Звезды Эгера. Т. 2

– Задача моего товарища Мекчеи уже известна. Из четырех старших лейтенантов один должен быть у Старых ворот. Там нужны сила и несокрушимый дух. Можно предвидеть заранее, что турок попробует ворваться в крепость именно через эти ворота. Там придется все время смотреть в глаза смерти.

Гашпар Петё встал и, ударив себя в грудь, крикнул:

– Прошу назначить туда меня!

Возгласы одобрения заглушили ответ. Видно было только, как Добо утвердительно кивнул головой. Старик Цецеи протянул Гашпару Петё свою единственную руку.

– Дальше следуют наружные укрепления, – продолжал Добо. – Это самое опасное место. Турок будет пытаться засыпать ров. Там от старших офицеров тоже потребуются отвага, любовь к отчизне и презрение к смерти.

Кроме Петё, оставалось еще три старших офицера. Все трое вскочили.

– В вашем распоряжении! – сказал Борнемисса.

– В вашем распоряжении! – сказал Фюгеди.

– В вашем распоряжении! – сказал Золтаи.

– Чтобы вы не поссорились, – с улыбкой сказал Добо, – все трое будете там.

Пушкари-сержанты были распределены уже заранее. Однако Добо хотел назначить и главного пушкаря. Но кого?

Никто, кроме него самого, не был знатоком в этом деле. И Добо взял это на себя.

Новое громовое «ура» потрясло стены зала. А так как все поглядывали при этом на пушкарей, то они с беспокойством спрашивали:

– Was ist das? Was sagt er?[12 - Что такое? Что он сказал?]

Борнемисса обернулся к пятерке немцев и дал им такое объяснение:

– Meine Herrn! Kapitan Dobo wird sein der haupt bum-bum! Ferstanden?[13 - Господа! Капитан Добо будет главным бум-бумом! Поняли?]

После этого Добо приказал трубачам трубить сбор. На крепостной площади он повторил солдатам пять пунктов присяги, принесенной в зале. Сказал, что те, кто испытывает страх, пусть лучше сейчас же положат сабли, чтобы позднее не заражать слабостью других. Ибо, сказал он, страх заразителен, как чума. Даже еще заразительнее. Он вмиг перескакивает от одного к другому. А в предстоящие тяжелые дни здесь нужны люди, сильные духом.

Потом он развернул красно-синий стяг крепости и поставил его вместе с национальным флагом.

– Поклянитесь!

В тот же миг ударил соборный колокол.

Ударил только один раз.

Все устремили взгляд на город. Удар колокола прозвучал как короткий, оборвавшийся вопль о помощи. В крепости, в городе и в окрестностях воцарилась настороженная тишина.

5

Вечером Добо пригласил к себе в гости всех, кто утром присягал в зале.

На одном конце стола сидел Добо, на другом – Мекчеи. Справа от Добо – отец Балинт, слева – Цецеи. Возле священника – Гашпар Петё, грубоватый, отчаянный малый с длинными навощенными, колючими усами. Петё по праву отвели почетное место, ибо его старший брат, Янош, был знатным придворным, – главным виночерпием короля. Янош Петё и устроил Гашпара в крепость, он же послал из Вены порох и пять сержантов-пушкарей. Остальные сидели по обе стороны от Мекчеи и Добо, в зависимости от возраста и чина. Стройный белокурый Золтаи; глаза у него такие, словно он целится копьем, но губы при этом улыбаются. Борнемисса, а рядом с ним – коренастый Фюгеди с лихим чубом. Затем Фаркаш Корон – лейтенант абауйских пеших солдат, черноволосый молодец с крутым подбородком. Балинт Кенди и Иштван Хегедюш – лейтенанты, приведшие с собой пятьдесят солдат Дёрдя Шереди. Румяный молодцеватый Лёринц Фекете, которому кто-то безбожно обкорнал его рано поседевшие волосы; он привел с собой из Регеца пятнадцать солдат. Рослый, широкоплечий Михай Лёкёш с детским взглядом; его прислали во главе сотни солдат вольные города. Пал Надь – лейтенант отряда в тридцать солдат, присланного Дёрдем Батори, отважный богатырь, сильный, как бык. Мартон Ясаи – лейтенант, которого ясайский протоиерей направил в Эгер с сорока солдатами; он причесывал длинные свои волосы на прямой пробор и напоминал смиренного, тихого писца. Сепешский лейтенант Мартон Сенци – толстяк с короткой шеей и сердитыми бычьими глазами, одетый в синий ментик. Сенци привел с собой сорок пеших солдат. Превосходный стрелок Михай Бор с русыми жидкими усами и мечтательным лицом. Казалось, что в гербе его должны быть луна и часы с музыкальным боем. Его прислал Шарошский комитат во главе семидесяти шести пеших солдат. Из Угочи приехал Дёрдь Салачки – толстоногий дядя с двойным подбородком и строгим взглядом, и Имре Надь – милый, любезный молодой человек, смотревший на всех с почтением; его отрядила вдова Габора Хомоннаи, приславшая восемнадцать пеших солдат. Из Эперьеша прибыл Антал Блашко – русобородый силач с курчавой бородой и пронзительным взглядом; он был в синем ментике, на боку у него болталась тяжелая, большая сабля.

