Приношение Гермесу

Несколько лет назад он прочитал сатирическую повесть русского писателя прошлого века, написанную в духе средневекового гротеска, в которой один из главных героев, профессор медицины, занимался омоложением пациентов путём пересадки им половых желёз обезьян. Несмотря на фантастичность сюжета этого произведения, вряд ли стоит сомневаться, что прототипом врача-героя повести был реальный человек – бывший соотечественник автора Серж Воронов, директор лабораторий Коллеж-де-Франс, известный всей Европе своими попытками продления человеческой жизни упомянутым способом и даже ставший в результате этих попыток героем карикатур. Воронов был женат на француженке Луизе Барб, обаятельной молодой девушке-химике; в свою очередь, Луиза дружила с Ирен Гилель-Эрланже, дочерью банкира и женой известного композитора Камиля Эрланже. Ирен принадлежала парижской богеме и была пламенной поклонницей дада и сюрреализма; она эпатировала высшее парижское общество, принимая у себя Тристана Тцару, Сен-Джона Перса, Поля Элюара и Жана Кокто, а также не чуралась вечерних возлияний с Луи Арагоном и компанией в кафе на Пляс Бланш. При этом Ирен сама была творческой личностью: она сочиняла весьма недурные стихи под псевдонимом Клод Лорреи, а также стала первой женщиной-сценаристом, писавшим для кинематографа. В 1919 году Ирен опубликовала небольшой роман под названием Путешествия в Калейдоскопе, обложку для которого выполнил её друг Кеес ван Донген; на первой странице книги стояло посвящение «Л.Б.», за каковыми инициалами нетрудно угадать имя лучшей подруги писательницы. Вскоре после выхода книги умер муж Ирен; она пережила его всего на полгода. След Луизы Барб теряется несколькими годами ранее; вполне вероятно, она умерла ещё до публикации посвящённого ей романа (Серж Воронов женился вторично в год выхода книги). Такова внешняя сторона вещей: немного комедии, немного трагедии, немного истории искусства начала прошлого века – несколько смутных фигур, растворяющихся в предвечернем свете ренуаровского городского пейзажа. Но за этим холстом находится потайная дверь, ведущая в совсем иную реальность, подобно магическому калейдоскопу из романа Ирен Эрланже, что трансмутирует образы воображения наблюдателя в их истинную суть, проецируемую на экран.

В 1909 году в Париже был возрождён Храм Ахатхор No.7, первоначально учреждённый Макгрегором Матерсом в 1893-м и замороженный в 1900-м в связи с созданием Розенкрейцерского Ордена Альфа-Омега. Премонстратором в Храме после его вторичного открытия стала Soror Semper Ascenders, в миру Маргарита Луиза Барб-Бирд (таково полное имя первой жены Воронова). Одновременно с этим Маргарита была сотрудницей крупнейшей химической компании «Рон-Пулен»; там же работал Гастон Соваж, участник малочисленного закрытого сообщества искателей, известного под именем Братства Рыцарей Гелиополиса (F.C.H.), кое возглавлял Фулканелли. Некоторые современники Маргариты утверждали, что она в действительности приходилась дочерью Фердинанду де Лессепсу, руководителю проекта Суэцкого канала; несмотря на то, что её имя отсутствует в известном списке официальных наследников этого выдающегося человека, в доме де Лессепсов её действительно принимали как родную, и она была постоянным участником хорошо известного в артистических и литературных кругах «салона де Лессепс» вместе со своей подругой Ирен, а также художником и инженером Жюльеном Шампанем.

Ирен Гилель-Эрланже, урождённая Гилель-Маноах, происходила из древнего сефардского рода Камондо, рода раввинов и сказочных богачей. Камондо были изгнаны из Испании в конце XV века при королеве Изабелле, после чего семья осела в Венеции, где в течение нескольких столетий её члены пользовалась известностью благодаря своей необычайной образованности и богатству. После захвата Венеции австрийцами в 1798 году Камондо перебрались в Константинополь. Здесь, несмотря на ограничения, налагаемые турками на деловую активность национальных меньшинств, семейство процветало, не испытывая недостатка в золоте. Чуть более полувека спустя Абрахам Саломон де Камондо стал главным банкиром Оттоманской Империи и заслужил славу «восточного Ротшильда», а также приставку «де» к своему имени, пожалованную ему итальянским королём Виктором Эммануэлем II вместе с графским титулом; он был прадедом Ирен Эрланже по материнской линии. Ирен – как и все в семье – воспитывалась в духе хасидизма, она была знатоком каббалы и иудейского закона. В дополнение к этому она живо интересовалась западной эзотерической традицией (цитаты из работ её любимого автора Станисласа де Гюайта неоднократно встречаются в романе).

