Я дрался в Новороссии!

Степное за двое суток до планируемой операции взяли под плотное наблюдение разведчики Ломтя.

С наступлением ночи БМП Обушка проселками, степью и оврагами поехала к Степному. На борту машины было 8 человек десанта, командир штурмового отделения занял место командира машины. Рядом с мехводом расположился боец с ДП. Еще два пулеметчика с ДП расположились с правого борта и на корме, выставив оружие в амбразуры. Штурмовое отделение делилось на несколько групп.

Саперная группа – два бойца с «калашниковыми», снаряженными патронами уменьшенной скорости и оборудованными ПБС. Вышибные заряды и вставляемые в них боеприпасы (отбракованные Карасем минометные 82-мм мины) находились в ящиках на броне.

Штурмовая группа – два бойца с «ППШ» образца 1942 г. и множеством секторных магазинов к нему в разгрузках. «ППШ» имел большую скорострельность и создавал высокую плотность огня в ближнем бою. Секторный магазин был заметно надежнее дискового. На стволе «ППШ» крепился тактический фонарь с выносной кнопкой. Также бойцы имели при себе карабины специальные 23-мм с магазинами на 7 патронов. В одном магазине были патроны с газом «черемуха», другие снаряжались светошумовыми и картечными патронами вперемежку. Такие карабины (нелетальное полицейское оружие) еще в последние месяцы правления Януковича щедро были поставлены в подразделения внутренних войск, и при их захвате попадали к ополченцам. Помимо стрелкового оружия, штурмовики имели по 3 гранаты «РКГ-3» и «ПГШ».

Снайперская группа – командир отделения с СВД, снабженной советским ночным прицелом и ПБС. Его помощник – боец с комплексом «Тишина» («калашников» с ПБС и бесшумным подствольным гранатометом «БС-1»). За «Тишину» Калита отдал на донецком оружейном рынке «АГС-17».

Позиционная группа – два пулеметчика с ДП.

Все десантники имели монокуляры ночного видения с масками. Таким образом, во время боя один глаз оставался адаптированным к темноте. На оружие были нанесены метки светящейся краской, позволяющие наводить и целиться ночью.

Доехав до Степного, БМП обогнула его по бездорожью и остановилась в небольшом овраге. Распахнулись створки десантного отделения, наружу вышел боец с ДП, занял позицию, осмотрелся. Через минуту из машины вышли саперы, сняли вышибные заряды и мины с брони и двинулись к соединявшей Степное с тылом дороге. Там они должны были установить небольшое минное поле и устроить засаду.

Остальные бойцы вышли из БМП, заняли позиции по кромке оврага, попили воды, проверили снаряжение.

Командир отделения связался с наблюдателями, уточнил обстановку. Гарнизон безмятежно спал.

Через час шесть минут после высадки саперы доложили о готовности. Десант погрузился в машину, БМП по косогору, в обход постов и пулеметных позиций бандеровцев, двинулась в село. Пройдя Степное до центра, и ведя огонь светошумовыми зарядами с бортов и кормы, машина под прикрытием пулеметчиков высадила снайперскую группу. Командир и его помощник поднялись на самое высокое строение в селе – элеватор – и затаились там.

Затем Обушок развез по позициям – перекресткам сельских улиц – пулеметчиков. Наконец, со стороны ветра (чтобы штурмовики могли применять «черемуху») высадил штурмовую группу, прикрывая ее броней, пока бойцы надевали тяжелые бронежилеты 6-го класса, потом отъехал назад и стал поддерживать штурмовиков огнем БМП. По инструкции, ночная ветвь прицела давала видимость ночью на дистанции до 700 м. Если подсветить инфракрасным прожектором, то должны были быть все 800, но, во-первых, инструкция преувеличивала, во-вторых, прожектор не работал. Но все равно метров на 300 было видно неплохо, а это уже большое преимущество.