Все названные были лейтенантами ополчения. За ними по порядку сидели: Иов Пакши – самый рослый офицер королевских войск, Тамаш Бойки – лейтенант, командующий пятьюдесятью боршодскими стрелками, седовласый, седобородый, но моложавый и живой человек. Два эти лейтенанта прибыли позже, так что их посадили среди офицеров гарнизона: старика казначея Яноша Шукана; дьяка Имре, который ведал винным погребом; дьяка Михая – офицера-интенданта, или, как называли тогда, раздатчика хлеба; дьяка Матяша Дёндёши – архиепископского писаря (крепость входила во владения архиепископа); дьяка Деака Болдижара и еще других.

Чтобы выказать уважение всем защитникам крепости, Добо пригласил не только офицеров, но и одного младшего сержанта, одного рядового, одного эгерского дворянина и одного эгерского крестьянина.

Кушанья разносили пять слуг Добо; в помощь им старшие офицеры прислали и своих слуг.

За спиной Добо стоял оруженосец Криштоф Тарьяни; он прислуживал своему господину, ставил перед ним кушанья, наливал в кубок вино.

Была пятница, так что ужин начали со щуки под хреном и судака, зажаренного в сухарях. Затем подали сома и стерлядь. Закончили трапезу лапшой с творогом и сметаной, потом подали компот из сушеных фруктов с корицей. На столе были также сыр, виноград, яблоки, груши, дыни – всё в изобилии.

Почему же бережливый Добо решил задать такой ужин? Хотел ли он завершить пиром собрание, на котором принесли клятву, или решил сдружить незнакомых между собой офицеров? А может быть, он желал послушать их откровенные речи, когда вино развяжет языки?

Поначалу настроение было торжественное, как в церкви. Каждый еще переживал величественную минуту клятвы. Белоснежные скатерти, столовое серебро с гербом Добо, резной бочонок, висевший на цепи над столом, букеты осенних цветов – все это усугубляло торжественность обстановки.

Сердца людей не согрелись даже тогда, когда после щуки в кубки полилось из прекрасного бочонка вино гранатового цвета. После величавой речи Добо у всех сердца еще были охвачены трепетом волнения. Так в долгой звенящей тишине задумчиво прислушиваемся мы к отзвуку умолкшего колокола.

Поели жареной рыбы. Слуги переменили тарелки. Все ждали, что Добо будет приветствовать гостей. Но Добо сидел в своем коричневом кожаном кресле усталый, молчаливый. Быть может, он думал о том, что это не именины, не свадьба, что теперь, после присяги, он – комендант крепости и сидит за ужином со своими офицерами.

И все-таки гости ждали, не скажет ли он что-нибудь.

Вдруг в тишину ворвалась веселая песня поварих:

Около колодца весело живется,
С милым я встречаюсь около колодца.
Лошадь напоит он, ко мне обернется,
Прямо в алу щеку поцелуй придется.

И туч как не бывало. Небо прояснилось. Разве можно мужчинам быть мрачными, если женщины песней встречают надвигающуюся грозу!

Мекчеи поднял стоявший перед ним серебряный кубок и встал.