Один из хозяев дома, где собиралась упомянутая компания, Бертран де Лессепс, как и его отец, Фердинанд, весьма серьёзно интересовался алхимией. У него была хорошо оборудованная алхимическая лаборатория на улице Вернье, которую он предоставил в пользование Жюльену Шампаню. Эта лаборатория, согласно некоторым свидетельствам, стала местом гибели Маргариты Барб вследствие неудачного эксперимента четыре года спустя, в 1910 году. Однако Эжен Канселье, другой член Братства Гелиополиса и верный оруженосец мастера, в книге Deux Logis Alchimiques приводит фотографию таинственной «девушки в деревенском платье», на которой и запечатлена Soror Semper Ascenders, и замечает, что фотография была сделана в 1913 году. Существуют также упоминания мадам Барб в добром здравии, относящиеся ко времени выхода Путешествий в Калейдоскопе; тем не менее, никаких достоверных сведений о том, когда и при каких обстоятельствах закончилась жизнь первой супруги Сержа Воронова, найти невозможно.

Кем была Маргарита Луиза для Жюльена Шампаня – другом, коллегой или чем-то большим – сейчас трудно определить. С уверенностью можно сказать только одно: она стала моделью для его самой известной картины Сосуд Великого Делания. Обнажённая девушка, символизирующая нашу материю – это Луиза Барб, Margarita pretiosa французского мастера.

Уговорить мужа отпускать Луизу на сеансы обнажённой натуры для виртуоза мистификаций и подделок Жюльена Шампаня не составляло большого труда. Однажды на вечере у де Лессепсов Воронов был представлен кумиру своей супруги. Сергей Абрамович, химик и врач по образованию, испытывал неподдельный интерес к тайным наукам и к алхимии в частности (здесь, быть может, определённую роль сыграло его почти пятнадцатилетнее пребывание в Египте); неудивительно, что разговор между новыми знакомыми зашёл о хризопее, и художник довольно быстро сумел убедить учёного, что тот имеет дело с адептом, завершившим магистерий и достигшим успеха в получении Medicina Universalis. Шампань представился как человек намного старше своего видимого возраста и в доказательство предъявил директору лабораторий, помешанному на продлении человеческой жизни, старинную визитную карточку со своим именем. На самом деле это была мастерская подделка карточки его отца, Юбера Шампаня… Кто знает, может статься, эта несколько циничная мистификация – или реакция Воронова на неё – понравилась Жюльену настолько, что он решил построить на ней свою дальнейшую биографию; кроме того, возможно, так родился девиз на гербе Фулканелли – Uber Campa Agna (анаграмма имени «Юбер Шампань»).

Местом встречи Братьев Гелиополиса являлся всё тот же дом № 11 на авеню Монтень, принадлежавший семье де Лессепс; грани между их встречами и «салоном де Лессепс» не существовало, это было одно литературно-алхимико-артистическое сообщество. И кто бы мог подумать, что автором первого – и самого загадочного – герметического произведения из всех присутствующих станет Ирен Гилель-Эрланже! Её трактат Путешествия в Калейдоскопе, имеющий форму футуристического романа, был написан за шесть лет до публикации Тайн Соборов Фулканелли. У всякого, кто знаком с нашим искусством, после прочтения книги не остаётся сомнений: она написана инициатом. И, тем не менее, не существует никаких свидетельств участия Ирен в Братстве Гелиополиса или в экспериментах, проводившихся в лаборатории де Лессепса. Похоже, оперативный опыт этого автора почерпнут либо из внутренней лаборатории, либо из откровений подруги… Или, быть может, из семейного архива.

Сюжет Путешествий в Калейдоскопе построен на взаимоотношениях четырёх главных героев – инженера Жоэля Жоза (j’ose – «я дерзаю»), графини Веры (танцовщицы, славящейся изменчивостью своей натуры, чей дом в романе находится на авеню Монтень), её сестры и соперницы Грас, а также юноши по имени Жилли, верного слуги Жоэля Жоза. Жоэль, изобретатель Калейдоскопа, который проецирует на экран душевные флюиды зрителей – очевидным образом artifex, оператор. Герметический смысл остальных персонажей ясно представлен ван Донгеном на обложке книги: имя Грас (gr?ce – благодать, сфира хесед) сопровождается символом огня, это наш скрытый Сульфур (недаром обладательница сего имени всегда носит вуаль подобно шекине иудейской традиции); ветреная и жестокая Вера представлена символом воды – это наш Меркурий, легкокрылый танцор, таящий опасность для тех, кто пытается им обладать; имя Жилли (j’y lis – «я читаю», что представляет наблюдателя, «одного из нас»; герметически «верный слуга» – синоним соли Земли) вписано в круг таким образом, что образованный им иероглиф Nitrum сразу же бросается в глаза (впрочем, как и отведённая этому персонажу роль servus fidelis). Обложка содержит ещё одну подсказку в отношении химической природы упомянутого юноши – используемое в качестве элемента декора начало слова «калейдоскоп», в котором отчётливо читается kali; это же слово вполне недвусмысленно указывает на период манвантары, характеру коего соответствует произведение.