После минутного замешательства командиры бандеровцев принялись организовывать оборону, но были отстреляны снайпером. Там, где не было линии огня для! СВД! применялся гранатомет «БС-1». Двое бандеровцев сообразили, откуда их обстреливают, и подступили к элеватору, но были подавлены из автомата с ПБС.

Потеряв управление, террбатовцы рассыпались по селу, прячась в садах, некоторые двинулись к уходящей в тыл дороге. Пулеметчики с ДП расстреливали бандеровцев, выбегавших на улицы. Штурмовая группа, создавая огневой вал из ППШ и КС, гнала террбатовцев из Степного. Там каратели попадали под выстрелы саперов, а когда автоматного огня стало недостаточно, саперы задействовали минную постановку.

Обушок минут десять погонял по степи, подавляя из пулемета разбегавшихся бандеровцев, потом вернулся в село.

Собрав наскоро трофеи, все-таки взяв двух пленных поважнее, ополченцы погрузились на БМП и двинулись к Ивановке. Добыча была скудная, но сегодня было главным научиться атаковать, и эта задача была успешно решена.

Наутро Колун связался с местным участковым и передал ему информацию о минной постановке – гражданские пострадать были не должны.

Николай Иванов

Засечная черта

1

В Россию текла боль.

Она с усилием переваливала свое рваное, длинное тело через косогоры, глотала пыль с терриконов и собирала для пропитания колоски среди сгоревшей на полях бронетехники. Она из последних сил тащила себя на костылях, ее толкали в детских колясках и несли спеленатой на руках. Везли в набитых нехитрым скарбом машинах. Именно по ним, по машинам, и узналось: а боль-то сама по себе бедна, богатые на таких стареньких «Жигулях» не ездят.

Ее останавливала, пытала и исподтишка пинала на блокпостах родная украинская армия, обвиняя в предательстве и грозя то ли отлучить от родины, то ли, наоборот, – никуда не выпускать. При этом боль сама могла тысячу раз, ломая шею, сорваться с крутых склонов, свалиться с искореженных пролетов на разрушенных мостах и навеки остаться на родной земле под наспех сколоченным крестом. Но всякий раз она находила и находила силы двигаться дальше. Ее двужильность удивляла, это нельзя было ни понять, ни объяснить. Особенно тем, кто не видел, с какими муками она рождалась под минами в поселке Мирном. Как вдоволь, словно про запас насыщалась слезами в городе Счастье. Как горела днем и ночью в Металлисте. Уродовалась в Роскошном, превращалась в черные кровавые сгустки в Радужном, плавилась в Снежном. Пряталась в тесных подвалах Просторного ради того, чтобы не померк свет, как в Светличном…

Брела, текла по юго-востоку украинская боль – немая, но оттого легко переводимая на любые языки мира. Порой казалось, что это просто мираж Первой мировой, начавшейся таким же жарким летом 14-го года. Но – ровно сто лет назад. Та война смела с планеты правых и виноватых, разорвала в клочки империи и загнала в небытие целые династии: ей после первого же выстрела становится все равно, что засыпать в могилы – любовь или ненависть, добро или зло, счастье или боль.

Боли нынешней тоже не гарантировалась безопасность и потому она вместе со всеми мечтала лишь об одном – побыстрее увидеть засечную черту. С пограничными вышками. С русскими солдатами на них. Там, за их спинами, за их оружием и могли прекратиться все мучения.

Но не торопилась, не спешила открываться граница. Словно оберегая собственный дом от близкой войны, оттягивала и оттягивала засечную черту в глубь России. А может, просто давая людской боли возможность испить свою чашу до дна.

Вот только где оно, дно? Кто его вымерял-выкапывал? Под чей рост и какую силу?