– Уважаемые друзья! – начал он. – Наступают великие дни. Даже сам Господь Бог сидит сейчас у небесного оконца, смотрит на Эгер и думает: как-то управятся две тысячи человек с двумястами тысяч? И все-таки я не унываю. Среди нас нет ни одного труса. Слышите, женщины и те поют. Но если б и закралась в чье-либо сердце боязнь, среди нас есть два человека, рядом с которыми даже слепые и увечные не могут пасть духом. Я знаю обоих с ранней юности. Одного из них сам Господь сотворил для того, чтобы он служил образцом венгерской доблести. В нем стальная сила, он точно золотая сабля, воплощение твердости и благородства. Второй, с которым я знаком тоже с юности, – образец ума, отваги, присутствия духа и находчивости. Там, где эти люди, – каждый ощущает в себе прилив силы, бодрости, сметливости, мужества и веры в венгерский ум. С ними не страшна никакая опасность. От души желаю, чтобы вы так же близко, как я, узнали нашего капитана Иштвана Добо и старшего лейтенанта Гергея Борнемиссу.

Добо встал, чокнулся со всеми и начал свою речь:

– Родные мои, кровные! Будь я пуглив, как олень, которого приводит в трепет тявканье любой своры псов, я все же не пустился бы наутек, а вступил бы в бой, раз речь идет о судьбе моей родины. Пример Юришича[14 - Юришич Миклош – комендант Кёсегской крепости; в 1532 году вместе со своими солдатами (семьсот человек) отважно защищал крепость Кёсег от более чем стотысячной турецкой армии.] доказывает, что самая жалкая крепость может стать могучей твердыней, если ее обороняют настоящие мужчины. Наша крепость сильнее Кёсега, и мы тоже должны быть сильнее ее защитников. Я знаю турецкие войска. У меня еще едва пробивались усы, когда я стоял на Мохачском поле. Я видел дикую рать Сулеймана. Поверьте мне, двадцать восемь тысяч венгерцев сокрушили бы стотысячный сброд, будь среди венгерцев хогь один человек, который умел бы вести сражение. Там никто не командовал, никто не руководил боем. Полки развертывались не в соответствии с тем, как стоял неприятель, а как попало. Бедняга Томори[15 - Томори Пал – епископ и полководец, возглавлявший венгерское войско в битве при Мохаче.] – вечная память ему! – был великий герой, но не годился в полководцы. Он думал, что вся полководческая наука заключена в словах: «За мной!» Он читал молитву, потом отпускал крепкое словцо, кричал: «За мной!» – и наша рать вихрем врезалась в гущу турецких войск. Турки разбегались, как стая гусей. А мы, обуянные пылом достойных наших предков, очертя голову мчались на лихих скакунах навстречу пушкам. И, конечно, пушки да цепные ядра делали то, что не под силу было человеку. Из двадцати восьми тысяч нас уцелело четыре тысячи. Из этого страшного бедствия можно было извлечь два великих урока. Первый – что турецкая рать вовсе не войско витязей, а сборище разношерстного отребья. Турки собирают пропасть разного народу и животных, чтобы устрашить глупцов несметной своей ордой. Второй урок: как бы мало ни было венгерцев, они могут расстроить большую турецкую рать и даже одолеть ее, если щитом им послужит не только отвага, но и разум.

Сидевшие за столом слушали коменданта, напряженно сдвинув брови.

Добо продолжал:

– В нашем положении разум предписывает: держись стойко до прибытия королевских войск. Турки будут палить по крепости, рушить ее, может быть им удастся даже проломить стены, которые до поры до времени защищают нас. Вот тогда-то и должны мы выступить сами и защищать стены, так же как они защищали нас. Пусть неприятель, карабкаясь на стены, у каждой бреши натолкнется на нас. Мы никогда не позволим выхватить из наших рук судьбу венгерцев!

– Никогда! Нет, нет, не позволим! – закричали все, вскочив с мест.

– Спасибо, что вы пришли в Эгер, – продолжал Добо. – Спасибо, что вы принесли свои сабли и сердца для защиты отечества. Во мне окрепло чувство, что Господь простер свою длань над Эгерской крепостью и говорит орде басурман: «Дальше ни шагу!» Пусть это чувство воодушевляет и вас, и тогда я буду твердо уверен, что мы за этим столом весело отпразднуем торжество победы.

– Да будет так! – закричали офицеры и чокнулись серебряными и оловянными кубками.

Вслед за Добо встал Петё. Движения его, как всегда, были порывисты. Он поднялся, улыбнувшись, заглянул в свой кубок, потом лицо его посуровело.