Вскоре после выхода книги весь тираж был скуплен неизвестными и уничтожен; сохранились лишь экземпляры, которые Ирен лично раздала своим знакомым. Тем не менее, она решила отпечатать книгу повторно и даже устроила по этому случаю приём. В тот же вечер она почувствовала себя плохо и, пролежав несколько дней в лихорадке, причиной которой была, как принято считать, септисемия, возникшая в результате поедания заражённых устриц, 21 марта 1920 года покинула сей мир. Необъяснимым образом больше никто из присутствовавших на обеде не пострадал. После смерти Ирен исчезли все её бумаги, включая личную переписку, биографические заметки и даже черновики киносценариев…

Чувство меры, в той или иной степени присущее всякому автору из плоти и крови, требовало бы завершить на этом удивительную историю парижского доктора и его супруги, но книга реальности пишется иным пером. В тот год, когда состоялась публикация Путешествий в Калейдоскопе, Сергей Воронов женился повторно. Его избранницей стала Эвелин Карстерс Фрэнсис Боствик, дочь основателя Standard Oil Джебиза Боствика, одного из богатейших людей Америки, партнёра Джона Рокфеллера. Через два года после свадьбы Эвелин Боствик-Воронова скончалась при невыясненных обстоятельствах…

Профессор оторвал взгляд от окна и вернулся к письму.

«Вся история нашего искусства состоит из примеров умелой маскировки и выдуманных биографий; тебе не составит труда найти их в книгах, посвящённых внешним аспектам традиции. Однако, если вдруг тебе вздумается прогуляться тропинками этих исторических сказок в надежде обнаружить следы некоторых философских ключей, никогда не забывай, что подлинная тайна, подобно персонажам средневекового danse macabre, выглядит одновременно и комично, и жутковато, как образ одного французского доктора, ставшего героем кафешантанных песен, чьи заметки спустя полвека после его бесславной смерти помогли сделать имя многим учёным-геронтологам; в свою очередь, таинственные истории, сопровождаемые документальными свидетельствами, воспоминаниями очевидцев и всеми необходимыми атрибутами «научных феноменов» и «конспирологических тайн», часто оказываются не более чем мастерски разыгранными шутками, после многолетней выдержки в бочках наивной фантазии и слухов превратившимися в весьма крепкое зелье, что способно вскружить голову, но в конечном итоге не даёт ничего, кроме похмельного синдрома.

Я пишу тебе это, дорогой Филалет, не для того, чтобы отбить у тебя охоту читать биографии адептов или, тем более, подвигнуть на какие-либо мистификации или подлоги, но чтобы ты ясно понял: тот, кто достиг успеха в одном из приложений нашего искусства, может со значительным успехом применить своё мастерство в других областях, включая художественное творчество и общественные отношения; кроме того, нам не пристало судить друг о друге по той зыби на поверхности событий, которую обычно именуют «биографией»: волны бытия, порождаемые нашей подлинной личностью, доступны только взгляду субъекта, взирающего на эту поверхность со значительной высоты».

III

Зайдя на кафедру в начале следующей недели, мистер Абрахам обнаружил среди адресованных ему бумаг уведомление, в котором администрация факультета сообщала, что студент Айзек отчислен с курса в связи с переводом в другое учебное заведение, а именно в Университет Гвельфа. «Ясно, решил перебраться поближе к цивилизации», – констатировал профессор с иронией, в коей, тем не менее, ощущался привкус горечи. За последний месяц он привык к незримому присутствию молодого собеседника и, несмотря на то, что не получал ответных писем, находил некоторое интеллектуальное удовлетворение в причёсывании и отглаживании мыслей, каковые в его собственном мире уже много лет носили невзрачную робу очевидности.

«Вероятно, теперь у меня есть все основания перестать тратить время на эту корреспонденцию, поскольку к отсутствию писем от второй стороны прибавилось фактическое отсутствие адресата», – сделал вывод мистер Абрахам, однако никакого облегчения не испытал. «Впрочем, ничего не стоит узнать адрес студента в Гвельфе и хотя бы завершить сей импровизированный вводный курс алхимии, чтобы не жалеть о потраченном времени». Поскольку девушка-администратор уже закончила рабочий день, и на кафедре было безлюдно, если не считать нескольких слившихся с компьютером небритых ассистентов, профессору пришлось отложить выяснение адреса до более удобного случая.

