотно и без ошибок. По одной из наших письменных работ он статистически определил, что в слове «эксперимент» студенты делали в среднем две с четвертью ошибки. Вся же кривая распределения ошибок или какие-либо дополнительные её параметры у меня не сохранились.

Как-то в конце октября я вдруг заметил, что ко мне совершенно неравнодушна доцент Алла Алексеевна Бубенцова. Восхитительная, конечно, женщина. Настоящий приват-доцент. То есть доцент для чего-то приватного. Она вела у нас семинары по скучному и совершенно не сексуальному матанализу. То невзначай заденет меня своим шикарным бедром, да так, что мне захочется глубоко вздохнуть ей вслед сдавленными от вожделения лёгкими и проводить полуголодным студенческим взглядом. То во время моего сбивчивого выступления на семинаре подойдёт неслышно сзади и, как бы случайно, прижмётся ко мне шикарной, как у Джины Лоллобриджиды, левой грудью. То так наклонится надо мною, что её правильной формы правая грудь со всей силы падала мне в ухо. А однажды во время её семинара неожиданно погас свет в аудитории, и она просто упала мне на руки, а я от испуга не знал, что делать с привалившим счастьем. Но тут свет включили – и я взял себя в руки, одновременно выпустив из рук Аллу Алексеевну.

Она буквально преследовала меня, всем своим видом показывая и завлекая: ну вот она я, бери меня, не стесняйся, я сделаю всё, что ты, маленький черновицкий мальчик, захочешь. Но что-то сдерживало меня. Какое-то извечное цеховое чутьё потомственного стекольщика подсказывало мне: «Будь осторожен, это стекло слишком тонкое для тебя, оно легко разобьётся и ранит тебя». Я, как ни странно, прислушался и сдержал себя. А вот мой товарищ, назову его, за давностью лет, С., не устоял перед чарами Аллы Алексеевны. Об этом немедленно узнал её муж, электросварщик 6-го разряда крупного новосибирского завода, и прямо перед Новым годом зверски избил наглеца электродами для электросварки. С. после излечения вынужден был перевестись в Томский университет.

Преподаватель из города Александр Петрович Скворцов вёл семинары по механике. Он был типичной канцелярской крысой. У него была отличительная привычка: во время семинаров он любил подбрасывать кусок мела. Именно поэтому он всегда был весь в мелу и заслуженно получил кличку «Белый». Характерно, что всегда испачканной мелом была у него и ширинка. Как туда попадал мел, для меня осталось загадкой по сей день. Он запросто мог с места у доски кинуть в студента, зевающего на последнем ярусе большой физической аудитории, кусок мела и попасть ему в лоб.

А ещё Александр Петрович любил заигрывать с девушками нашего курса. Он замолкал, когда в дверях появлялась опоздавшая студентка, специально акцентировал на этом внимание, а потом долгим похотливым взором провожал её на место. Его желания легко читались в мелких западающих глазёнках и на сальных губах. Частично эти желания он, очевидно, реализовывал потом во время так называемых «отработок», когда приглашал проштрафившихся девушек в вечернее время в самые дальние и заброшенные аудитории факультета.

Это коротко о главных. Были и другие преподаватели, которые запомнились меньше. Но у нас не было ни одной откровенной сволочи и ни одного взяточника из числа преподавателей. Нам очень с ними повезло. Спасибо им.

Гость

Поезд замедляет ход, вижу мост, переезжаем через Прут, впереди вокзал, мужик с мешком яблок стоит на перроне, визжат тормоза, лёгкий толчок – и вагонная дверь уже открыта. Выхожу на перрон. Стою. Только несколько дней тому назад я покинул по-зимнему красивый и сильно холодный Академгородок, а теперь я в Черновцах. Медленно обвожу вокзальное здание и прилегающие к нему окрестности слева направо хозяйским взглядом собственника. Всё моё. Это мой родной город.

Как только я ступил на перрон, чувствую под ногами что-то родное и тёплое. Это родное и тёплое растекается по всему моему телу, и я ощущаю счастье, много счастья. На перроне вокзала в стороне стоит несколько пожилых людей, говорящих на идиш. И ещё одна щедрая порция родного и тёплого вливается в моё тело.

От вокзала до дома решил пройтись пешком. Хочу убедиться, что ничего не изменилось в моём родном городе за пять месяцев. Прямо напротив вокзала дом, который я белил ровно год назад. От него в обеденные перерывы бегал на вокзал за пирожками с мясом. А вот угловой дом по улице Хмельницкого, в котором живёт Игорь Михайлович с семьёй.

