Форма воды

Элиза видит его теперь, рука вытянута в сторону той двери, перед которой они с Зельдой стоят, как нашкодившие и пойманные дети. Все в комнате поворачивают головы. Все мужчины смотрят на них, на женщин-нарушительниц, и щеки Элизы горят, она чувствует каждый уродливый дюйм ее заляпанной грязью форменной одежды.

– Прошу прощения у всех, но дамам не положено тут быть, – Флеминг понижает голос, словно муж, распекающий жену на людях. – Зельда. Элиза. Сколько вам говорить? Когда люди работают внутри…

Зельда сжимается подобно человеку, привыкшему получать удары, и Элиза делает шаг в сторону, инстинктивно закрывая подругу собой. И это движение, к ее ужасу, приводит к тому, что она оказывается точнехонько на пути у торопящихся мужчин.

Элиза задерживает дыхание, расправляет плечи.

В молодости ее не раз подвергали телесным наказаниям, и даже в «Оккаме», хотя это и произошло больше десяти лет назад, на нее поднимали руку – Флеминг вытащил ее за руку из шаткого офисного кресла, на которое она забралась, чтобы собрать паутину в углах; биолог хлопнул ее по предплечью, когда она потянулась за картонным стаканчиком, где находился вовсе не кофе, а некий образец; охранник сильно шлепнул ее по спине на пути к лифту.

– Не уходите, – произнес мужчина с акцентом.

Кайма его белого халата намокла, угодив в бассейн, и летние туфли с дырочками хлюпают по полу, точно собачий язык. Он поворачивается к Флемингу, вскидывая руку.

– Эти девушки имеют допуск?

– Они уборщицы. Само собой, что они имеют допуск – чтобы убирать грязь.

– Если они имеют допуск, не должны ли они остаться?

– Со всем уважением, доктор, но вы новичок. Внутри «Оккама» свои правила.

– Но разве они не будут чистить эту лабораторию время от времени?

– Будут, но только по моему непосредственному запросу.

Взгляд Флеминга перескакивает с ученого на Элизу, и в нем она читает признание, что Ф-1 оказалась преждевременно занесена в ЛПК. Она резко опускает голову, смотрит на безопасные бутылочки и баночки, но слишком поздно: жало уже вонзилось, гордость Флеминга уязвлена, и наказанием для них с Зельдой станет дополнительная работа.

Ученый с акцентом ничего этого не видит, он все еще улыбается, убежденный в своей доброте. Подобно большинству привилегированных мужчин с хорошими намерениями, он не имеет представления о приоритетах тех, кто вынужден работать обслугой, о том, что больше всего на свете они хотят провести свою смену, не привлекая внимания.

– Очень хорошо, – говорит ученый. – Каждый должен понимать важность образца. Поэтому ошибки невозможны.

Флеминг поджимает губы и ждет, когда конструкционная бригада покинет комнату. Элиза и Зельда сжимаются под нахальными оценивающими взглядами мужчин. Ученый, не замечающий дискомфорта Элизы, выставляет руку для пожатия.

Элиза задыхается от ужаса, глядя на его аккуратно подстриженные ногти, чистую ладонь и накрахмаленную манжету. Какое наказание придумает Флеминг за подобное? Нарушение этикета «Оккама»… но куда хуже, чем взять эту руку, будет ее проигнорировать, так что она протягивает свою так апатично, как только можно.

Ладонь ученого влажная, но пожатие кажется искренним.

– Доктор Боб Хоффстетлер, – он улыбается. – Как вы работаете в такой обуви?

Элиза шаркает несколько дюймов назад, чтобы тележка скрыла ее туфли от взгляда Флеминга. Непозволительно, если он заметит голубые «Дейзи» второй раз за смену. Невозможно пережить, если он оштрафует ее за подобный мятеж.

Теперь Хоффстетлер не упускает ничего, он видит ее маленькое бегство и вытягивает шею. Выглядит так, что он ждет ответа, и Элиза умудряется изобразить улыбку на полыхающем лице и стучит пальцем по бейджу с именем.

Брови ученого изображают полное симпатии понимание.

– Самые умные из живых существ, – говорит он мягко, – часто производят меньше всего звука.