Вечером, сидя в кабинете и задумчиво шаря взглядом по книжным полкам, мистер Абрахам натолкнулся на потёртую картонную папку без опознавательных знаков. Собственно, это происходило уже не в первый раз, но теперь хозяин кабинета всё же решил дать себе труд залезть на стремянку и выяснить, что за старые бумаги занимают место среди книг. В папке обнаружилась ксерокопия лабораторного курса минеральной алхимии Жана Дюбюи – английский перевод, выполненный студентами школы Les Philosophes de la Nature в конце 80-х годов прошлого века. Не без удовольствия профессор перелистал желтоватые страницы, останавливаясь на грубых рисунках, изображавших дистилляционные аппараты, символы алхимических субстанций и астрологические карты. «Хм, весьма кстати. Хорошее напоминание», – профессор положил папку на письменный стол и пододвинул к себе клавиатуру.

«Дорогой Филалет!

Теперь, мне кажется, настало время обсудить некоторые практические моменты. У тебя может сразу возникнуть вопрос: о какой практике идёт речь? Действительно, в рамках того, что я писал тебе раньше, алхимия являет собой метод, или же – в узком смысле – технологию; к чему следует её применить? Как уже было сказано, это определяется, прежде всего, конкретными целями оператора, а также его склонностями и врождёнными качествами.

Есть две типичные ошибки, кои делают начинающие при оценке алхимической практики. Первая скорее очевидна – людям, продвинувшимся в этом искусстве чуть дальше статьи в энциклопедии, начинает казаться, что всякий, проводящий время в лаборатории среди тиглей и реторт, является презренным раздувателем угля, «закопчённым мотыльком», над которым можно посмеяться вместе с автором Алхимической оды; однако прежде, чем присоединяться к чьему-либо веселью в нашем саду, следует как минимум обладать таким же знанием доктрины, каким обладал написавший её Красселаме (или скрывавшийся под этим псевдонимом Сантинелли). Неумелое использование вульгарного огня или химической посуды вследствие недостаточного понимания герметического учения не является поводом для насмешек над лабораторной практикой как таковой; тот, кто не осознаёт этого, похож на человека, смеющегося над виноделием только потому, что он видел неуклюжие пируэты пьяного на улице. Дурную службу в сём деле сослужили труды одного швейцарского психолога, который выбрал алхимическую литературу полигоном для своих умозрительных построений. Ничто так не завораживает современного читателя – в большинстве своём малообразованного, несмотря на «дипломы» – как эрудиция автора, независимо от того, для чего она используется и к какому результату приводит. Дилетантские рассуждения о герметической доктрине, занимающие сотни страниц, написанных «научным языком», и снабжённые внушительной библиографией, ссылками и загадочными иллюстрациями, заменили собой прабабушкины «сонники» – точно так же, как психоаналитики и различные «психологические группы» пришли на смену вышедшим из моды медиумам и спиритическим сеансам. В этом заключается вся правда о новом «алхимическом возрождении», толчок которому будто бы дала современная психология (хотя, безусловно, благодаря ей книгоиздатели теперь могут выпускать подлинные герметические трактаты не в убыток себе: что ж, во всём происходящем есть смысл, и в этом мире всегда будут те, кого ловко дурачит юноша в крылатых сандалиях).

Другая ошибка заключается в отождествлении жеста и собственно Делания. Писавший весьма сомнительные вещи на тему внутренней алхимии Израэль Регарди после первого же посещения лаборатории Альберта Риделя сказал следующее: «Не более нескольких минут понадобилось мне, чтобы осознать, насколько самонадеянным я являлся, безапелляционно утверждая, что алхимия может быть лишь психической и духовной. Всё, чему я стал свидетелем здесь и повторил затем сам, достаточно для того, чтобы с уверенностью сказать: настаивая исключительно на мистической интерпретации алхимии, я сослужил очень плохую службу древним мудрецам и философам». Такая самокритика, несомненно, похвальна; однако трудно сказать, что же в конечном итоге приобрёл обращённый в новую веру Регарди – кроме ожога лёгких, разумеется. При ближайшем рассмотрении, замена психоаналитической кушетки лабораторией сущностно является сменой декораций, в которых главное действующее лицо – оператор – чаще всего продолжает играть всё тот же спектакль с тем же печальным финалом.