Мама и отец знают, что я приеду, но не знают, когда точно. Мама открывает дверь и плачет. Когда я уезжаю, мама плачет, и когда возвращаюсь, она тоже плачет. Отец сидит за столом. Он знает, что по правилам я к нему должен подойти, а не наоборот. Я подхожу и сажусь напротив отца.

Сразу бросается в глаза, как сильно меня ждали в этом доме, как меня любят и хотят мне во всём угодить. Мне почему-то стыдно, что мне было хорошо в Новосибирске без родителей, в то время, когда им было плохо без меня.

Садимся за стол. Сегодня будем есть холодец. Этот холодец ждёт меня уже несколько дней. Мама в одиночку не может приготовить холодец, и отец, по-видимому, помогал ей. Его не нужно заставлять, он любит помогать маме со сложными блюдами. Мой отец никогда не приготовил сам себе стакан чая и не поджарил яйцо. Зато он всегда участвовал в приготовлении холодца, буженины, солёных арбузов и варенья.

На столе свежая целая буханка хлеба и, как всегда, ломоть вчерашнего хлеба, который мама будет доедать. Я протягиваю руку, беру чёрствый ломоть, откусываю большой кусок и продолжаю держать хлеб в левой руке. Мама бросает на меня свой мягкий взгляд. Мне хорошо: сегодня мама будет есть свежий хлеб.

После ужина стали пить чай с вишнёвым вареньем. Ах, какое вкусное варенье! Моя мама делает самое вкусное вишнёвое варенье в мире. Что же ещё нужно человеку для полного счастья?

Заговорили о моей учёбе. Я выкладываю свою зачётную книжку на стол. Мама открывает её и читает, потом показывает отцу. В каждой строке зачётной книжки стоит «отлично». Они стараются скрыть свои эмоции, а я смотрю на них – и всё вижу, и всё понимаю.

Стало поздно. Отцу завтра рано на работу, и он пошёл спать. Мама постелила мне в прихожей на диване и тоже пошла в спальню. Запах моей юношеской постели по подвальному сырой, ни на что другое не похожий, незабываемый и родной до боли. Мне спать не хочется. Мне не хочется, чтобы этот вечер закончился. Я готов оставаться в этом состоянии вечно.

Всё остро воспринималось родным и близким: мать, отец, моя семья, мой дом, мой двор, моя улица, мой родной город. Вместе с тем я начинал осознавать, что я здесь гость, я уже отпочковался.

Встречи

Всегда любил путешествовать. В юности меня тянуло за город, в леса, на речки и озёра, в горы. Я ходил в походы при первой же возможности: с рюкзаком или без рюкзака, пешком или на попутках, ходил на лыжах, сплавлялся по речкам, ездил поездами, летал самолётами.

Потом, с годами, стало тянуть в большие города, всякие страны, на разные континенты. И это прошло. Стыдно признаться, что, например, Индией сейчас предпочитаю наслаждаться по телевидению, вместо топтания по грязным улицам и обоняния доселе неведомых мне зловоний.

Теперь все мои удовольствия в путешествиях связаны со встречами с друзьями, родственниками, знакомыми, одноклассниками и сокурсниками. Я так путешествую, а другие пусть путешествуют, как нравится им.

В нашей средней школе каждый год в зимние каникулы проводят встречу выпускников. Многие приходят на эти встречи себя показать и на других посмотреть. В 1970-м году я не ходил. Мне нечего было показывать и, соответственно, я и видеть никого не хотел. В 1971-м году положение сильно изменилось. Все хотят меня видеть и, главное, мне есть что показать.

Пришёл я на встречу выпускников со своими близкими друзьями Серёжкой и Петей. Они очень разные, хотя учились в одном классе десять лет и всю жизнь живут в одном подъезде. Я между ними как клей. Я знаю точно, что их мамы любят меня и поэтому часто кормят. Люди никогда не забывают тех, кто их кормил в жизни. Это один из основных и фундаментальных законов жизни и природы. А отцы моих друзей разговаривают со мной, как со взрослым, с ними я чувствую себя взрослым, и я действительно повзрослел.

Мои друзья-одноклассники уже на втором курсе: Серёжка в военном училище, а Петя на хорошем счету на инженерном факультете престижного института в Ленинграде.

Сергей был моего роста, а Петя был выше меня на полголовы и более упитанный. Блин! Только сейчас я обратил внимание, что почти все мужики, которых я описываю, выше меня кто на полголовы, кто на голову. Пришло время признаться читателю, что у меня, в общем-то, небольшой рост, а точнее – 173 см. А если совсем честно, то 172 с половиной. Ну, если не с половиной, то заведомо со значительным запасом – и не за счёт причёски. Я живу в Сингапуре, но не потому, что считаюсь там выше среднего роста. Хотя в то же время, скажем, в Голландии чувствовал бы себя не совсем комфортно из-за роста.