Но ни идти, ни ползти, ни ехать нельзя было, потому что за спиной «градины» от «Града» срезали бритвой деревья. Вспарывали крыши школ и детских садиков. Перемалывали в труху бетонные укрытия бомбоубежищ. А смешнее всего войне вдруг оказалось наблюдать за стеклянными ежиками. Разбиваешь взрывом на мелкие осколки стекла, и они веером сначала впиваются, а потом шевелятся на людях, когда те начинают ползти. Дети ползут – маленький ежик, старики – ежик большой. Летом одежды на людях мало, видно все очень хорошо…

Однако и на эти остатки живого после артиллерии серебристыми коршунами сваливались с неба «МиГи» и «Сушки». Из-под их крыльев, как из сот, с шипением вырывались гладко отточенные «нурсы» с единственным желанием – доказать свою военную необходимость, свое умение рвать на куски, сжигать, крушить все без разбору. Роддом и морг – одновременно. Водозабор и подстанцию – можно по очереди. Церковь, пляж, тюрьма – как получится. На то они и неуправляемые реактивные снаряды.

Вольготно на войне металлу.

Территория Новороссии, при любом исходе битвы уже обозначенная историей как Донецкая и Луганская Народные Республики, могла показаться адом, выжженной, потерявшей рассудок землей. Могла, если бы не ополченец «Моторолла», ломавший плоскогубцами гипс на своей правой руке, – ради фронтовой свадьбы, ради того, чтобы могла невеста по всем правилам мирной жизни надеть ему обручальное кольцо. Если бы не черепашка, которую нашли ополченцы в разрушенном детском садике и не поставили на довольствие в одном из своих отрядов самообороны. В конце концов, если бы не врачи, во время обстрелов прикрывавшие в реанимации своими телами малышей, которых нельзя было отключать от медицинских аппаратов и переносить в подвал при бомбежке. А их, врачей, закрывали собой и расставленными руками, чтобы захватить как можно большее пространство, обезумевшие матери этих недвижимых деток…

С усилием, с кровью, но жили, выживали Луганск и Донецк, хотя и сражались в одиночку. Соседние территории, исторически тоже считавшиеся Малороссией или тяготевшие к ней, не подтянулись, не отвлекли врага хотя бы ложным замахом. Укрылись в глухое молчание Харьков и Николаев. Да, обезглавили сопротивление, заполонили тюрьмы людьми с георгиевскими ленточками, но ведь не на пустом месте родился закон: вчера рано, но завтра – уже поздно!

Отворачивался Днепропетровск. Потеряло удалую казачью шашку под женскими юбками Запорожье.

Одесса? В городе-герое оказались героями всего лишь 50 сожженных в Доме профсоюзов горожан. В других странах ради одного невинно убиенного вспыхивают народные восстания, мужество же одесситов иссякло вместе с тайными похоронами этих мучеников. Смолчала Одесса. Не произнесли ни звука и ее великие дерибасовские сатирики, еще вчера поучавшие с экранов телевизоров всех нас достойно жить. Может, еще потому не встала Одесса, потому распылила великое звание «Города-героя», что в нем с помпой открывали памятники портфелю Жванецкого и нарисованной, брошенной на тротуар под ноги прохожих тени Пушкина, но не ветеранам Великой Отечественной?

А может, еще встанут? Еще соберут силы и злость?

Но первый, второй, третий, четвертый месяц Донбасс и Луганск, которые собранная на майдане в Киеве национальная гвардия вкупе с армией и частными батальонами олигархов обещали раздавить, как колорадских жуков, за десять дней, бились вопреки всем прогнозам. В соотношении 1 к 50. И тем значимее выглядело мужество одиночек, если даже в семимиллионном шахтерском крае слишком многие посчитали, что война их не касается. Почувствовав эту слабину, власть в Киеве и взвела курок. Полетели «градины», засветились в ночи начиненные фосфором бомбы, взмыли в небо стальные коршуны. Воевать глаза в глаза с ополченцами украинская армия не смогла, били по площадям, а значит, по невиновным, непричастным и отстраненным тоже.