Любые действия, совершаемые алхимиком – инвокации, медитации, ритуалы, дыхательные упражнения, операции с физическими субстанциями в лаборатории – согласно традиции, называются жестом и носят вспомогательный характер. Алхимия преследует трансцендентную цель, и в этом смысле изготовление некоего порошка, способного трансмутировать физические субстанции (каковой результат достижим, как тебе известно), может быть лишь промежуточным и, к тому же, необязательным этапом. Во всякой инициатической практике, какой бы традиции она не отвечала, никогда не следует гнаться за синицей; нужно всегда видеть впереди журавля, и тогда синица сама попадёт тебе в руки – если только ты вложишь все свои силы, весь свой талант и отвагу в преследование этого журавля. Однако тут необходимо помнить, что язык бо?льшей части алхимической классики является языком спагирии, и для того, чтобы понимать вполне алхимические трактаты – то есть, в традиционном смысле понимания – необходимо знать спагирию, чему хорошей опорой служит спагирический жест. Термин спагирия происходит от греческих слов ???? («извлекать») и ?????? («соединять»), что является краткой репрезентацией алхимической парадигмы: в этом смысле, алхимия действительно может быть названа спагирическим искусством, поскольку в какой бы сфере единой Реальности ты не применял алхимические принципы, твои действия будут сводиться к спагирическим операциям, и знание таковых в узком смысле лабораторной практики принесёт тебе ощутимую пользу. Кроме того, ты не должен забывать, что субстанции, получаемые в ходе успешных лабораторных манипуляций, могут использоваться как вспомогательные средства или катализаторы, обеспечивающее эффективность внутренних преобразований таким же образом, как способствует им правильно выбранная астрологическая обстановка; такой субстанциальный «костыль» представляет собой неотъемлемую часть многих западных и восточных традиций.

И всё же, если ты спросишь меня, составляют ли лабораторные опыты обязательный компонент Делания, я отвечу отрицательно. Никакие манипуляции – будь то ритуал, аскеза или лабораторная практика – не являются формально необходимыми в нашем деле. Алхимия – искусство и метод, и сколько существует людей, столько существует потенциальных стилей и приложений. Однако следует сказать, что операции в области тонкой материи, слагающей человеческую индивидуальность, наиболее трудны, и далеко не все операторы от рождения обладают нужными для них способностями. Как тебе должно быть известно, в алхимии различают два основных пути, согласно традиции, называемых Влажным и Сухим – via humida и via sicca. Второй из них короче, поскольку на нём отсутствует длительный этап ферментации в ходе Первой Работы, по каковой причине такой способ получения Философского Камня ещё именуют ars brevis; однако сия тропинка в большей степени трудна и опасна. Считается, что успешно преодолеть её может лишь делатель царского рода, или принц крови, что следует понимать не в обыденном смысле, конечно; речь идёт о наличии рыцарской доблести, особого кшатрийского духа – который, оговорюсь, в нашем деле необходим всегда, но доставшаяся нам по рождению доля его не всегда бывает достаточна для достижения успеха на via sicca. При этом Вторая Работа на Влажном пути, начиная с проявления классической последовательности цветов, не отличается принципиально от последних этапов ars brevis; можно сказать, что на указанных путях различается лишь приготовление компоста, за которым следует общая фаза высиживания философского яйца. В таком смысле лабораторный жест в целом – по отношению к субъекту – можно уподобить Первой Работе Влажного пути, каковому этапу на смену приходит цикл внутренних трансформаций, общий для всех путей и венчающий Делание; тех же, кто приходит к данной стадии быстрее, минуя лабораторию и заменяя её иным, более скрытым внутренним жестом, можно назвать «адептами Сухого пути» в расширенном смысле сего термина.

Мы слишком поверхностно знакомы с тобой, дорогой Филалет, чтобы я мог давать тебе какие-либо советы в этом отношении на основе твоей врождённой предрасположенности, коя мне неизвестна. Бог мой, я не всегда уверен в собственной… Кроме того, я даже не знаю, насколько тебе интересны мои сообщения, в ответ на которые я пока не получил ни одного комментария или вопроса. Да и вообще, интересует ли тебя сей предмет за пределами оригинальной научной аргументации или интеллектуальных игр? Если нет, вероятно, мне не стоит более надоедать тебе своими рассуждениями; в любом случае, я буду рад получить от тебя хоть какой-нибудь ответ, а пока умолкаю и желаю тебе успехов на новом месте».

IV

На следующий день мистер Абрахам, приветливо поздоровавшись с пепельной блондинкой по имени Синтия, что занималась административными делами факультета, вскользь спросил у неё о студенте, переехавшем в Гвельф:

– Айзек, кажется. Вы случайно не знаете его почтовый адрес на новом месте – ведь вы будете пересылать туда выписку с кредитами и результатами тестов? Мне нужно отправить ему кое-какие материалы.

Несмотря на незначительность вопроса, девушка покраснела и стала бормотать что-то невразумительное о плохой работе почты, своей перегруженности и отсутствии времени для сортировки писем. Через несколько минут озадаченному профессору всё же удалось выяснить, что старый лондонский адрес Айзека, указанный в его файле, оказался ошибочным, и вся высланная на него институтская корреспонденция недавно вернулась назад. Среди прочих писем там были и анонимные послания Абрахама.

– Я вскрыла один конверт, чтобы посмотреть, кому его возвращать… Но и там не было подписи… Мне показалось очень интересным содержание письма, – обычно бледное лицо Синтии приобрело пунцовый оттенок. – Знаете, я очень интересуюсь астрологией. Ведь алхимию называют небесным земледелием, не так ли? Наверное, астрология в таком деле играет очень важную роль… вы ведь не сообщите обо мне в ректорат, это же ваши письма? – она протянула ему стопку вскрытых конвертов, и серебряные браслеты печально зазвенели на её руке.