Входим в школьный спортивный зал. Там много света, музыка играет громко. Спортивные маты аккуратно сложены в углу – значит, сегодня кувыркаться не будем. Ещё никто не танцует, все стоят небольшими группами, равномерно расположившимися по всему залу. Есть несколько человек, которые стоят одиноко особняком. На них никто не обращает внимания, на них никто и никогда не обращал внимания и раньше. Сегодня, может, впервые я обращаю внимание на всё. Я почему-то чувствую, как сильно изменился за последнее время.

Замечаю Анну. Она разговаривает с двумя подружками. Анна очень красивая, ещё красивее, чем была два года назад. Она меня тоже видит и бросает мне многозначительный кошачий взгляд. Уже в девятом классе Анна презирала одноклассников мужского пола. Парни из десятого класса и даже студенты были в её близком кругу. Интересно, прощу ли я это ей когда-нибудь? Но не сегодня. Сегодня целая стая девятиклассниц и десятиклассниц игриво посматривает в мою сторону. По крайней мере, мне так кажется. Я чувствую какие-то приятные вибрации и запахи, исходящие от них.

Вот и учителя вошли в зал. Они движутся группой, во главе которой Екатерина Алексеевна как флагман и знаменосец. Её стручковая грудь впереди всего шествия, вместо знамени. Фридриха Эдмундовича заметно не хватает в этой группе.

Пробился я к Александру Григорьевичу. Он рад меня видеть, и я очень рад ему. Мы долго и крепко жмём друг другу руки. Я благодарю его за всё, что он сделал для меня, и он тоже благодарит меня за что-то.

Подходит ко мне Зинаида Фёдоровна и мягко кладёт свою пухленькую руку на моё плечо. Она смотрит мне прямо в глаза, и только теперь я замечаю, какие у неё красивые глаза и длинные ресницы. Глаза круглые, большие, влажные, а зрачки светло-зелёного цвета. Если честно, то я никогда не был в обиде на Зинаиду Фёдоровну за её донос на меня в десятом классе. Школа для меня была театром, и только. В нём Зинаида Фёдоровна играла роль учителя, а я озорника.

В тот вечер представилась мне ещё одна возможность обозревать прелести Екатерины Алексеевны. Не вблизи, конечно. Даже если я окончу университет с отличием, потом аспирантуру, защищусь, то никогда не найду в себе силы отважиться на что-то интимное с Екатериной Алексеевной. С докторской степенью могут появиться минимальные шансы. Представляю себе, как я, доктор наук и известный на весь мир учёный-физик, подхожу к Екатерине Алексеевне и приглашаю на медленный танец. И как одна из её стручковых грудей упирается мне прямо в сердце, а другая тоже куда-то рядом. Моя правая рука медленно сползает по её спине и мизинец обжигается близостью её упругих ягодиц. Даже будучи академиком, у меня не хватило бы смелости сделать следующий шаг – опустить руку ещё на семь сантиметров и дотронуться до святая святых.

Я ещё грезил назначением на пост президента Академии наук СССР и вытекающим из этого продвижением руки на последние семь сантиметров, как вдруг понял, что моя одноклассница Вероника приглашает меня на танец. Если между предыдущим и следующим предложением не будет хорошей связки, то это из-за того, что после предыдущего предложения я вынужден был сделать короткий перерыв, принять холодный душ и успокоиться.

С Вероникой я танцевал неоднократно, почти на всех танцевальных вечеринках, но всегда приглашал её я. Был у нас в классе неписаный закон, что с Вероникой можно танцевать только один танец за вечеринку. Потому что все парни нашего класса должны были успеть потанцевать с ней хотя бы один раз. Не надо думать, что Вероника была красавицей писаной и равных ей по красоте не было. Она была, конечно, симпатичная, но одно специфическое качество ставило её на самый высокий пьедестал в глазах парней нашего класса. В медленном танце Вероника просто прилипала к партнеру, как младенец прижимается к груди своей матери во время кормления. Другие девушки из нашей школы пользовались разными методами, чтобы не дать партнеру приблизиться к ним. Использовались для этого и локти, и вытянутые руки, и другие уловки.

А вот Веронику кто-то научил танцевать медленные танцы «в зажим» и тем самым внёс временем не стираемый вклад в общий кладезь мирового человеческого счастья.

На вечере я встретил Лёву-очкарика, и конечно же, он был вместе со своей интеллигентной мамашей.

– Слышала я, – обращается она ко мне, – что у тебя по всем предметам в университете «отлично».