Твоя капля крови

– Ну, Матерь с вами, – урезонил Стефан. – Будто вы не были молоды и не искали ссор…

– Я никогда не бросался пустыми обвинениями, – отрезал старик. – Ты, я думаю, тоже.

– Ну я могу только надеяться, что урок пойдет ему на пользу.

Стефан взял у Дудека стопку сливовицы, а генерал со вздохом отказался – сердце таких возлияний уже не допускает. И снова – этот подозрительный, «портретный» взгляд.

– Рад, что ты не держишь на него зла.

– Знаете, – проговорил Стефан, – о моих отношениях с цесарем я слышал… многое. И, к сожалению, обычно находился в ситуации, где не вправе был искать удовлетворения. А этот юноша… излишне горяч, но в нашем деле это едва ли станет помехой. Однако ему можно доверять – ведь иначе вы не привели бы его сюда?

– Его отец был моим другом. Ты же знаешь – о нем и его сыновьях. Все трое – в один день… Мне повезло, не пришлось сообщать об этом вдове. Державники взяли это на себя.

– Пани Стацинская еще жива?

– Жива и здравствует и не хотела отдавать мне сына. Он воспитывался далеко от нее, в закрытой церковной школе. Правильный выбор, я думаю, у монахов его не стали бы искать.

– Интересно, что за школа, где учат такому владению саблей…

Генерал показался озадаченным.

– Честно признаюсь, никогда не спрашивал…

Стефан догадывался, что у генерала и вдовой пани находились другие темы для разговора. Не суди – и не судим будешь…

– Феликса мне представили недавно. Он показался мне похожим на своего отца. Храбрый мальчик. Он захотел участвовать в нашем деле, и, честно говоря, меня это не удивило. Но я никак не ожидал, что он окажется хамом…

Генерал выглядел расстроенным, снова теребил воротник мундира – и Стефан понял, что этого Феликса Вуйнович будет защищать как родного сына. Тем более что своих сыновей у генерала нет.

– Надеюсь, с ним будет все хорошо… Я хотел бы навестить…

– Я только ходил к нему; он спал, когда я вышел. Но, думаю, чуть позже Феликс прекрасно сможет говорить с тобой… и я очень надеюсь, что он тоже принесет извинения.

Стефан собрался во флигель после обеда, но в коридоре остановился, услышав клавесин. Видимо, Юлию упросили поиграть, и теперь звуки клавесина, как мягкое старинное кружево, обволакивали дом. Стефан, заслушавшись, подошел к дверям гостиной – и услышал, как она поет.

Спи, дитя, не нужно плакать,
Козодой поет у двери,
А на кладбище за полем
Две могилы под крылами
Ангела – в тени зеленой
Дерева, что, будто руки,
Ветви в стороны раскинув,
Стережет покой последний
Неизбежной вечной спальни…

Он узнал старинную грустную балладу – а там, в поле, не узнал, но сейчас ему казалось, что именно эту мелодию играла пастушья свирель…

Две могилы у ограды
Самой, чтоб не расставаться,
Разделенные забором,
Отгороженные души…

Стефан простоял так все время, пока песня не закончилась; а потом в гостиной сказали:

– Матерь с вами, пани Юлия, что ж вы выбрали такую грустную песню?

– Сама не знаю, – ответила она, закрывая крышку клавесина. – Честное слово, не знаю…

Глава 5

Песня Юлии пробудила в нем смутное беспокойство. Cтефан поглядел в небо, выйдя на крыльцо, но оно было нежно-голубым и грозы не обещало. А предчувствие ее все равно копилось где-то в сердце.

Марийкиным флигелем называли добротное двухэтажное строение, по имени обитавшей в нем когда-то экономки-долгожительницы. С крыльца его не было видно, так хорошо флигель прятали толстые стволы и буйно разросшиеся ветви платанов. Отец хоть и не стал выгонять Стацинского, но и находиться с ним под одной крышей не захотел.

У высокого, чуть покосившегося крыльца генерал Вуйнович распекал слугу, приставленного ходить за раненым. Слуге, судя по лицу, казалось, что он при Креславле, под огнем: вот-вот упадет в траву и прикроет голову руками.

– Да не знаю я, пан генерал, – донесся до Стефана его жалобный голос. – Я ж только пообедать отошел, а он спал… Вернулся – нет, как краснолюды унесли…

– В таком возрасте краснолюды уже не уносят, – сказал Белта, приблизившись. – Думаю, пан Стацинский просто не захотел далее пользоваться нашим гостеприимством…

Слуга в его присутствии немного осмелел.

– А меня, пан генерал, не за тем ведь ставили, чтоб я за ним следил, как за пленником. Может, их милости вздумалось воздухом подышать, прогуляться…

– Прогуляться? – переспросил Вуйнович, которому самому воздуха явно не хватало. Он вздохнул судорожно, широко разинув рот. – По-твоему, в таком состоянии гуляют?

Обернулся к Стефану, барабаня пальцами по пуговицам мундира.

– Я не знаю, что произошло, – сказал он хмуро. – Утром мне не казалось, что он собирается уезжать. Ты, разумеется, посчитаешь его трусом…

– Нет, – честно сказал Стефан. – И вы бы не посчитали, если бы видели его сегодня утром.

Вуйнович был прав в одном – с таким ранением можно сесть в седло, можно даже доехать… до ближайшей деревни. Если только юнец не принадлежит к той же породе, что и сам Стефан.

– Я попрошу отца, чтоб послал кого-нибудь посмотреть. Будет прискорбно, если он свалится с коня или попадет в болото…

– Спасибо.

Когда Стефан уже собрался искать отца, думая про себя, что вряд ли скоро увидит Стацинского, генерал сказал ему в спину:

– Не знаю, почему мне кажется, что ты лучше моего знаешь, куда он мог уехать.

– Да что вы, я понятия не имею…

Куда – он и в самом деле не знал. А вот почему – догадывался.

Стацинского не нашли. Хозяин таверны по дороге сказал слуге, что видел чрезвычайно бледного господина, который подкрепился сливовицей и умчался по дороге на Швянт. Стефан доложил об этом Вуйновичу, тот махнул рукой и еще раз извинился. И ел его глазами остаток дня, будто Белта сам устроил мальчишке побег. В старости люди часто бывают подозрительны и беспокойны без повода.

У Стефана же было достаточно поводов для беспокойства, и отъезд Стацинского был среди них не первым. Жаль, что нельзя расспросить о медальоне и о той могиле. Ну что ж, в следующий раз. Без следующего раза не обойдется.