«Как всегда, благими намерениями», – холодно констатировал профессор про себя, не без усилия растягивая губы в улыбке и пряча письма в портфель.

– О нет, что вы, – Абрахаму всё же удалось справиться с лицом. – Однако я тоже искренне рассчитываю на вашу тактичность и надеюсь, что содержание этих посланий останется известно только нам двоим.

– Это будет нашей маленькой тайной! – воскликнула Синтия с нескрываемой радостью, взгляд её посветлел. – И я была бы вам очень благодарна, если бы вы… если бы вы сформулировали свои мысли на предмет астрологии, мне это было бы очень полезно.

«Вот так и становятся мизантропами», – с грустью подумал профессор, изображая на лице заинтригованность.

– Хм, я не думал об этом… Вы хотите, чтобы я изложил свои мысли на бумаге?

– О, да, если можно… Я знаю, вы очень заняты, но ведь…

– Я нашёл время для Айзека? Хорошо, я напишу небольшое эссе специально для вас! – мистер Абрахам улыбнулся со всей доступной ему доброжелательностью и, озабоченно посмотрев на часы, попрощался с Синтией.

У него накопились дела на кафедре, да и, судя по всему, было ещё довольно рано (он так и не рассмотрел циферблат), но профессор уверенным шагом направился к выходу, растягивая один большой выдох на всю дистанцию до дверей. Ему очень хотелось уйти как можно дальше от этого места, а ещё лучше улететь, растаять в дали, из которой не видно ни университетских стен, ни копошащихся в сотах домов людей, ни самой земли, скрытой громадами облаков.

Сидя вечером у себя в кабинете и угрюмо поглядывая на стопку предательских конвертов, мистер Абрахам признал неизбежное, а именно необходимость, по крайней мере, в течение ближайшего времени поддерживать неформальные дружеские отношения с Синтией, дабы предотвратить распространение нежелательных слухов в столь питательной для сплетен среде, каковой является современное академическое сообщество. «Стало быть, она астролог, – пробормотал профессор, не в силах сдержать сарказм. – Ладно, обратимся к астрологии в контексте нашей традиции». Подумав с минуту, он вывел на верхнем листе блокнота заголовок:

Огонь, Вода и медные трубы

«Одна из основополагающих алхимических максим, древний девиз всякого герметического философа и, в определённом смысле, реферат «Изумрудной Скрижали», известна многим: Solve et Coagula. Буквальный смысл сего высказывания – «растворяй и сгущай» – имеет отчётливую химическую окраску: неудивительно, что в течение тысячелетий спагирики следовали (и следуют) данному рецепту с неизменным упорством, без устали чередуя дистилляцию, кальцинацию и растворение той субстанции, которую они выбрали в качестве своей prima materia, или же осуществляя её циркуляцию в закрытом сосуде. И всё же, эта простая операция, несмотря на её неоспоримую эффективность даже на грубо-материальном уровне, не исчерпывает значение величайшего герметического символа. Полезным подспорьем в его понимании может послужить образ, более-менее знакомый каждому: процесс закалки стали. При этом не будет лишним напомнить, что алхимическая сталь – важная субстанция Делания, металл, наиболее родственный золоту философов; однако, даже вне таких коннотаций, образ стального клинка, раскаляемого добела и затем опускаемого в холодную воду, должен хранить в душе всякий странствующий рыцарь, избравший своим девизом Solve et Coagula. «Отмывай огнём и жги водой!» – учат нас древние мастера, и вряд ли есть даже начинающий делатель, которому не было бы известно, что наши воды жгучи, как пламя, а наш огонь омывает душу, обнажая её девственную белизну. С точки зрения вульгарной химии здесь нет никакого противоречия: процесс очистки металла (его алхимической «стирки») включает в себя высокотемпературную обработку, а концентрированная кислота способна «сжечь» металл в сопровождении дыма и шипения, подобно нашей aqua fortis. Но мы не можем позволить себе остановиться на этом, если не считаем своей судьбой удел аптекарей и дипломированных «докторов», и обратимся теперь к тому аспекту герметического учения, которое принято называть небесным земледелием.