Потому из Счастья, Мирного, Радужного, Славянска, легендарного «молодогвардейского» Краснодона, Шахтерска, Ясиноватой, Дебальцево вытянулись колонны уходящих от войны людей. В Россию. К «агрессорам», как объявили русских в Украине.

Вместе с беженцами потекла и боль. Никого не спросясь, ни с кем не посоветовавшись, она просто проникла в одежды, в глаза, в кожу, в сознание, в слова, в мысли, даже в сны людей, идущих к засечной черте.

2

Я ехал навстречу этой боли на БМП – универсальной, сотворенной для верткого, скоротечного боя боевой машине пехоты.

Ее тонкие, изящные, словно только что вышедшие из-под педикюра траки легко сдирали мшистый слой дерна вдоль просеки, ведущей к границе. Но я стучу ногой по левому плечу торчавшего из люка механика-водителя – сворачивай в эту сторону. У меня нет погон, камуфляж без опознавательных знаков, но бойцы слушаются, как безоговорочно подчиняются в незнакомой местности проводникам. Собственно, я и вывожу войска на самую удобную с военной точки зрения позицию. Сейчас еще левее, потом рывок через выросший самосевом лесок…

Вообще-то я ехал в родные края в отпуск, а не водить колонны. Но в очередной раз грустно подтвердилось, что в нашей огромной стране, при ее огромной армии воюют, выходят на острие событий одни и те же люди: что в Афгане, что в Чечне, что в Цхинвале я встречал в окопах одних и тех же офицеров. И даже здесь, в медвежьем углу брянского леса (древнее название города Дебрянск произошло как раз из-за непроходимых дебрей) нос к носу столкнулся на проселочной дороге со знакомым полковником с Урала. Знать, не только Одессу и Донецк победило телевидение, если даже у нашей армии нет длинной скамейки запасных…

– Извини, нам пора, – дернул щекой через пару минут после встречи уралец.

Приказ для стоявшей за его спиной войсковой группировки уже знаю – вылезти из капониров, в которые пришедшие из глубины страны бойцы зарывали себя и технику последние три дня. И не просто снять маскировку, а обозначить себя как можно ярче в непосредственной близости от границы. Порадовался: неужели руководству страны наконец-то надоело прятаться на собственной территории и делать перед заграницей вид, что не ведаем о перемещениях своих войск?

– Свои тапки в своей хате ставлю хоть под лавкой, хоть на печку, – перевел дипломатию и военный приказ на житейский язык уралец.

А я успеваю увидеть на его карте отметку около своего родного села. И хотя держал в уме и дальнюю, а потому, скорее всего, более верную причину проснувшейся активности – оттянуть от Новороссии на этот участок границы войска украинской армии, помочь мужикам из ополчения хотя бы таким, косвенным образом – встаю перед другом-полковником по стойке «смирно». Отдаю честь: готов быть рядом. Слов в данном случае не требуется, и командир кивает на головной «тапок» – залезай и рули.

Лишнего шлема со связью нет, рулю колонной по-афгански – ногами. Впереди до размеров солдат вырастают из-под земли боровички в зеленых касках и с оружием, перевязанным пропитанными зеленкой бинтами – чтобы не блестели стволы среди зеленки. Снимают с рогатин перегородившую нам дорогу длинную осину со срезанной через равные промежутки корой – чем не шлагбаум! При скорости начинают хлестать нависшие над дорогой ветки и приходит осознание полной зависимости нашего мира от случайностей: когда-то кого-то не отхлестали розгами по заднице, мальчики выросли, стали никудышными политиками, и вот теперь ветки бьют нас. Уже по лицу.

Благо наша «гусянка» быстроходна, и грудью вперед, урча от скрытой мощи, вырывается из самосевки на простор. Под бинокли замерших на сопредельной стороне украинских пограничников.

Цыганочка с выходом.

Мазурка.