Хоффстетлер улыбается снова и обходит Элизу, чтобы поприветствовать схожим образом Зельду. И хотя Элиза напугана до ужаса и горбится, чтобы сделать себя как можно меньше, она не может не признать, что улыбка, которую она только что получила, – самая теплая за все ее годы в «Оккаме».

5

Это отличный утюг, нет сомнений.

Можно забыть о фильтре, продукция «Вестингауз» глотает воду прямо из крана, а еще она настолько дружелюбна, что все настройки расположены на единственной круглой рукоятке. И в комплекте идет специальное крепление, чтобы размещать устройство на стене; это будет особенно удобно тогда, когда у гладильной доски появится постоянное место.

Сейчас она разложена в гостиной перед ТВ.

Именно так ее подруги в Орландо, сплошь жены военных, занимались своими домашними делами. Лэйни всегда сопротивлялась, но затем однажды, когда Ричард был на Амазонке, она попыталась слушать «Молодой доктор Мелоун» и «Перри Мейсон» по радио во время глажки и увлеклась слишком сильно, одолела целую корзину белья из прачечной, даже не заметив этого, и это обеспокоило ее.

То, как легко она справилась с этой задачей, как уныло.

Но прошлой ночью в кровати бессонница открыла путь для очевидной, но бодрящей мысли: она может сменить канал, ей не обязательно смотреть «Я люблю Люси», «Направляющий свет» и «Пароль», как другие жены, она может включить «Тудэй», «НБС Ньюс» или «АБС Рипорт».

Это свежая идея, и она вызывает прилив вдохновения.

Хотя до сих пор все, связанное с Балтимором, вызывает у нее вдохновение.

Одеваясь сегодня утром, она почувствовала себя так, будто готовится к вечеринке среди интеллектуалов. Она уложила волосы перед тем, как взяться за гладильную доску, и по легкому натяжению на висках понимает, что высокий пучок все еще держится.

Слегка распустилось ее внимание, десять минут потрачены на последние новости.

Khrushchev посетил Берлинскую стену.

Само слово «Khrushchev» заставляет ее вспыхивать от стыда; она произнесла его неправильно три года назад в тот момент, когда они общались с большими шишками из Вашингтона, и челюсть Ричарда задрожала от негодования.

И Берлинская стена, да.

Почему она помнит всех персонажей «Капитана Кенгуру», но не помнит ничего о Берлинской стене?

Лэйни вращает колесико настройки на утюге, будучи не в силах решить, какой режим лучше подойдет для борьбы с морщинками. Возможно ли, что «Вестингауз электрик» дал ей и вообще всем женщинам в Америке слишком много вариантов? Рассматривая переднюю часть устройства, она обнаруживает семнадцать клапанов – по одному на каждый месяц, проведенный Ричардом в джунглях.

Она выпускает пар и, когда он окутывает ее лицо, воображает, что это амазонская жара.

Должно быть, именно так Ричард ощущал мир, когда он звонил ей из Бразилии. Для нее все выглядело так, словно она разговаривала с призраком: в один момент она отреза?ла корочки, чтобы приготовить сэндвичи с ореховым маслом, и тянулась за телефоном, в следующий она выронила нож и закричала.

Она плакала и говорила ему, что это чудо.

Да, ей пришлось тогда выдавить из себя слезы, но кто может ее за это осудить? Лэйни находилась в шоке.

Ричард ответил, что скучает по ней тоже, но голос его остался столь же мертвенным: он говорил замедленно и неискренне, так, словно забыл родной английский. Разговору мешал хрустящий звук, словно он что-то жевал.

Почему Ричард должен есть, разговаривая с женой первый раз за семнадцать месяцев? Нетрудно объяснить. Может быть, он голодал там, в джунглях, долгое время.

Он сказал ей, что они должны переехать в Балтимор, и, не успела она задать вопрос, назвал ей рейс, на котором он прилетит в Орландо, после чего положил трубку, не переставая хрустеть чем-то. Лэйни опустилась обратно в кресло, глядя на дом, который более чем полтора года выглядел таким комфортным и функциональным.

В тот момент он показался ей берлогой холостяка: всюду грязь, она даже не потрудилась заменить утюг, сломавшийся восемь месяцев назад.

О, как она работала два следующих дня, отмывая и полируя, ее распухшие кулаки бугрились под перчатками для мытья посуды, пальцы, которыми она держала швабру, покрылись волдырями, по ноющим суставам струилась кровь.