Мы живём в удивительное время, когда ложь стала хозяйкой умов и печатных изданий в такой степени, что в ней начали проявляться черты самопародии и декаданса: на одном развороте журнала теперь могут соседствовать насквозь лживая статья «светила мировой науки» о причинах всемирного потепления и гороскоп для неких «знаков зодиака», с каковыми малоуважаемым читателям предлагается себя отождествлять. И всё же, следует признать, что традиционное знание ещё пока не умерло окончательно, хотя и претерпело (в большей степени как «школа», чем как индивидуальный опыт) ряд негативных изменений. Сегодняшняя астрология, даже когда несёт на себе черты подлинной традиционной науки, по отношению ко кверенту направлена на упреждение его действий, на предотвращение возможной встречи с опасностью; современные астрологи указывают нам на колючую проволоку и минное поле, но не имеют ни малейшего намерения помочь нам их преодолеть, жеманно называя такое существование в пределах зоны, ограниченной флажками аспектов и транзитов, «гармонией с окружающим миром», хотя в традиционной парадигме нет и не может быть никакого «внешнего мира», но есть единая реальность, условно именуемая макрокосм или микрокосм в зависимости от направления взгляда. Таким образом, адепты инициатической науки, некогда преследовавшей единственно возможную инициатическую цель – освобождение человека – теперь являются слугами архонтов, понадёжнее устраивающими людей в тюремной камере астрономических планет. Корень этой метаморфозы очевидным образом заключается в переворачивании реальности, индуцированном современным «научным методом», каковой отравил всё и вся, включая редкие ростки традиционного знания, уцелевшие под напором фанатиков самой ревнивой веры – «современного научного метода». В глазах нынешних астрологов планеты астрономического неба стали источниками внешних эманаций, оказывающих физическое воздействие на человеческое существо, вместо того, чтобы в большей степени служить отражением астрологических планет внутреннего неба индивидуума, экзотерической моделью для вычисления временных циклов влияния и взаимодействия нуменов, обусловливающих анаграфический аспект индивидуального существования; и это, надо признать, вполне логично, поскольку упомянутый индивидуум в глазах новых астрологов, воспитанных в материалистической парадигме, стоит ближе к дарвиновскому потомку обезьяны, чем к существу божественной природы; для них он в гораздо большей степени объект, чем субъект – или, если быть точным, форма сознания, находящаяся на том уровне, который соответствует сознанию рассматриваемых агентов влияния, то есть небесных тел.

Конечная цель всякого пути, – будь то путь алхимии, христианского умного делания или йоги, – лежит за семью сферами астрологических планет, в том месте, где душа не знает более власти планетарных гениев, где драгоценная жемчужина обретает свой потерянный дом, где заживают раны хранителя Грааля, и соединяются две половины сломанного меча: одним словом, на седьмом небе, как мы часто говорим в быту, то есть за семью планетарными сферами, каковая область в традиционных науках более точно называется «восьмым небом», coelum octavum. Наша жизнь с того момента, когда божественная душа находит временное пристанище в животном теле, являет собой неустанную борьбу с натальной картой. Для субъекта нет и не может быть «благоприятных» и «неблагоприятных» планет, как нет благоприятных и неблагоприятных километровых столбов или заправочных станций. Всё это составляет реальность пути, и наша задача заключается в том, чтобы преодолеть его, используя доступные нам средства. Астрологические планеты – преграды, помощники и этапы пути; в алхимии им соответствуют субстанции, гуморы и режимы. Когда мы манипулируем минеральными или органическими веществами в лаборатории, то должны учитывать влияние астрологической обстановки, выбирая её в соответствии с общепринятыми астрологическими принципами благоприятствования, по причине того, что сознание минерала или растения находится на относительно низком уровне, на котором влияние астрономических тел значительно. Когда мы получаем наш Камень, даже имеющий вид порошка, сознание этой субстанции стоит гораздо выше исходных материалов, каковых не касалась рука artifex, и эффективность её лишь в малой степени зависит от влияния звёзд. В свою очередь, завершивший Делание философ – воплощение Камня – обладает высшим сознанием, кое подчиняет себе любые влияния во всех трёх мирах; указанные различия, думаю, вполне очевидны.

Картина жизни человека, заложенная в натальной карте, представляет собой аллегорию, разворачивающуюся на фоне динамической картины неба; однако ни та, ни другая визуализация не содержит самой жизни, это голая схема, планетарный механизм. Жизнь струится меж прутьев такой решётки, она обладает силой духа (поскольку и есть проявленный дух) и направляется волей субъекта. Если вертикальная индивидуальная воля, пронизывающая зодиакальную плоскость, отсутствует, если человек послушно следует механическим законам «благоприятствования», если потенциальные конфликты, заложенные в его натальной карте, реализуются по безопасному минимуму или не реализуются вовсе, а новые конфликты не возникают, такой человек, вероятно, может служить эталоном мещанской добродетели, но с инициатической точки зрения он мёртв в самом точном смысле слова, причём мёртв с рождения. Гороскоп человека, обретшего воплощение 25 декабря первого года до нашей эры в Назарете, являет собой звёздную карту выдающегося разбойника, однако реализовавшаяся в нём божественная воля кардинально изменила это предначертание, с типичной для героических сюжетов сего мира иронией оставив нетронутым лишь конец – казнь вместе со злодеями (намёк на разницу между трансмутацией и трансформацией, где первое – изменение внутренней природы при неизменности внешних признаков родовой принадлежности). Сей человек, который осуществил окончательное преобразование, преодолев человеческое и став воплощённым нуменом, говорил о себе: «Я есмь Альфа и Омега», что значит великий уравнитель (????-?-????: «альфой» греческие строители называли прибор уровень), эталон великой горизонтали, перекладина креста. «Альфа-о-мега» служит мерилом полного растворения, nigrum nigrius nigro, совершенной смерти материи, из которой поднимается суша Земли Обетованной, философский Сульфур, чей зародыш, скрытый во тьме смолянистых вод, христиане изображали в виде рыбы, священной vesica piscis; алхимики часто следуют их примеру, а иногда ещё изображают Сульфур в виде дельфина, обвивающего якорь (что указывает на его фиксирующие свойства). Чередование огня и воды, закалка, шок субстанции рафинирует свойства тинктуры и определяет ступени продвижения вперёд. Иными словами, лишь конфликт, столкновение с архонтами, позволяет преодолевать подвластные им планетарные сферы и подниматься на небеса. «Столкновение» при этом следует понимать не как войну на уничтожение сторон, но инициатически – как приближение, отождествление (слияние) и трансценденцию. Любой благоприятный аспект или транзит не должен быть утилизирован или экзальтирован в профанных целях, для обыденных «достижений», но должен использоваться для преодоления астральных препятствий и, в конечном итоге, для экзальтации и последующей трансценденции планетного нумена. И никогда нельзя забывать, что всякая победа, всякий успешно завершённый режим, преодоление цикла огня и воды, несёт в себе испытание медными трубами, поэтому каждому последователю учения необходимо помнить, что нет победы кроме окончательной победы, так как любой взятый город в отдельности может быть в любой момент сдан».

Когда текст был дописан, взгляд мистера Абрахама вновь упал на стопку конвертов. «Выдумал себе какого-то ученика, чуть ли не наследника, а на самом деле всё это время развлекал секретаршу», – с горечью подумал он. «Сколько в жизни выдуманных, несуществующих, даже попросту недописанных персонажей. Вот мой Филалет, например. Иллюзии, иллюзии… Быть может, и я сам – чья-то выдумка? Нет никакого свободного гражданина Абрахама, есть лишь плод чьей-то фантазии, деревянный герой в убогой кукольной пьесе, а то и вовсе несколько печатных страниц, без лица и фигуры, лишь мысли да речи, – профессора передёрнуло… – Покончим с этим». Он вынул письма из конвертов, расправил их, сложил в тоненькую стопку и включил шреддер. Тут из столовой донёсся голос жены: «Тебя сегодня просто не дозваться. Ты собираешься ужинать?» Рука мистера Абрахама замерла на полдороге. «Иду, иду, мой ангел», – пробормотал он и, улыбнувшись чему-то, положил стопку листов на край стола. Затем выключил грозно жужжащий пластмассовый ящик и вышел из комнаты.

V

– Я узнала новый адрес Айзека, – сообщила профессору Синтия, с благодарностью принимая от него рукописные страницы. – Хотите, я отправлю ему ваши письма сегодняшней почтой?

Абрахам растерялся. Он успел уже попрощаться со своим несостоявшимся персонажем, и обретение последним реальности никак не входило в его планы.

– Хм, спасибо… У меня их нет с собой, но я принесу в понедельник.

Оставив Синтию наедине с астрологическими растворениями и коагуляциями, профессор задумчиво побрёл по коридору, пытаясь разгадать, к чему может привести такой поворот дела. «Как будет, так и будет, – решил он, – в конце концов, мои мысли достигнут адресата, а не этого ли я хотел изначально?»

После обеда в воскресенье алхимик уединился в кабинете с целью рассортировать кучу студенческих работ, скопившихся на его столе за неделю. Перебирая бумаги, он наткнулся на письма, которые следовало взять завтра с собой в университет и, как обещано, передать Синтии. Пробежав глазами знакомый текст, профессор подумал, что, вероятно, такая оптовая отправка лишает его послания поблажек эпистолярного жанра, рассеивает некий флёр недосказанности, характерный для живой переписки; подборка этих страниц напоминает обращённый в смутную даль монолог и, как таковой, требует завершения. «Мне следует закончить начатое прежде, чем оно потеряет смысл в связи с неожиданным поворотом фабулы, права на которую безраздельно принадлежат Реальности. Что, если и новый адрес ошибочный? Или все эти вопросы интересуют адресата значительно меньше, чем я себе возомнил?.. Nisi solis nobis scripsimus»,[2 - Пишем только для нас самих (лат.).] – неожиданно произнёс профессор вслух, словно хотел со стороны услышать сей старинный девиз, и пододвинулся к столу.